Невернесс - Дэвид Зинделл

подарил мне эту картину в благодарность за свое исцеление. Я хорошо над ним поработал! Кромсал его гортань, пока он не начал звучать как колокол, а вдобавок вшил новые яички в мошонку — бесплатно. И он снова стал мужчиной, сохранив свой ангельский голос! Нет, я человек не корыстолюбивый, что бы ни говорили обо мне враги.

Я объяснил ему, что мне нужно, и он, потеребив нос, заявил:

— Шесть тысяч городских дисков, по тысяче за каждую скульптуру и…

— Шесть тысяч?! Шутить изволите!

— Выпейте еще кофе. — Он наполнил мою кружку. — Да, цены у меня высокие, потому что я тот, кто я есть. Спросите любого резчика и расщепителя на этой улице — они вам скажут, кто здесь лучший. Знаете ли вы, что я был в подмастерьях у Рейнера? У резчика, который изваял Гошевана?

Он, разумеется, лгал. Я навел справки в городском архиве перед тем, как выбрать резчика. Мастер, довольно пожилой на вид, в действительности был молод, слишком молод, чтобы служить в подмастерьях у Рейнера. В Невернесс он прибыл мальчиком после гибели своей планеты, Алесара, в одной из тех оголтелых религиозных войн, что приводят иногда к уничтожению изолированных обществ. Его семья принадлежала к раскольнической секте спиритуалистов — не помню, в чем именно заключалась их вера; все его родные умерли от лучевой болезни, а сам он, мучаясь кровавой рвотой, поклялся никогда больше не верить в идеалы, которые нельзя увидеть или потрогать. В Невернессе он вознамерился разбогатеть, мстя при этом всякой плоти, которая ему попадается, и вскоре стал лучшим — и самым чудаковатым — резчиком в Городе.

— Шесть тысяч дисков! — повторил я. — Куда столько? Это просто неприлично.

— Я не стану оказывать вам услуги, если вы будете оскорблять меня, пилот.

— Мы заплатим вам тысячу дисков.

— Этого мало.

— Две тысячи.

Он потряс головой, цокая языком.

— Такие деньги взял бы с вас Альварес или Поливик — да любой из второстепенных резчиков. Вот к ним и обращайтесь.

— Хорошо — три тысячи.

— Не люблю сумм, содержащих цифру «три», — такое уж у меня суеверие.

— Четыре тысячи. — Зря я не уговорил Бардо пойти со мной. Мне редко приходилось иметь дело с деньгами, а он всю жизнь спорил о стоимости земельных наделов и торговался со шлюхами.

— За такую цену я берусь изваять четверых.

— Ну, тогда пять. Пять тысяч!

— Нет, пилот. Нет, нет.

Я стукнул по столу так, что кружка подскочила и кофе перелился через край.

— Вы могли бы сделать свою работу и за три. Разве наш поиск для вас ничего не значит?

— Ровным счетом ничего.

— Больше пяти тысяч я заплатить не могу. — Я был уверен, что Бардо, будь он со мной, нипочем бы не согласился на шесть тысяч, которые заломил Мехтар.

— Если у вас больше нет, дело ваше. Но вы никогда не узнаете, как это чудесно — носить алалойское тело, как хорошо быть сильным. — С этими словами он стиснул в руке свою пустую кружку, и она рассыпалась на куски, один из которых вонзился ему в ладонь. Мехтар поднял руку, чтобы я видел, и не спеша извлек окровавленный белый осколок. Из раны ритмичными толчками била кровь, и Мехтар сказал: — Артерию повредил. — Он закрыл глаза, мускулы поднятой руки затрепетали, и пульсирующая кровь потекла ровным потоком, который быстро превратился в тонкую струйку. Когда Мехтар открыл глаза, кровотечение остановилось. — Я дам вам не только силу, но и власть над вашим новым телом. Существуют гормоны, которые наполнят вашу половую систему спермой до отказа, и нейропередаточный раствор, снимающий необходимость в сне. Есть и более практическое предложение: небольшое расщепление запрограммирует ваши ткани на выработку гликопептидов, которые не дадут вам замерзнуть в пути. Я, Мехтар Констанцио Хаджиме, могу все это сделать. И возьму за это шесть тысяч сто городских дисков.

— Шесть тысяч сто?

Он указал на осколки, раскиданные по столу.

— Включая стоимость рекламы. Эти кружки делают на Фосторе — сами знаете, сколько они стоят.

Я снова стукнул кулаком в кожаной перчатке по столу, раздробив в пыль несколько осколков, и заявил:

— Вы грязный, алчный тубист.

Он уставился на меня, раздувая широкие ноздри.

— Вы называете меня тубистом. Да, я люблю себя побаловать — а почему бы и нет? Когда-то я служил своему Богу, но Он предал меня. — Он показал на тондо и на ларчик с даргиннийскими драгоценностями рядом. — Теперь я собираю вещи. Вещи не предают.

— Слишком много вещей. Вы вещист и тубист.

— Ну и что из этого? Некоторые вещи обладают блеском и красотой, которые не вянут с годами. Поднимаясь утром, мы здороваемся со своими красивыми вещами, у каждой из которых есть свое место. Мы покупаем какой-нибудь резной стул из ценного осколочника или даргинийское висячее гнездо и можем быть уверены, что эти вещи повысят и нашу ценность.

— Я в это не верю.

— Однако это правда, — улыбнулся он. — Имея много вещей, мы можем обменять их на другие, еще красивее, еще дороже, обладающие вполне реальной ценностью — ведь может настать такой день, когда ими придется пожертвовать, чтобы спасти самое драгоценное, что у нас есть: нашу жизнь.

— Вечно жить все равно нельзя, — сказал я, глядя на серебристое висячее гнездо, мерцающее в своем футляре, и думая о тысячах даргиннийских нимф, погибших, когда их гнездо похитили. — По-моему, вы чересчур высоко себя цените.

— Делать нечего, пилот: я — это тело, которое сейчас на мне, и больше ничего. Разве может что-нибудь для меня быть дороже? Шесть тысяч сто городских дисков — сумма солидная, но никакие деньги, если они затрачены ради сохранности вашего священного тела, не будут лишними. Уверяю вас.

В конце концов я заплатил столько, сколько он требовал. Я чувствовал себя скверно уже потому, что заключал денежную сделку — торговаться было еще омерзительнее. Бардо, когда я сообщил ему подробности, пришел в ужас.

— Да тебя просто ограбили, ей-богу! Надо было мне и правда пойти с тобой. А Хранитель Времени что сказал? Он ведь прижимистый старый волк… он еще не знает, да?

— И не узнает, если мастер-казначей ему не скажет.

— Тогда ладно. А скажи… по-твоему, на этого Мехтара Хаджиме можно положиться?

Можно ли? Как можно положиться на человека, который покупает контрабандные шкуры шегшеев, содранные с еще недавно живых существ?

— Я доверяю его жадности, — сказал я. — Он сделает то, за что ему заплачено, в надежде, что наши друзья потом тоже к нему придут.

Четыре дня спустя я первым лег под лазер Мехтара. Я удивился, узнав, что алалой на