Кровь Севера - Александр Мазин

Итак: сначала я бросаю кусок цепки. Есть шанс попасть в лоб офицеру? Есть. Но толку — ноль. Ничего, кроме громкого «звяк!» не получится, поскольку на голове у мишени — шлем. Только узкий кусок рожи торчит. Вероятность попасть в переносицу? Мизерная. Увернется, собака, как только заметит бросок.

А он заметит? Я сижу в углу. Факелы, считай, у него перед рожей, а я — в тени. Надо только как-то спрятать само начало движения… И не промахнуться, потому что руки вялые, как сардельки. Но промахнуться — нельзя.

А что потом? Выхватить клещи у кузнеца? (А отдаст? Бык-то здоровый?) и — на стражников. Бац-бац — и с большой вероятностью я получаю копьем в бок. Келейка тесная, а прикрывают они друг друга умело. В таких делах не искусство важно, а сыгранность.

И тут меня осенило. У меня же есть «засадный полк». Вихорёк. На мальчишку никто внимания не обращает, а он, между тем, вполне боеспособный кадр. Доказал это в нашей схватке с Арманом.

— Вихорёк, — негромко произнес я по-русски. — Когда я скажу: «Можно!» — надень ведро на голову стражнику.

— Какому? — совершенно хладнокровно уточнил паренек.

— Всё равно.

— Ага.

Оставалось лишь ждать удачного момента.

И он — наступил.

— Господин рыцарь, соизвольте руку?

Кузнец потянулся ко мне с разомкнутым «браслетом».

— Возьми, — измученным голосом проговорил я, начиная движение. — Это можно.

И скрыв перемещением тела бросок, метнул свою железячку…

И тут же Вихорек подхватил ведро с дерьмом, надел его на голову ближайшему стражнику.

Тот заорал — отнюдь не от восторга, но очень удачно. Шум падения тушки их начальника прошел незамеченным. Второй стражник чуть повернул голову, отведя от меня глаза… Полсекунды, не больше. Но достаточно, чтобы я подхватил клещи.

— Ах ты хорек! — заорал унавоженный стражник, роняя факел, стирая с рожи отходы жизнедеятельности и, одновременно пытаясь приголубить Вихорька древком копья. Вихорек увернулся — не зря я его учил. А вот второй стражник — нет.

Копье — отличное оружие, но в ближнем бою работать им достаточно уверенно умеет не всякий. Стражник не умел. Миг — и я смаху вогнал заостренную ручку клещей ему в глазницу, вырвал копье и воткнул в шею унавоженному.

Мгновенный разворот… Нет, кузнец — не боец. Сидит с раззявленным ртом и — никакой агрессивности.

Так, офицера — за ноги и внутрь. Гляди-ка, уже очухивается. Что ж, добавим к сломанному носу сломанную шею. Вот так, чисто и бескровно.

Я подсел к кузнецу. Честный ремесленник затрясся:

— Не убивайте меня, господин рыцарь! Богом молю, Святой Девой Заступницей, у меня детки малые…

Я взял браслет, надел на толстое волосатое запястье:

— Сумеешь сам себя приковать — будешь жить.

Сумел. Вот что значит — профессионал.

Пока кузнец ковал, я переодевался. Мне ведь одно исподнее оставили. Хорошо, наряд офицера пришелся мне почти впору, только в плечах тесноват. И нагрудник не сошелся. Ну да можно и без нагрудника.

Куда больше меня огорчил его меч: плохо откованная, кое-как закаленная железяка. Разлетится от любого серьезного удара.

Переодели и Вихорька: в костюмчик того стражника, которому я клещи в мозг вогнал. Вид у паренька стал — как у конкретного рэпера.

Кузнец завершил свой труд. Я отобрал у него инструменты, проверил качество работы… И аккуратно тюкнул труженика по макушке. Пусть часок-другой отдохнет. А то еще орать станет с перепугу, людей переполошит.

Толстая дверь и засов снаружи. Очень правильная конструкция. Осмотр коридора… Чисто. Бодрая ругань унавоженного стражника никого не побеспокоила. А могла бы… Вон, слева огонек теплится.

Кроме нашей двери, в коридоре имелось еще штук двадцать. Но если кто-то ждал от меня широкого жеста — освобождения узников, то он глубоко разочаровался. Плевать мне на тех, кого заточило сюда местное правосудие. Тем более, что в личную королевскую темницу не попадают за украденные штаны или неуплаченный долг. Кто и за что должен сидеть — это внутреннее дело самих франков. Главное, чтобы таким сидельцем не стал я или кто-то из моих друзей.

Для кого наше появление было сюрпризом, так это для «отдыхающей смены». Но и они повели себя тихо. Сначала моя одежка сбила с толку, потом — повреждения, несовместимые с жизнью. Впрочем, убил я только двоих. Третьего, жалкое существо бомжеватого вида, пощадил. Оставил для беседы.

