Весь Валентин Пикуль в одном томе - Валентин Саввич Пикуль

«…я был у Лунина, захватил с собой бутылку сухого вина, у койки сидел уже Арванов». Н. А. Лунин был очень худой, изможденный… Открыли бутылку вина, подложили ему под спину подушки, выпил он стакан вина при нас. Шутил, рассказывал анекдоты, но видно было, что он уже не жилец на этом свете…

Николай Александрович сказал мне и Арванову:

— Из всех книг, повестей и рассказов, которые я прочел про Северный флот и, в частности, про мою «К-21», только один писатель, моряк Валентин Пикуль, написал так правдиво, честно и по-морски, что я не мог читать без слез, а вы, ребята, сами ведь знаете, что я не из слезливых людей…

Уж это-то мы знаем хорошо — на собственном опыте! Еще Лунин сказал, что очень хотел бы встретиться с Вами и поговорить. Но не придется. 17 ноября Н. А. Лунин попросится из палаты, его повезли, привезли обратно, положили на койку.

Вдруг он сказал:

— Ребята, что-то мне плохо…

Было это в 14 часов. Вызвали врача, но все уже было кончено — смерть наступила мгновенно. Похоронили его на Богословском кладбище в Ленинграде со всеми высокими воинскими почестями».

После смерти Лунина вдова его, Надежда Тихоновна, сообщила мне, что от мужа остались записки о боевых действиях «К-21», о том, как экипаж выходил в атаку на «Тирпица», и многое-многое другое для истории!

Остается сказать последнее… Краснознаменная подлодка «К-21» закончила войну, имея 17 побед. Она жива до сих пор. Героическая лодка поставлена на вечную стоянку в гавани города Полярного, а на боевых постах развернута экспозиция маленького музея боевой славы прошлого.

«К-21» еще служит нам — на ней учатся молодые подводники.

Как это хорошо, что корабли у нас остаются памятниками собственной боевой славы!

Просматривая — увы! — немногочисленные в нашей стране работы о судьбе каравана PQ-17, я хотел поведать о нем нашему читателю.

Я не ставил перед, собой чисто литературных задач. Мне лишь хотелось довести до читателя самую сущность далеких событий.

В моем произведении только два вымышленных корабля: подводная лодка Ральфа Зеггерса и советский сторожевик, потопивший эту лодку.

Официально их не было. Но они… были!

Р. Зеггерса я сложил из всего того материала о гитлеровских подводниках, который прошел через мои руки. Советский же сторожевик (вчерашний траулер) не требует комментариев — таких кораблей с подобной же судьбой было тогда немало на Северном флоте.

В самой незначительной степени на мой рассказ наложен слабый колорит личных впечатлений.

Эту летопись роковых событий я посвящаю, как скромный реквием, памяти тех, кого мы не дождались листом 1942 года. Памяти всех честных бойцов против фашизма — советских, британских, американских и польских моряков, которые через ад проводили свои караваны.

Вечная, память всем им, уснувшим посреди ледяных вод в тех высоких широтах, что грохочут между Мурманом и Шпицбергеном!

ПЕРОМ И ШПАГОЙ

(роман)

Плох тот народ, который не помнит, не ценит и не любит своей истории!

Из истории секретной дипломатии в период той войны, которая получила название войны Семилетней; о подвигах и славе российских войск, дошедших в битвах до Берлина, столицы курфюршества Бранденбургского; а также достоверная повесть о днях и делах знатного шевалье де Еона, который 48 лет прожил мужчиной, а 34 года считался женщиной, и в мундире, и в кружевах сумел прославить себя, одинаково доблестно владея пером и шпагой…

Начнем с конца

В ночь на 21 марта 1810 года французскому консулу при Сент-Джемском дворе, барону Сегье, крупно везло. Он играл в доме леди Пэмброк-Монтгомери, урожденной графини Воронцовой, лихорадочно делая ставки на удвоение.

Время было уже далеко за полночь, когда лакей, обнося игроков крепким чаем, протянул Сегье поднос, на котором лежало письмо:

— Курьер из посольства. Извольте, барон. Поглощенный выигрышем, консул наспех рванул конверт:

— Извините, господа. Я не задержу вас… И вдруг вскочил, отбросив карты (и все заметили, что удачливый Сегье играл совсем без козырей).

— Война? — переглянулись русские. — Опять война?

— Нет, нет, — утешил их Сегье, чем-то взволнованный. Легкомысленная красавица Екатерина Багратион, которая, колеся всю жизнь по Европе, давно уже забыла и мужа и отечество, вдруг раскапризничалась:

— Барон, вы меня интригуете, и я не смогу отыграться… Консул глянул на рассыпанные перед ним карты:

— Прошу прощения, я вынужден срочно покинуть вас. Семен Романович Воронцов (отец хозяйки дома) спросил француза небрежно, с равнодушием старого прожженного дипломата:

— Что случилось, дорогой Сегье?.. — Воронцов сделал паузу. — Ежели это не секрет?.. — Опять пауза. — Секрет вашего строптивого императора?

— Господа! — объявил консул. — Секрета никакого нет… Только что отошла в лучший мир девица и кавалер Женевьева де Еон, которая в молодости была послом Версаля при таких высоких дворах, как Санкт-Петербургский и Сент-Джемский!

Лица игроков вытянулись.

— Я уже забыл про эту кляузную старуху, — удивился лорд Пэмброк, фыркнув. — Ах, сколько было шуму из-за этой женщины!..

Посольский кеб, стуча колесами по камням, довез Сегье до пустынной улочки Нью-Уилмен; дежурный констебль поднял фонарь, присматриваясь:

— Кто идет? Отзовитесь…

Сегье захлопнул за собой лакированную дверцу кеба:

— Идет консул Наполеона — императора всех французов!

Полицейский услужливо осветил фонарем подъезд дома — черный, как провал рудничного штрека, давно заброшенного. В пролете лестницы из-под ног Сегье шарахнулась бездомная кошка. Шаткие перила колебались над темью колодца.

На площадке верхнего этажа