Стальное лето - Сильвия Аваллоне
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Ты смотрел на меня под этим белым небом и улыбался загадочно. А вокруг все — дорога, двор, колонны бетонные — как будто притихло. Что это было, Кристиано? Шутка такая или что-то другое? Пляжи все белые были. Снег набивался в волосы и ресницы. А холодно не было. Все как будто из молока или из муки, все молчаливое, приглушенное. Как в другом мире…
Алессио стоял на заваленной болванками площадке заводского двора, держа в руках мобильник последней модели. Он снова вспоминал те далекие дни. Раньше завод назывался «Ильва». Это точно. И бабка его говорила «Ильва», и все старики, рожденные после 1918-го… Потом завод переименовали, его владельцы могли себе это позволить…
— Знаешь, что это значит? — спросила его однажды Элена, лежа рядом с ним среди плюшевых игрушек (они занимались любовью у нее в комнате). Спросила и рассмеялась — тогда она все время смеялась, лукаво и влюбленно, так смеяться умела только она. — Ильва, — смеялась она, полуголая, — это древнее название, так еще этруски называли Эльбу.
— Да ну? Выходит, рай и всякое дерьмо иногда одинаково называются, — удивился он тогда.
Прекрасное тело Элены казалось еще прекрасней на фоне его и загрубевшей, шероховатой кожи.
— А знаешь, как завод в самом-самом начале назывался? Ни за что не угадаешь! В 1865 году название было такое: Заводское объединение настойчивости.
Ого! Настойчивость… как в стихах Кардуччи.
В девяносто восьмом, когда Алессио устроился на работу, завод сменил название на «Луккини» — по фамилии владельца. Ну, хотя бы райский остров и это дерьмо теперь по-разному называются.
— Я тебя уверяю, что слово «сталь» других значений не имеет, я посмотрела. Сталь — это просто сплав, — сказала она, морща лоб.
— Да, я тоже смотрел в словаре. Сталь — это и есть сталь.
— Но вообще это история, Алесио. На Эльбе в древности были железные рудники. Все оттуда пошло…
Алессио держал в руке мобильник, солнце светило ему в лицо, и он понятия не имел, почему вдруг вспомнил все это.
Кристиано объяснял ему, как надо сохранять видео.
— Не ту кнопку жмешь, вот эту надо, — орал он. — Да не сейчас, потом! На нижнюю жми!
Алессио плохо разбирался во всех этих навороченных телефонах, с помощью которых можно было снимать видео и фотографировать.
Кристиано тем временем разделся, залез на огромный «Катерпиллар» и стал махать руками.
— Давай, Алессио! Снимай!
Алессио ткнул кнопку и на экране появилось движущееся изображение. Щуплый торс с треугольничком загоревшей кожи под подбородком. Персонаж передачи «Дикая природа».
— Клево, надо в Интернет выложить!
Несколько рабочих в стороне наблюдали за придурком, скачущим в ковше экскаватора. Другой придурок снимал это на телефон.
— Погоди, сейчас заведу! — Кристиано перелез в кабину и резко дал по газам.
Махина весом в несколько тонн встала на задние колеса.
— Смотри, «Катерпиллар» пошел на взлет!
Алессио кивнул, не прекращая снимать.
Кристиано как с цепи сорвался. Ему было в кайф рисковать. Все вокруг смотрели на него. Рабочие побросали свой инструмент, зрителей все прибавлялось.
— Вот хренов псих! Посмотри, что за урод!
— Давай, давай опрокинься! — крикнул Маттиа и погрозил Кристиано кулаком.
Но Кристиано не видел его. Он удерживал «Катерпиллар» на дыбах, рискуя опрокинуть. Он укрощал экскаватор, как быка на корриде, и народ потихоньку начал ему аплодировать.
— Вот смешно будет, если он сейчас навернется, — сказал Маттиа, подойдя к Алессио.
— Это он для сына старается, — пошутил кто-то.
— Нет, на порносайт выложит.
Кристиано вошел в раж. «Катерпиллар» стал вдруг вертеться, как юла, поднимая пыль и расшвыривая комки металлической стружки. Заставив стальное чудовище сделать еще один круг, парень наконец дернул ручной тормоз. Никто не заметили бригадира, который бежал, чтобы набить Кристиано морду.
Ильва — это секретное название Эльбы. Именно эта тайна позволяет заводу держаться на плаву…
Алессио видел, как бригадир схватил Кристиано за шкирку, словно кота. А еще он видел нескончаемый ряд труб, над которыми возвышалась она, домна. В его сознании не укладывалось, как связать этот индустриальный пейзаж с десятком утлых плотов, на которых этруски переправляли через пролив руду, идущую затем на изготовление боевых топоров…
Полуголый Кристиано дрался с бригадиром. Он умудрился залепить ему прямо в глаз, и тот завопил:
— Клянусь, ты уволен, говнюк!
