Крылья над полюсом - Умберто Нобиле

Поставив двигатели на минимальный режим, я приказал рулевому высоты подниматься. Дирижабль был легким и быстро устремился ввысь сквозь туман, который понемногу рассеивался, становясь все более прозрачным. Показалось солнце, и Рисер-Ларсен измерил его высоту. Но под его яркими лучами водород начал быстро расширяться. Я открыл клапаны, однако подъем затормозить не удалось. Не оставалось ничего другого, как прибавить скорость и тотчас же снижаться в движении. Я дал команду, но, так как корабль сильно осел на корму, в первые секунды он должен был подниматься еще быстрее, даже если рулевое колесо до предела повернуто на снижение. Чтобы избежать этого, необходимо было опустить нос дирижабля, переместив на него груз. Готтвальдт и еще один человек были в тот момент свободны. Я крикнул им по-английски, чтобы они шли в носовую часть, указав на маленькую лестницу, которая соединяла рубку управления с внутренней частью дирижабля. Готтвальдт стал подниматься, но потом остановился, не совсем поняв приказ, вернее, слова-то ему были ясны, но для чего надо было идти на нос дирижабля, он не понял. Раньше никто не слышал от меня подобной команды. Он в замешательстве глядел на меня, не двигаясь с места. А мой взгляд был прикован к красным столбикам манометров, которые показывали, что давление газа быстро растет: 50, 60, 70 миллиметров.

Это был тревожный момент. Во что бы то ни стало надо было заставить корабль снижаться, но он продолжал набирать высоту! Еще несколько минут - и может прорваться оболочка, а это в лучшем случае грозит катастрофической потерей водорода.

- Быстро на нос! - крикнул я теперь уже по-итальянски, подкрепляя приказ жестами еще более выразительными, чем слова. Те двое поняли наконец и выполнили команду. Корабль клюнул носом и начал снижаться, давление уменьшилось. Я вздохнул с облегчением.

За несколько минут мы поднялись на высоту 1800 метров. Теперь мы спускались в тумане, двигаясь в сторону моря, чтобы избежать риска удариться о вершины холмов. На высоте 200 метров показалась земля, но Кивалины уже не было видно. Часы показывали 22 часа 30 минут, 13 мая.

Теперь мы взяли курс на запад; держались на малой высоте, стараясь не терять землю из виду.

Миновало четыре часа изматывающего полета. Местность была гористой, а лететь приходилось на очень малой высоте, ниже тумана, который был довольно густым. Я оказался вынужден снова сесть к рулю высоты, потому что никто из норвежцев не имел достаточно опыта, чтобы справиться с управлением в таких сложных условиях.

Это было суровое испытание, требовавшее напряжения нервов и максимального внимания. Надо было маневрировать, управляя рулем вручную, и в то же время смотреть в окно, чтобы вовремя заметить изменения рельефа, холмы, внезапно возникающие из тумана. Иногда мы проходили в нескольких десятках метров от земли, так что радиоантенна, дважды ударившись о нее, разбилась.

Я чувствовал себя очень уставшим. С начала полета не было ни минуты, чтобы спокойно присесть и отдохнуть. Порой мне казалось, что я не могу больше держаться на ногах, но усилием воли заставлял себя оставаться на посту.

Чтобы побороть немного свою усталость и иметь возможность быстрее маневрировать рулем, я приказал Рисер-Ларсену высунуться в окно и смотреть вперед, предупреждая меня о неровностях рельефа, которые могут неожиданно появиться. Если он увидит холм, возвышающийся в тумане, то должен крикнуть "Вверх!", а если опасность представлялась более значительной и неизбежной, то этот возглас должен сопровождаться взмахом руки.

Наконец через три с половиной часа мы увидели извилистую замерзшую реку. Посмотрели на карту: найти ее оказалось нетрудно, течение подсказало название реки - Серпентине, т.е. Змеиная. Было два часа ночи, 14 мая. Полчаса спустя мы миновали бухту Шишмарева, оставив слева маленький остров Сарычева [92]. Наконец-то мы снова нашли путь к Ному. Теперь уже не возникало трудностей.

Следуя вдоль берега и придерживаясь постоянной высоты, мы должны были прибыть в Ном. Ошибки быть не могло, нужно только продолжать маневрировать рулем высоты. Я доверил это Рисер-Ларсену и Вистингу, предупредив Алессандрини, чтобы он позвал меня в случае необходимости, и, обессиленный, опустился в кресло Амундсена, который проснулся несколько часов назад.

Я был на исходе своих сил. Мои записи в журнале были прерваны 13 числа около двух часов дня, с тех пор прошло двенадцать часов, потребовавших неослабного внимания, невыносимо трудных часов, наступивших после четырех дней и трех ночей бессменной вахты. Усталость сделала меня более чувствительным к холоду. Я укутал ноги в спальный мешок, в котором трое суток почти беспрерывно спала Титина.

