Истории простых вещей - Фаина Османова

Тем не менее долгое время за фотографией не признавалось право на эстетическое творчество. Художники и искусствоведы принимали фотографию как некую механическую копию действительности, способную разве что имитировать живопись. Чтобы хоть как-то преодолеть «бездушие» фотоаппарата, фотографы прошлого тратили немало сил и фантазии. Они использовали монтаж, колдовали с кистью в руках над отделкой отпечатка, сочиняли и ставили, подобно театральным режиссерам, сцены на различные сюжеты. Известен случай, когда фотограф, снимавший Марлен Дитрих для журнала «Вог», совместил снимок актрисы с отдельным отпечатком, на котором был отображен замысловатый завиток табачного дыма, результатом чего и стал самый знаменитый портрет великой актрисы.

Но и после появления сравнительно легких съемочных камер и более простых способов печати, а затем и знаменитой «Лейки», вполне умещавшейся и в кармане пиджака, и в дамской сумочке, и в вещмешке солдата, фотограф всегда должен был обладать целым набором как технических знаний, так и практических умений. Да, фотография неким образом разделилась. С одной стороны — фиксация, документ, подлинность, относящиеся к репортерской деятельности. С другой — преображение натуры, создание вымышленных абстрактных фоторабот, соперничающих с живописью. Две тенденции, которые условно можно обозначить как реалистическую и художественную, определились с максимальной полнотой и ясностью.

И несомненно, были мастера, способные соединить их вместе. Такие, как Анри Картье-Брессон, писавший, что «фотографировать — это значит задержать дыхание, когда все наши способности объединяются в погоне за ускользающей реальностью, и добытое таким образом изображение доставляет огромную физическую и интеллектуальную радость».

Или, например, великий русский фотомастер Карл Булла — и репортер в петербургских ночлежках, и создатель новой реальности в своих великосветских сериях. Однако каковы бы ни были таланты фотографа, он был бы беспомощен, если не имел знаний по химии, физике, если не умел самостоятельно вставить отснятую пленку в проявочный бачок.

Принцип «Кодака»

Все это и позволило философу Ролану Барту сказать, что фотография «находится на пересечении двух качественно различных процессов: химического, связанного с воздействием света на некоторые вещества, и физического, дающего изображение с помощью оптического устройства». Вот только уже тогда, во времена «аналогового господства», фирма «Кодак» выдвинула свой принцип, крайне привлекательный для потребителя, не желающего вникать в многосложные тонкости: «Вы нажимаете на спуск, мы делаем все остальное!»

Цифровая эра довела принцип «Кодака» почти до абсурда. Сейчас уже не нужен фотоаппарат как таковой. Огромное число снимков делается с помощью мобильных телефонов, а установленная на них оптика и разрешающие способности матриц позволяют достичь такого (как минимум внешнего) качества, которое не снилось и самому Карлу Булле. В область преданий уходят не только проявочные бачки, не только фотолаборатории, но и такие вроде бы цифровые устройства, как сканеры, остающиеся в арсенале лишь профессионалов. Один фотограф цифровой эры делает «фотки», скачивает их в ноутбук, правит программой «Фотошоп». Другой обходится без компьютера и соединяет свою камеру напрямую с «продвинутым» принтером. Третий вообще пересылает отснятое им по MMS, одновременно просматривая «фотки» со вчерашней тусовки. И все они думают, что создали свою собственную реальность. Что, конечно, неправда.

Искусство снимать «пацанов»

Штука в том, что между человеческим восприятием объекта съемки и его восприятием фотообъективом (не важно, на что нацеплен объектив — на старый добрый «Хассельблад» за 10 000 евро или на мобильник за 50) имеется существенная разница. Все-таки как ни крути, но и фотографы, и нормальные люди видят мир не совсем таким, каков он на самом деле. А вот объектив способен только зафиксировать.

И лишь фотограф-художник (опять-таки не важно, чем он снимает) может выхватить суть снимаемого объекта, создать нечто среднее между кажущимся и будто существующим на самом деле, с постоянным перекосом то в одну, то в другую сторону.

Поэтому-то число настоящих фотографов отнюдь не увеличилось с наступлением эры цифры. Доступность и количество средств «доставки» не подразумевают точности попадания в цель. В обществе потребления, по замечанию американской писательницы Сьюзен Зонтаг, «фотография изменяет и расширяет наши представления о том, что достойно быть замеченным и за чем мы вправе наблюдать… Коллекционировать фотографии — значит коллекционировать мир». Однако нынешний коллекционер по большей части оставляет после себя лишь себя же любимого на фоне Тадж-Махала, причем сам храм смазан, нерезок и в общем-то для коллекционера не важен. Или же — свою дражайшую половину в холле отеля, снятую на контражуре и потому совершенно неузнаваемую. Или приятелей-«пацанов» за шикарно накрытым столом.

