Священная охота - Буджолд Лоис Макмастер

Ничего не произошло. Медведь заскулил.

Ингри потянулся в глубь своего существа и из самых глубин извлёк то же самое слово; только теперь оно имело вес, превратившись в песнопение, от которого собственные кости Ингри завибрировали.

— Встань.

Огромный зверь развернулся, как пружина, и подбежал к хозяину. Джокол упал на колени и начал гладить любимца. Его большие руки зарылись в густой мех. Рыжеволосый гигант бормотал какие-то ласковые слова на языке, незнакомом Ингри, а белый медведь тёрся головой о вышитый камзол, пачкая его слюной.

— Пойдём, мой добрый друг, друг Фафы, — сказал Джокол, поднимаясь и махнув рукой Ингри. — Пойдём, и ты разделишь со мной чашу.

Дёрнув за цепь, Джокол оглядел продолжавшую препираться толпу, презрительно фыркнул и двинулся к воротам. Верный Оттовин поспешил следом. Ингри присоединился к островитянам, заняв такую позицию, чтобы между ним и медведем оказался Джокол.

Маленькая, но впечатляющая процессия покинула храм, предоставив просвещённому Льюко успокаивать возбуждённых людей. Ингри услышал, как тот сказал провинившемуся аколиту и всем вокруг: «Это был просто отблеск света». Оглянувшись через плечо, Ингри встретился с Льюко глазами, и жрец одними губами произнёс: «Завтра». Ингри подумал, что это не слишком обнадёживающее обещание наверняка будет выполнено.

«У него глаза светятся серебром, и голос такой страшный — колдовской…»

Ингри ощутил знакомую боль — наказание аколита не пошло на пользу его спине, да и пораненной руке тоже; к этому добавился звон в ушах и жжение в сорванном горле.

Память помимо воли вернула Ингри к его давним мучениям в Бирчгрове. Багровая боль, когда его голову держали под водой, а лёгкие готовы были разорваться… невозможность даже застонать в этом леденящем холоде… Из всех способов побороть волка этот оказался самым эффективным, и озабоченные жрецы прибегали к нему часто, до тех пор, пока ясность сознания не вернулась к Ингри. Умение молчать, удивительное в таком ещё почти ребёнке, было выковано и закалено в холоде реки: более несгибаемое, чем воля его мучителей, более сильное, чем страх смерти.

Ингри стряхнул тревожное воспоминание и озаботился тем, чтобы выбрать дорогу к причалу по самым малолюдным улицам. Предостережение Льюко перестало казаться шуткой, когда их окружила толпа возбуждённых детей, визжащих от восторга и тычущих в медведя пальцами. Джокол широко улыбнулся, а Ингри замахал руками, отгоняя любопытных. Его обострившиеся чувства наконец успокоились, сердце перестало колотиться. Джокол и Оттовин переговаривались на своём непонятном диалекте, бросая в сторону Ингри выразительные взгляды.

— Благодарю тебя за помощь бедняжке Фафе, лорд Ингрири… — обратился к Ингри Джокол. — Ингорри.

— Ингри.

Джокол виновато сморщился.

— Боюсь, я очень глуп в твоём языке. Ну, может, со временем мой рот научится…

— Ты хорошо говоришь по-вилдиански, — дипломатично ответил Ингри. — Я по-дартакански говорю не так свободно, а твоего языка не знаю вообще.

— Ах, дартаканский… — пожал плечами Джокол. — Трудный язык. — Его голубые глаза сощурились. — А писать ты можешь?

— Да.

— Это хорошо. Я не могу. — Великан печально вздохнул. — Она все перья ломает. — Он показал Ингри свою могучую руку. Ингри кивнул, выражая сочувствие: он ничуть не усомнился в словах островитянина.

Белый медведь ковылял быстро, и вскоре процессия добралась до ворот в городской стене, ведущих к причалу. Целая роща мачт вырисовывалась на фоне рдеющего закатного неба. По большей части у набережной теснились плоскодонные речные баржи, но среди них виднелось и несколько морских кораблей, поднявшихся по Сторку. Такие суда не плавали выше Истхома: дальше холмы стискивали реку, и через пороги и перекаты можно было только сплавлять плоты и бочки, когда вода стояла достаточно высоко.

Ладья Джокола, привязанная к далеко выступающему в воду причалу, была совсем на другие корабли не похожа. Она была не меньше сорока футов в длину, а в середине раздавалась изящно, как женские бедра. Нос и корма одинаково загибались и были украшены искусно вырезанными головами морских птиц. Палубы ладья не имела, и команде в плавании приходилось терпеть все капризы погоды, хотя сейчас позади единственной мачты был раскинут большой шатёр.

