Мертвый невод Егора Лисицы - Лиза Лосева

как можно скорее. Как только было завершено строительство московской башни по проекту инженера Шухова, на ней установили опору для радиопередатчиков, более мощных, чем радиостанции Парижа и Берлина. Из Москвы вещание шло на крупные города, в том числе и на Ростов.

Местная станция после Гражданской перешла от военных в ведение Народного комиссариата почт и телеграфов. Ее основной задачей был прием декретов, циркуляров и «Радиовестников РОСТА». Но здешняя станция была приемно-передаточной и держала связь не только с Москвой, но и с несколькими краевыми городами, крупными станицами. К тому же работала по круглосуточному расписанию. Скорее всего, с ее помощью выйдет быстрее получить и ответ на запрос из Петрограда.

Как частенько это бывало в городе, с адресом вышла некоторая путаница, а именно — находилась ростовская станция в армянской Нахичевани. На Софиевской площади, названной так в честь рядом стоящей церкви. И занимала она здание бывшей церковно-приходской школы. Разыскал я ее быстро. Одноэтажный дом с колоннами и узорами, выложенными кирпичом, вплотную примыкал к церкви с одноярусной звонницей.

Если подумать, то выходит, новая власть продолжила традицию старой, разместив почти здесь средство связи не только с небесами, но и с землей. Молитвы о здравии и за упокой, посылаемые гражданами, сменились четкими требованиями ведомств и учреждений.

Над моей головой внезапно раздался хриплый голос. Рупор репродуктора выплюнул: «Всем, всем, всем! В 4 часа дня по декретному времени[74] с Центральной радиотелефонной станции Наркомпочтеля будет передана подборка сообщений о праздновании Первого мая на местах. — Голос захрипел и добавил: — Трансляция концерта русской музыки — скрипка».

Редкие прохожие останавливались, слушали.

Заведующий радиостанцией, равно как и ранее священнослужители, жил в том же в здании ввиду режима работы. Тут же размещались аппаратная и местное почтовое отделение. Он провел меня к радисту.

— Гладков. — Радист, заросший щетиной по самые уши, очень молодой и мрачный, в белой рубашке и широких подтяжках, не оборачиваясь, пожал мне руку.

Сказав, что хочу как можно скорее отправить запрос в Петроград, а главное — связаться со станичным исполкомом — вот название, я положил перед радистом блокнотный лист. Гладков, поскребывая щетину, записал мой запрос, переспрашивая нужные фамилии и названия канцелярий. Уверил, что у них «сигнал идет без всякой проволоки и без проволочек». Пообещал дать ответ на следующий день, с утра, как можно раньше.

Было уже совсем поздно. Длинные тени, редкие фонари. Очень тепло, совсем близка жара, которая всегда обрушивается на город, не дав раздышаться весне, и превращает тротуар в раскаленную сковороду. В арке двора навстречу мне поднялись фигуры. Я рассмотрел троих, еще один курил, сидя на ступенях железной лестницы, ведущей на общий балкон. В темноте вспыхивал огонек.

— Слышь-ка, ты с дяди Боруха квартиры? — Спрашивающий цыкнул и притушил папиросу — Тут говорят, ты вроде доктор. А другие, шо с уголовки…

Очевидно, новые жильцы. Проясняют обстановку.

— А кто нужен, врач или милиция? — я лениво ответил вопросом на вопрос. День выдался длинным, и мысли мои были заняты совсем иным.

Силуэт поднялся, железные ступеньки загремели.

— Знакомство хотим наладить. Стукнули тебе в квартеру раз-другой, разузнать, что за человечек живет, — голос хриплый, свистящий. Откашлялся, сплюнул.

— Вот и познакомились. Давно такой кашель у вас?

— А шо? С малолетства. — Силуэт несколько растерялся. Вопрос явно поставил его в тупик. И, видимо, не только его.

— Че ты тут вола водишь… — решил вступить тот, что стоял ближе.

— У вас, думаю, астма. Плохо может закончиться, — ответил я Силуэту, игнорируя реплику.

— Шо? Какая астма?

— Лучше всего вам курить не такие крепкие папиросы. Это я говорю как врач. Против бронхоспазмов, ваших хрипов, помогает атропин. Вы зайдите через пару дней. И не нужно больше беспокоить Фейгиных, в смысле дядю Боруха.

— Ишь ты, — присвистнул мне вслед еще один.

Уже поднимаясь по лестнице, я услышал:

— До тебя с гэпэу приходили, а может, легавые. При портфелях и шляпах.

— Спасибо, — сухо ответил я.

В голове снова щелкнуло. Уехать лучше поскорее, впрочем, если астматик прав, то долго бегать не получится. У самой двери меня окликнула хозяйка:

— К вам заходили.

— Я знаю.

— Знаете? Откуда? Письмо передали для вас. Кухарка принесла.

— А больше никого?

— К нам никого. Кто-то стучал, но мы не открыли. Мы люди пожилые, слышим плохо, — она улыбнулась, — нам позволительно и не услышать.

В комнате я распечатал записку. Она была от Юлии Захидовой. Сидел, перечитывал, не верил… До этого я только раз встретил на улице Алексана Захидова, студенческого приятеля. Бывшего коммерсанта, армянина. Его семья до 17-го года держала в городе магазины и склады, торговала колониальными товарами. А когда НЭП докатился и до Ростова, Алексан сумел снова наладить торговлю. Довольно успешно. В тот день, когда мы столкнулись, он был растрепан, в распахнутом пальто, в Ростове только что со стрельбой разогнали биржу. В его жену Юлию Николаевну я был долго, глупо, нелепо и стыдно влюблен. Дружба расстроилась, когда он женился. Он еще тогда, в день встречи, толковал об отъезде. Границы нового государства Советов смыкались все плотнее. Уезжали многие, мои университетские товарищи, профессора. Неясное «там» рисовалось им предпочтительнее очевидного «здесь». Нэп был признан ошибкой, в стране «взят другой курс». И вот записка: уехали. Юлия звала меня проститься. Но — я посмотрел на дату под четкой, с завитком, подписью — в ту неделю я уже был в Ряженом. Черт! Смешно и по́шло было мое положение. Я это понимал. Любовь к Юлии была тем, что меня определяло. Кто я? Судебный следователь, криминалист, чудак, верящий, что его дело важнее всех других. Идиот, влюбленный в Юлию Николаевну. Чужую жену. Я малодушно принял эту мысль давно берег единственную фотокарточку, кроме которой у меня было лишь несколько писем. Если бы я только был в Ростове! Часы на столе стучали мне прямо в затылок — уехали. Уехали. Я снова развернул записку. Юлия писала: «…получили визы в Берлин, потом, наверное, в Америку…» Я нашел Берлин на карте мира, прицепленной кнопками к голой стене моей комнаты. Вид этой карты и Берлина — точки в центре зеленого пятна — меня взбесил. Поднявшись, я вышел. В арке сидела все та же компания, они молча проводили меня взглядами. Некоторое время я бродил бесцельно. И только заметив, что дошел до квартиры Захидовых, очевидно уже бывшей, в доме за банком, — остановился. Постояв, спустился к реке. Потом ноги сами привели меня к зданию угро. В здании горели несколько окон. Репина в кабинете не было. Но он нашелся во дворе. В Ростове еще работали портерные, правда, под вывеской общественных столовых нарпита. Помещение было тесным, в подвале старого дома. Потолки