Цветы Сливы в Золотой Вазе или Цзинь, Пин, Мэй (金瓶梅) - Автор неизвестен

– Хм! Ну как тебя не ругать, остолоп несчастный! – снова набросилась на мужа Пинъэр. – Надо было раньше думать. Когда попался, не скупился; а выпутался, так счета давай подводить. Знай, твердит: «Сколько серебра потратила!» Сказать, куда твои три тысячи ушли? А вот куда: государеву наставнику Цаю и командующему Яну, а у них губа не дура. Не дай им солидный куш, так бы они тобой и заинтересовались, так и уберегли бы твое нежное тело от прикосновения хворостинки! Так бы они ни за что ни про что и выпустили тебя, черепашье отродье, дали бы дома язык распускать! Не подмажешь – не поедешь. Что ты им, дорогой родственничек, что ли?! Никто за здорово живешь ради твоего спасения с севера на юг трястись не будет. Собрал бы стол да отблагодарил человека как полагается, а то разнос устраивает! Отчет ему вынь да положь!

После такой отповеди Цзысюй умолк. На другой день Симэнь направил к нему слугу Дайаня с подарками, чтобы отвлечь его от пережитых волнений. В свою очередь Цзысюй и из благодарности, и с намерением разузнать о серебре позвал двух певиц и хотел было угостить Симэня. Да и сам Симэнь не прочь был вернуть соседу несколько сот лянов на покупку дома, но того никак не желала Пинъэр. Она тайком послала к Симэню тетушку Фэн и упросила отказаться от приглашения мужа, сама же сунула мужу подложный счет, по которому выходило, что все серебро ушло на подкупы и не осталось ни медяка. Ничего не подозревавший Цзысюй не раз приглашал Симэня, но тот отсиживался у певиц, и слуга возвращался с одним и тем же ответом: соседа, мол, нет дома. Цзысюй выходил из себя и только топал ногами от раздражения.

Послушай, дорогой читатель! Так уж повелось: когда жена изменяет мужу, ему – обладай он решимостью и силой откусывать зубами гвозди – все равно не суметь ни разгадать, ни пресечь ее тайные помыслы. Исстари заведено: муж вне дома правит, жена в дому распоряжается. И как часто жена портит репутацию своему мужу! А почему? Да все потому, что в обращении с нею муж сам нарушает порядок. Необходимо, чтобы муж запевал, а жена подтягивала; чтобы взаимная уступчивость и великодушие согревали душу и чтоб сердца неизменно влекло друг к другу, чтобы муж восхищался женою своею, а жена восторгалась своим мужем. Только так и можно прожить в покое и согласии. А зародись малейшее подозрение, и тотчас же вспыхнет неприязнь. Так вот и Хуа Цзысюй. Совсем голову потерял, порхал день-деньской, совсем предав забвению правила и приличия. Мог ли он в таком случае требовать постоянства от жены?!

Да,

Кто устоять исполнен твердого желанья,Того и буря пошатнуть не в состояньи.О том же говорят и стихи:Когда б заслугой мудрость стала,Разбойник Чжи[8] носил бы знатный чин.Кто полон долга, тот высоко чтим,Сластолюбивый же презрен и жалок.С чужой женой Симэнь – в разврате без заботы,Нрав блудодейки – как проточная вода;Хоть мужа в гроб она безжалостно свела,Цзысюй в ином миру сведет с ней счеты.

Однако довольно пустословить. Потом Цзысюй наскреб кое-как двести пятьдесят лянов и купил дом на Львиной. Вскоре после переезда у него началась лихорадка – следствие пережитых потрясений, и с начала одиннадцатой луны он слег в постель да так и не встал. При Ли Пинъэр еще приглашали лекаря Ху с Большой улицы, а теперь Цзысюй не желал тратиться. Так шел день за днем. Настало тридцатое число, и Хуа Цзысюй, увы, испустил последнее дыхание. Было ему от роду двадцать четыре года. Старший слуга Тяньси стащил у прикованного к постели хозяина пять лянов и был таков.

После смерти мужа Пинъэр велела тетушке Фэн пригласить Симэня. Купили гроб, обрядили покойника, отслужили панихиду и совершили погребение. Среди провожавших были и одетые в траур братья Цзысюя с женами, но после похорон они разошлись по домам.

В тот же день Симэнь велел Юэнян приготовить вина и закусок, чтобы умилостивить душу усопшего на могиле.

Пинъэр провожала мужа в паланкине, в котором и вернулась домой. Хотя она соорудила алтарь поклонения душе усопшего и облачилась в траур, сердце ее было отдано Симэню. Еще при Цзысюе Симэнь взял к себе обеих ее служанок. Теперь между домами установились тем более тесные связи.

Однажды, было это девятого числа первой луны, прослышав, что у Пань Цзиньлянь день рождения, Пинъэр купила подарки и, хотя не прошло еще и пяти седмиц[9] после кончины мужа, отправилась в паланкине поздравить соседку. Она была в белом шелковом жакете и отделанной золотом синей юбке. Расшитая жемчугом белая полотняная лента, как головной ободок, стягивала прическу[10]. Тетушка Фэн села рядом с Пинъэр и укутала ее ковром, слуга Тяньфу сопровождал паланкин сзади.