33
В девять утра дочь подняла его с кровати.
— Осторожно, — предупредила она.
Кожа на руках стала дряблой. Простыни с вышитыми инициалами, свадебный подарок, дурно пахли, но у Франчески не было ни малейшего желания связываться со стиркой.
Поддерживаемый дочерью, Энрико дополз до кухни. Там она помогла ему сесть и повязала салфетку поверх пижамы. После операции он мог есть только бульон и кашу. За это время он здорово похудел.
— Тебе помочь? — спросила Франческа.
Энрико все еще не научился обращаться с ложкой четырьмя пальцами — один палец ему ампутировали. Мотнув головой, он показал, что будет есть сам. Посмотрев немного на Франческу, он перевел взгляд на кувшин, где было молоко, и попытался налить себе немного. Нужно взяться за ручку кувшина и наклонить его, но даже с этим он не мог справиться.
В марте к нему приходили психологи. Он так и не понял, чего они хотели. Завод регулярно посылал к нему соцработников. Администрация «Луккини» хотела наконец уяснить для себя его положение, но Энрико не мог разобраться в этой куче иероглифов и поэтому игнорировал присылаемые ему анкеты.
Франческа, не присаживаясь, следила за каждым его движением. Ему было неприятно, что она видит, как он пытается налить молоко. Он заживо погребен в своей облупленной муниципальной квартире. Его соседи насмехаются над ним. У него уже нет ни имени, ни фамилии. Он превратился в вещь, во что-то.
Франческа выхватила кувшин из искалеченной руки и налила молоко к кружку.
Домна… АФО4… Почему 4? Энрико отчаянно рылся в закоулках памяти, и память все чаще отказывала ему. Это четвертая домна, единственная, что еще работает. Избыток стали на рынке вынудил администрацию остановить три другие печи. Осталась одна, а у него нет одного пальца… Одна домна, один палец… Он глотал молоко из кружки.
Франческа заставила его выпить все до капли, вытерла ему рот, затем отвела в туалет, где помогла усесться на унитаз, и сунула в руку кусок туалетной бумаги, как будто не знает, что он ей не воспользуется. Когда он позвал ее, она увела в гостиную и усадила на диван, где уже устроилась ее мать с вязанием и котом на коленях. Оказавшись перед телевизором, Энрико запрокинул голову и задремал.
Социальные работники говорили, что в апреле Энрико совсем сдал. Он почти облысел, не мог самостоятельно есть и мыться. Он гнил заживо.
Элена уже много раз перекладывала документы Энрико Морганти из одного ящика стола в другой. Он попал в аварию, когда ехал на смену. Значит, завод косвенно виноват в случившемся. Заменить Энрико ничего не стоило — в отдел кадров без конца приходят сербы и марокканцы, — но проблема заключалась в том, что ему надо было выплачивать компенсацию. И пенсию — пожизненно.
Этим утром Франческа прибиралась на кухне в особой спешке. Она небрежно помыла посуду, а грязные салфетки зачем-то сложила в буфет. Пол она не стала мыть — просто собрала веником крошки. Затем побежала убирать кровати.
Казалось, жизнь в этом доме остановилась. Вся мебель покрылась пылью, которая под шкафами лежала уже целыми кучами, напоминавшими клубки шерсти. В углах душевой кабины и на потолке в ванной появились разводы плесени.
Кот забрался на колени Энрико и стал мурлыкать. Энрико заулыбался. Заулыбалась и Роза.
Франческе теперь несложно было вводить отца в заблуждение. Можно было соврать, что выходила на полчасика, хотя на самом деле отсутствовала два часа. Можно было сказать, что кончилось молоко или что нужно заплатить за газ или за страховку. Теперь она могла ходить куда угодно, даже по вечерам: отец стал принимать снотворное и засыпал сразу после семи.
Убрав кровати, Франческа закрылась в ванной.
Там она присела на биде и первый раз в жизни побрила лобок. Ей казалось, что это может понадобиться, но для чего, она пока толком не знала. Подумав, она побрила также подмышки, ноги и руки и намазала свое белое тело увлажняющим кремом. Затем густо накрасилась, перейдя все разумные границы.
Теперь она носила обувь только на высоком каблуке и в подобной обуви становилась выше метра восьмидесяти. Ее низкорослые сверстницы, завидуя, дразнили ее каланчой. Она часто ходила на вещевой рынок и покупала короткие юбки, облегающие футболки и нижнее белье у продавца, который торговал еще и эротическими игрушками. Ей достаточно было прикоснуться к нему, чтобы он начинал блаженно стонать, будто кончает.