И лишь «некто», тот самый фотограф-художник, по случаю оказавшийся рядом, способен не только увидеть, но и снять, способен зафиксировать мир вместе с «коллекционером» и его супругой, Тадж-Махалом, роскошью холла гостиницы и приятелями-«пацанами», прибавив ко всему этому лишь то неповторимое личностное ощущение, что и делает фотографию подлинным искусством.

Всепоглощающая страсть

Снобизм и зависть — неоценимые союзники антиквара.

Не важно — кто эти люди. Члены клуба «Форбс», вкладывающие в свою страсть миллион за миллионом, или скромные бюджетники, отрывающие последние деньги от семьи. Не важно, что они собирают. Где живут. Какого они пола и возраста. Цвета кожи. Главное, что ради предмета своего вожделения они способны на все.

Ведь подлинный коллекционер (их иногда называют собирателями, что сути не меняет) внутренне готов на подлог, обман, покупку заведомо краденного, готов совершить кражу сам. Готов даже на убийство. Вот только эта внутренняя готовность не означает, что он убьет, украдет, обманет, но, если зловещие поползновения в нем, при виде заветного объекта или его обладателя, не шевельнутся, перед вами коллекционер ненастоящий.

Стремление к обладанию для коллекционера сильнее, чем тяга к власти для политика. Причем тот, кто отдался собирательству лишь для поднятия или упрочения собственного статуса, тоже коллекционер мнимый. Для настоящего же самое главное остаться с желаемым один на один. Пусть это будет редчайшая крышка от пивной бутылки (их собирают бирофилы), шеврон второй роты третьего батальона Иностранного легиона (шевроны и нашивки собирают сигнуманисты), отпечаток губ оперной дивы начала XX века (их, как легко догадаться, губофилисты). Тайна обладания для подлинного коллекционера не менее важная составляющая страсти, чем сам предмет. Мечта каждого из подлинных — чтобы в коллекции было что-то, что показать можно только самым доверенным людям. Одному из самых доверенных. Самому себе. Хотя, если по большому счету, настоящий коллекционер не доверяет никому, себе — в том числе.

Следует отметить, что многие предметы, ныне считающиеся сокровищами, для их создателей и первых владельцев имели простую утилитарную ценность. Кроме того, многие из них ценны в первую очередь своей связью с теми или иными историческими персонажами или событиями. Так, предметом вожделения многих коллекционеров была кисточка для пудры, которой пользовалась приговоренная к смерти жена короля Генриха VIII Анна Болейн утром в день своей казни, или нитка жемчуга, снятая палачом перед казнью на гильотине с шеи королевы Марии Антуанетты. Цена этих и им подобных «артефактов» настолько высока, что обладать ими могут позволить себе только такие коллекционеры, как ныне здравствующая королева Великобритании Елизавета II.

И тут надо подчеркнуть, что обладание преобразует человека. Обладание предметом страсти, предметом коллекционирования — еще более. Представьте — вы идете по улице, собираетесь купить в аптеке средство от изжоги. Но помимо изжоги у вас имеется дома небольшая гравюра Дюрера. Авторский отпечаток. О том, что вы ее обладатель, не знает никто, гравюру вам продал давно покойный ветеран тыловых частей, привезший ее из поверженной Германии. Вопрос — как вы будете разговаривать с провизором? Ответ ясен — обладатель гравюры Дюрера разговаривает совершенно иначе, чем простой смертный, — такое обладание накладывает печать на все проявления характера, что подтвердит любой практический психолог.

…Но это в наши дни страсть к собирательству стала явлением распространенным, а коллекционеры Античности были наперечет. Собирал геммы Плиний Старший, свитки, книги тех времен, собирал Цицерон. Собрание Плиния погибло вместе с хозяином при извержении Везувия, книги Цицерона, после убийства владельца, присвоил заказчик, Цезарь Октавиан Август. Когда наступило Средневековье, от собрания Цицерона почти ничего не осталось. Не до собирательства! Ценилось в первую очередь то, что имело практическую ценность. В сокровищницах сеньоров и королей имелись фамильные украшения, золотые монеты, утварь из драгоценных металлов, богато украшенное оружие. Ценности собирались без какой-либо системы. Мемориальная составляющая была минимальной или исключительно индивидуальной. Собрание было призвано сохранить статус владельца, застраховать его от возможных возмущений.