Войдя в дом, Пинъэр прежде всего отвесила четыре низких поклона Юэнян.

– Простите меня, сударыня, – сказала она, – что ничем вас тогда не угостила. Спасибо за щедрые подношения.

Затем Пинъэр поклонилась Цзяоэр и Юйлоу. Наконец вышла и Цзиньлянь.

– Вот и госпожа Пятая, – промолвила Пинъэр, отвешивая низкий поклон и называя ее «старшей сестрой». – Будьте так любезны, примите мой скромный подарочек.

Цзиньлянь стала было отказываться. Они долго передавали подарок из рук в руки, наконец обменялись поклонами, и Цзиньлянь поблагодарила за внимание. Пинъэр поздоровалась с госпожой У Старшей и матушкой Пань, а потом изъявила желание приветствовать Симэня.

– Муж отбыл на панихиду в монастырь Нефритового императора, – пояснила Юэнян и пригласила гостью к столу.

Подали чай. Уже началось чаепитие, когда вошла Сунь Сюээ. Одета она была скромнее остальных, и это сразу бросилось в глаза гостье.

– Кто будет эта госпожа? – спросила Пинъэр, вставая. – Мы незнакомы.

– Тоже жена, – пояснила Юэнян.

Пинъэр поспешила было поклониться Сюээ, но ее удержала хозяйка.

– Не утруждайте себя, сударыня. Достаточно и обычного приветствия.

Когда женщины поздоровались, хозяйка пригласила Пинъэр в спальню и велела горничным подать чай, а в гостиной накрыть стол. Немного погодя в жаровню подбросили угля. На столе заискрилось вино и появились закуски. Госпожа У Старшая, матушка Пань и Ли Пинъэр заняли почетные места для гостей. Юэнян с Цзяоэр исполняли обязанности хозяек, сбоку сели Юйлоу и Цзиньлянь. Сюээ, не смея задерживаться, ушла распоряжаться на кухню.

Пинъэр охотно пила со всеми, кто ей подносил. Это заметила Юэнян и сама наполнила всем чарки, попросив Цзяоэр, а за ней и всех по порядку выпить с гостьей.

– Вы теперь так далеко от нас уехали, госпожа Хуа, что нас ожидают больше разлуки, нежели встречи, – чтобы поддержать разговор, заметила Юэнян и полушутя добавила: – Мы очень о вас скучаем, а вы так бессердечны – даже не обещаете нас навещать.

– Госпожа Хуа и сегодня вряд ли пришла бы, не будь рождения Пятой, – вставила Юйлоу.

– Дорогие мои! – говорила Пинъэр. – Вы так ко мне добры. Я бы с удовольствием вас навещала, но у меня траур, и дома некого оставить. Всего пять седмиц минуло с кончины мужа… Мне казалось, что госпожа Пятая обидится, только поэтому и пришла. – И, обратившись к У Юэнян, спросила: – А когда ваше рождение, сударыня?

– До моего еще нескоро, – ответила Юэнян.

– Госпожа Старшая родилась пятнадцатого в восьмой луне, – уточнила Цзиньлянь. – Обязательно приходите.

– Конечно, приду, вне сомнения.

– Не уходите, – упрашивала гостью Юйлоу. – Оставайтесь, у нас переночуете.

– Да мне и самой хотелось бы с вами посидеть и поговорить. Но мы только что переехали. Без мужа дом опустел, а за задней стеной сад императорского родственника Цяо – такая глушь! И лисы швыряют кирпичи и черепицу[11]. По ночам так жутко становится! Было у нас двое слуг – старший ушел. Только вот Тяньфу у передних ворот поставлен, а сзади ни души. Спасибо, матушка Фэн, свой человек, то и дело заходит. То мне постирает, то служанкам туфли сошьет.

– Сколько же матушке Фэн лет? – спросила Юэнян. – Какая добрая старушка! Ее хвалят, а она слова не проронит.

– Уж пятьдесят шесть, в год собаки родилась. Детей у нее нет, сватает, я ей кое-что из одежды даю – тем и живет. Со смертью мужа я ее к себе взяла, чтоб повеселее было. Она у меня со служанками на одном кане спит.

– Ну и чудесно! – вставила бойкая на язык Цзиньлянь. – Вот матушка Фэн и подомовничает, а вы у нас переночуете. Хозяина у вас нет, отчет давать некому.

– Послушайте меня, сударыня, – посоветовала Юйлоу. – Матушка Фэн пусть домой возвращается в паланкине, а сами у нас останьтесь.

Ли Пинъэр улыбнулась и ничего не сказала. Пока они вели разговоры, вино обошло несколько кругов. Первой откланялась матушка Пань. Вслед за матерью ушла и Цзиньлянь.

Ли Цзяоэр наполнила большой кубок до самых краев и предложила его гостье.

– С меня достаточно, – поблагодарила ее Пинъэр.

– Когда госпожа Старшая и госпожа Третья вас угощали, вы почему-то не противились, а я поднесла, отказываетесь, – не унималась Цзяоэр. – Значит, не хотите меня уважить.