В 3 часа 30 минут дирижабль обогнул мыс Принца Галлеса, пройдя при сильном попутном ветре 115 километров, отделявшие нас от мыса Шишмарева, за пятьдесят пять минут.

7.19. Конец полета

После тревожного полусна, во время которого я не переставал ждать каких-нибудь происшествий, я наконец забылся на несколько минут, но тут Рисер-Ларсен окликнул меня:

- Мы уже близко! Через полчаса будем в Номе!

Было 4 часа 30 минут. При этой новости я поднялся с кресла, испытывая недомогание и усталость - отдых оказался слишком коротким. Было холодно. Я прошел в переднюю часть рубки управления, чтобы взглянуть на приборы и определить местонахождение дирижабля. Затем высунулся из окна и посмотрел вокруг. Мы пролетали над мрачным неспокойным вспененным морем. Свинцово-серое небо полосами прорезали черные тучи, которые шли с севера. Время от времени налетали снежные шквалы. Корабль, исхлестанный порывами ветра, испытывал килевую и бортовую качку.

Я велел Алессандрини достать швартовочные канаты и приготовить гайдропы. Пока он выполнял распоряжение, я думал о трудностях, которые могут возникнуть при посадке. В Номе нас ждали. Я сам телеграфировал из Кингсбея, чтобы люди были готовы встретить нас. Однако при сильном ветре и с плохо подготовленным персоналом приземление становилось, конечно, небезопасным. Надо было дать четкие и ясные инструкции. Я подозвал Рисер-Ларсена и продиктовал ему записку, которую просил сбросить на землю при нашем прибытии.

Между тем мы приближались к берегу. Открытое море кончилось, под нами снова был лед. Теперь мы огибали пустынное сероватое побережье с унылыми холмами. Появилась небольшая, скованная льдом речка. Немного впереди виднелись темные пятна, похожие на деревенские хижины. Безрадостный пейзаж дополняло небольшое трехмачтовое судно, поваленное на борт и выброшенное на лед. Летим дальше. Мне показалось странным, что нигде не видно большого скопления домов, как, по моим представлениям, должно было быть в Номе.

- Где же поселок? - спросил я.

- Там, внизу, - ответил Рисер-Ларсен, сделав неопределенный жест в направлении реки.

Мы повернули назад. Я попробовал было пройти над обледеневшей лагуной, узкой полоской земли отделенной от моря, но атмосферные условия были столь неблагоприятны, что лететь вдоль реки среди холмов оказалось рискованно. Погода ухудшалась. Небо почернело. Когда мы пересекали побережье, началась сильная килевая качка, которая наклонила нос корабля градусов на тридцать. Продолжать полет в таких условиях с нашими мотористами, четыре дня работавшими без отдыха, было бы безумием.

Я решил не лететь в Ном, который, очевидно, был еще далеко, и совершить посадку здесь, около берега, на скованном льдом море, как можно ближе к крохотному селению, которое смутно различалось внизу. Ровный и твердый лед простирался на несколько километров. Здесь можно было совершить посадку без особого риска. На земле люди один за другим покинут дирижабль, по мере того как из оболочки будет выходить газ. Когда на борту никого не останется, газ будет выпущен полностью.

Я сообщил о своем решении Рисер-Ларсену, который, напротив, предложил мне такой план: снять ткань, покрывающую рубку управления, весь экипаж собрать на внешней стороне рубки и в тот момент, когда дирижабль коснется земли, приказать всем одновременно прыгать, бросив летящий корабль на произвол судьбы. Такой маневр был бы крайне опасен для людей. Впрочем, меня не удивило, что Рисер-Ларсен не понимал этого. Помимо неопытности в таких делах здесь также сказывалась и его усталость.

Позднее в книге, опубликованной Амундсеном и Элсуортом, Рисер-Ларсен признается, что в момент посадки дирижабля он был практически не способен активно действовать. "Я так устал, что у меня начались галлюцинации", говорил Рисер-Ларсен. И в самом деле, он с радостью объявил Амундсену:

- На земле мы получим любую необходимую помощь. Ведь на берегу расположился целый кавалерийский корпус.

И уточнил, что он "ясно" видел множество людей в форме и лошадей.

Конечно, я совершенно не принял в расчет экстравагантные высказывания Рисер-Ларсена, вызванные, вероятно, переутомлением, и решил, как уже говорилось, совершить посадку на льду рядом с эскимосской деревушкой, используя специальные приспособления, приготовленные еще в Риме для такого случая. Рисер-Ларсен позвал Чечони и приказал сложить в мешок тяжелые предметы, имевшиеся на борту, включая консервы из пеммикана, которые уже были не нужны. Тем временем я сбавил скорость до минимума, чтобы проверить дирижабль в статическом состоянии: он был несколько тяжеловат и медленно опускался. Неожиданно мы вошли в полосу густого тумана. Я прибавил скорость, чтобы подняться над ней, но немного погодя туман рассеялся и перед нами опять появилась деревня: ряд деревянных домов. В тот же момент непогода кончилась, словно по волшебству.