В мечтах о швейной машинке - Бьянка Питцорно
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Поезд остановился в Г. Если судить по виду из окон, город мало чем отличался от нашего: то, что он был несколько больше, вероятно, можно было осознать, прогулявшись по его улицам или вовсе только пройдя их из конца в конец. Но мы не стали спускаться даже на перрон: поезд стоял здесь всего десять минут, в течение которых из нашего купе никто не вышел. Не появилось и новых путешественников. Я выглянула в окно – было любопытно узнать, не сюда ли направляется Филомена, – но её не увидела. Густые клубы пара – Ассунтина всякий раз смотрела на них, как на настоящее чудо, – и локомотив продолжил свой путь. Через пару минут мы уже снова мчались через поля.
Несколько часов спустя показалось море – пока лишь тонкая синяя полоска на горизонте. Я узнала его, поскольку не раз с восхищением разглядывала картины в доме синьорины Эстер, Мисс и других дам, к которым ходила работать, а также иллюстрации и фотографии в журналах. Интересно, вблизи оно и впрямь такое же синее? Катят ли по нему волны с белой пеной на гребнях, какие изображают на картинах с морскими сражениями? Есть ли там песчаные пляжи с ракушками? Их, ракушки, я обещала показать Ассунтине: сказала, что она может набрать столько, сколько захочет, а после забрать домой. Наши соседи по купе, похоже, привыкли к величественному зрелищу, они почти не выглядывали наружу и боролись со скукой, заводя разговоры с попутчиками. На их вопросы я отвечала односложно, чтобы исключить всякую фамильярность. Теперь наличие компаньонки меня только радовало: присутствие Ассунтины защищало меня от докучливой болтовни, даже когда она, поглощённая видом из окна, делала вид, будто совсем меня не знает, или притворялась глухонемой. А когда какая-то женщина спросила, не дочь ли она мне, и я, чтобы не вдаваться в объяснения, ответила «да», Ассунтина не отреагировала даже понимающей улыбкой.
Не улыбнулась она, и когда на одном из поворотов море, наконец, оказалось вдруг совсем рядом: огромное, скорее зелёное, чем синее, поблёскивающее в солнечных лучах. Я и представить не могла, что оно может быть таким – живым, словно спина огромного животного, наверное, спящего, поскольку ветра не было и водная гладь трепетала лишь мелкой рябью. А Ассунтина, не оборачиваясь, только пробурчала вполголоса: «Рыбок не видно...» Однако сидевшая рядом со мной женщина всё-таки услышала и рассмеялась. «Отсюда и не разглядишь. Зато на лодке отплывай подальше и смотри не хочу. А то ныряй и бери голыми руками сколько душе угодно. Ты плавать-то умеешь, малышка?»
Ассунтина не ответила, лишь вопросительно подняла на меня глаза с два блюдца величиной. Лодка? Плавать? Нырять? Об этом мы не говорили, а море хотели только увидеть. Поняв, что она смущена, испугана и поражена одновременно, хоть и пытается не подавать виду, я усадила её на колени и, почувствовав, какая она крошечная и тощая под несколькими слоями шерсти, под платьем и шалью, подумала, что ветер на пляже вполне мог вырвать её из моих рук и унести прочь.
«Не волнуйся, сейчас ещё слишком холодно, чтобы купаться», – успокоила я её и, достав из корзины свёрток с перекусом, жестом предложила ей достать свои.
Доехали мы уже после полудня. Выйдя из поезда, я из любопытства поискала взглядом Филомену и увидела, как они с мужем идут к экипажам, готовым отвезти путешественников в порт. Итак, она собиралась сесть на корабль и уплыть, возможно, за границу. Впрочем, даже останься она там навсегда, я бы скучать не стала, очень уж мне не понравилось её поведение во время расследования и те лживые измышления, что она рассказывала о Мисс. А главное, чего ради? Чтобы комиссар счёл её интересной?
Что касается нас с Ассунтиной, то, несмотря на мои опасения, всё прошло гладко. Одна из монашек встретила нас на вокзале и проводила до лечебницы, находившейся у самого моря. В небольшой комнатке гостевого дома с видом на пляж даже за закрытой дверью было слышно, как бьются о берег волны: накатят – и снова отхлынут, туда-сюда, словно размеренное дыхание. Этот звук сопровождал нас весь отпуск. Днём, пока было светло, мы гуляли на свежем воздухе, а с наступлением темноты перемещались в женскую трапезную, где грелись вместе с монашками и пациентками у большой печи. Лечились здесь женщины самого разного возраста и даже дети, множество детей; все они носили одинаковые робы в серую полоску, у всех, уж и не знаю почему, были обриты головы. После первой же трапезы в их компании Ассунтина вновь обрела дар речи. Теперь она просто заваливала меня вопросами обо всём, что видела, вполне вежливо отвечала монашкам и взрослым женщинам, но с другими девчонками уже на следующее утро превратилась в нахальную плутовку из нашего переулка, которая знала тысячи разных игр, обожала носиться в догонялки, прыгать через скакалку, швыряться камнями, даже плеваться и браниться. Пришлось запереться с ней в комнате и основательно отругать, пообещав, что стоит ей только опозорить меня перед хозяевами, как мы немедленно вернёмся в Л. Она, конечно, поклялась вести себя прилично, даже всплакнула немного, но с натурой попробуй совладай: свобода, простор и свежий воздух совсем опьянили девчонку.
Время от времени, видя её такой буйной, такой неистовой, я временами даже сожалела, что взяла Ассунтину с собой. Монашки, которые, прежде чем меня приютить, расспросили обо мне Эстер и знали, что я не замужем, приняли её за мою помощницу, ученицу, которую я по доброте душевной