На реке ладья казалась достаточно большой, но, на взгляд Ингри, для открытого моря была безумно мала. Это впечатление ещё усилилось, когда через борт перелез белый медведь и с усталым вздохом плюхнулся посередине ладьи на, по-видимому, своё привычное место. Ладья закачалась, но постепенно остановилась; Джокол накинул цепь на крюк, вбитый в мачту. Оттовин с опасливой улыбкой показал Ингри на шаткую доску, служившую сходнями, — сам он пробежал по ней с привычной лёгкостью. В сумерках сияние ламп, горевших в шатре, казалось удивительно гостеприимным; их вид напомнил Ингри о маленьких деревянных корабликах со свечами, которые они с отцом пускали по реке в День Сына. То были счастливые времена — волки ещё не сожрали их мир.

Две дюжины островитян радостно приветствовали и своего князя, и медведя, к которому явно привыкли. Все это были сильные мужчины, пусть никто из них и не мог равняться ростом с Джоколом; почти все они были так же молоды, как их вождь, хотя Ингри заметил несколько седых голов. У кого-то, как у Джокола, волосы были стянуты в хвост, у других — заплетены в косы, а один парень был острижен наголо: судя по его покрытой сыпью и воспалённой коже, это было скорее всего отчаянной попыткой стравиться с паразитами. Все спутники Джокола носили добротную одежду и, судя по количеству оружия, вместе с вёслами аккуратно уложенного вдоль бортов, все были хорошо вооружены. Слуги, воины, матросы, гребцы? Ингри решил, что все они одинаково делали всю необходимую работу: тут не было места бессмысленному делению — бурное море такого бы не позволило.

Доставив медведя, Ингри хотел бы уйти, но подумал о том, что, как человек хранителя печати Хетвара, не должен отказываться от гостеприимства Джокола, чтобы не вызвать дипломатических осложнений. Он только надеялся, что ритуал будет коротким. Джокол жестом пригласил Ингри в шатёр, который оказался достаточно просторным. Он был сделан из шерсти, пропитанной для защиты от влаги жиром; Ингри решил, что его нос скоро привыкнет к запаху. Внутри на козлах были установлены два стола со скамьями по бокам и ещё одной в глубине — к ней-то Джокол и провёл Ингри. Сам князь и его помощник Оттовин уселись с двух сторон от гостя; остальная команда суетилась вокруг, быстро расставляя блюда с угощением.

Светловолосый молодой человек с рыжеватой бородкой, окружавшей, как ореолом, его подбородок, поклонился сидящим во главе стола и принялся раздавать деревянные чаши. Другой дружинник шёл за ним следом и наполнял чаши какой-то беловатой жидкостью — сначала чашу гостя, потом Джокола, потом Оттовина. От чаш поднимался густой пар. Оттовин, чей вилдианский заметно уступал умениям Джокола, помогая себе знаками, объяснил Ингри, что напиток приготовлен не то из молока, не то из крови кобылицы. Попробовав его, Ингри решил, что неверно понял: речь, должно быть, шла о кобыльей моче… По крайней мере, судя по попытке изобразить ржание, которую в пояснение предпринял Оттовин, лошади явно имели отношение к напитку. Что ж, решил Ингри, ради вежливости он выпьет, давясь, эту гадость, а потом распрощается. Можно сослаться на необходимость явиться к Хетвару и дипломатично улизнуть.

Дружинники установили перед шатром жаровню и устроили импровизированную кухню; долетевший оттуда запах жарящегося мяса неожиданно заставил Ингри проглотить слюну.

— Мы будем есть мясо скоро, — заверил его Джокол с улыбкой хозяина, стремящегося угодить гостю.

Поесть Ингри где-нибудь всё равно было нужно: появляться перед хранителем печати после того, как он на голодный желудок осушил чашу этого крепкого питья, было бы неблагоразумно. Он кивнул, и Джокол хлопнул его по плечу и широко улыбнулся.

Однако улыбка Джокола погасла, когда его взгляд упал на кровоточащую правую руку Ингри. Князь ухватил за рукав пробегавшего мимо дружинника и тихо отдал ему какой-то приказ. Через несколько минут явился пожилой воин с миской горячей воды, корпией и бинтами. Потеснив на скамье Оттовина, он знаками попросил Ингри показать свою пораненную руку и выразительно покачал головой, когда, сняв заскорузлую повязку, обнаружил свежую рану и прежние багровые синяки. Оттовин, наклонившийся, чтобы лучше видеть, тихо присвистнул и сказал что-то на своём языке; в ответ Джокол только хмыкнул и любезно поднёс к губам Ингри чашу с напитком, прежде чем лекарь принялся стягивать и сшивать края раны. К тому времени, когда дело было сделано, рука забинтована, а дружинник с поклоном удалился, Ингри хотелось только одного: положить идущую кругом голову на колени и закрыть глаза. Было ясно, что в ближайшем будущем никуда он с ладьи не уйдёт.