Для начала мы с Вихорьком покушали более-менее нормальной пищи, а кое-что даже упаковали впрок.

Потом я занялся пленником.

«Бомж» оказался местным золотарем. И поведал нам пренеприятнейшую новость: двери узлища заперты до утра. Снаружи. Выход — только по пропускам. С королевской подписью и печатью.

Увы! У нас таких не было. Ждать утра и стражников-сменщиков как-то не хотелось.

— А есть другой выход? — поинтересовался я.

Оказалось, да. Выход имеется. Но, как бы это пообтекаемее выразиться… Малость дурнопахнущий. С нижних уровней темницы открывался доступ в катакомбы. Чрево Парижа… Что-то такое я уже слыхал. В школе. Но почему-то думал, что это клоака возникла значительно позже девятого века.

«Бомж» охотно проводил нас к заветной дверце. Хорошей такой, крепкой, с двойным засовом.

Открыли. Из тьмы густо потянуло дерьмом и падалью. Но виднелись и ступени, уводящие вниз…

Я глянул на «бомжа» как раз в тот момент, когда «бомж» глянул на засов. Очень выразительно. Мол, мышка в норку, дверца — щелк… А норка-то и не мышкина!

— Что там внизу? — спросил я. — Крысы, другая пакость?

Всё хорошо, заверил «бомж». Никаких проблем. А что пахнет плохо, так это только вначале. Мы, вишь, сюда всякие отходы сбрасываем. А бывает и покойничков. А как пройдете загаженное место, так сразу и счастье наступит. Тепло, сухо, уютно… А глазки опять — стрель! В сторону засова.

Если бы не шалые глазки, я бы, честное слово, его пощадил. Но — нельзя. Вдруг там, внизу, какой-нибудь обычный колодец. Или подвальчик засранный.

Первичная проверка показала — хорошо, когда на тебе высокие сапоги.

И, похоже, покойный ассенизатор не соврал: ниже уровнем находился коридор достаточно длинный, чтобы факел не освещал дальней стены.

Что ж, рискнем, выбора всё равно нет. Но сначала — снаряжение.

Глава двадцать пятая,

в которой герой по собственной воле опускается в «чрево Парижа»

Обратно мы вернулись, загруженные как ослики. Но — энергичные. Будто второе дыхание открылось. Еще бы: впереди вместо плотного общения с заплечных дел мастерами — увлекательное ночное путешествие по дерьмопроводу.

Впрочем, насчет последнего я преувеличил. Экскременты и трупы разной степени несвежести закончились метров через пятьдесят. Потом — только мумии да скелетики. Похоже, этой общественной «усыпальницей» пользовались не один десяток лет.

А шагов эдак через тысячу закончились и древние косточки. Зато под ногами захлюпала вода. Тоже неплохо — можно сапоги помыть.

И первое разветвление. То есть второстепенные отнорки я уже видел, но сейчас перед нами — полноценный подземный перекресток. Коня у меня нет, царевны — тоже, так что ошибиться — нежелательно.

На неровной стене — какие-то загадочные знаки. Эх, мне бы сейчас какой-нибудь подземный GPS или хотя бы компас…

Я повертелся на месте, пытаясь определить, в каком тоннеле воздух посвежее… Не получилось. Даже более тонкий нюх Вихорька ничего не обнаружил.

Как говаривал мой приятель-кузнец: «Хода нет, ходи с бубей». Выбираем левый.

Еще тысяча шагов. Все отнорки проверяем… И игнорируем, поскольку притока свежего воздуха не обнаружено.

Еще одно разветвление. Почти под прямым углом. На этот раз уверенно выбираю правый ход. Потому что оттуда вытекает тоненький ручеек, а вода, как известно, течет сверху вниз.

Еще тысяча триста шагов… «Включая» запасной факел, обнаруживаю копоть на потолке. Ручеек стал полноводнее. И обрел неприятный запашок канализации. Хорошо это или плохо? Оказалось — хорошо. В стенах — ниши, в нишах — косточки. И надписи. Корявыми латинскими буквами. Кладбище. Большая наглая крыса проводила нас взглядом. Значит здесь не только античные покойники, есть и свежачок. Я знаю людей: они не станут таскать трупы за тридевять земель. Значит, где-то поблизости — выход. Теперь нюхать и следить за огнем.

Уровень воды поднялся до уровня щиколоток. Эдак мы прямо до Сены дойдем…

Не дошли. Снова ступени. Сверху струится вода. И дверь, которая, к счастью, оказалась не запертой.

Снаружи — ночь. И дождь.

В шаге от выхода, в большой луже, слабо ворочался какой-то парижанин в отрепьях. Надо полагать, пьяный. Где-то впереди мелькали факелы и громко скрипели сходни, а прямо по курсу гостеприимно светилась дверь трактира.