Только никому не говори. Сборник - Инна Булгакова

Как только я впервые осторожно намекнул Дмитрию Алексеевичу о браслете, он сразу подставляет мне своего друга Нику. Но еще раньше он подсунул мне Бориса Николаевича: тот весной занимался с Марусей математикой.

На эти приманки я и попался, бесконечно разрабатывая две тупиковые версии. Но самый тонкий ход его был связан с Анютой.

В четверг, когда мы занимались клумбой, любознательный Отелло с Вертером отправились на прогулку в рощу, где я проводил допрос математика. Художник с Анютой остались вдвоем, и он тотчас, сгущая краски, заговорил об опасности, которой подвергаются сыщик и его тайный свидетель. Чтобы «охранять» меня, он просит разрешения у Анюты переехать на дачу: игрок стремится в гущу событий. И добавляет мельком: «Если б я не был в числе подозреваемых, я бы украл блокнот, сдал в милицию и поставил разыгравшегося сыщика перед фактом. Довольно жертв!» Дмитрий Алексеевич намекнул на своего друга как на реального кандидата в убийцы и сумел заразить Анюту страхом. Тут с прогулки возвращается Отелло — предполагаемый убийца — и сообщает, что в субботу у сыщика свидание с Борисом Николаевичем. «И я подъеду», — объявляет он.

И Анюта решается действовать. Соврав мне, что уезжает на всю субботу в Москву, она устраивается неподалеку от беседки и крадет чистый запасной блокнот. У Дмитрия Алексеевича уже второе, считая портрет Гоги, безукоризненное алиби.

Он идет дальше. Когда-то верно оценив характер Пети, он не заметил перемену в нем, связанную, очевидно, с тем, что для юноши кончилось его одиночество в страшной тайне. Художник звонит ему ночью, но ничего не добивается.

Что делать? Блокнот недостижим (кстати, он хранился у Василия Васильевича под матрасом). Дмитрий Алексеевич решает превратиться из подозреваемого в жертву и стать моей правой рукой. Он инсценирует кражу портрета. Шаг рискованный, странный, абсурдный. Художнику надо было сидеть спокойно, никто его не подозревал. Однако спокойствие не в натуре страстного игрока, к тому же не трясущегося за свою жизнь. А кроме того, он правильно угадал природу моего воображения, основанную на бессознательных, едва уловимых ощущениях. Я выразил желание посмотреть портрет — и он исчез. Мне кажется, если бы я увидел его вовремя, я бы не поверил в «вечную любовь» художника к Люлю.

Дмитрий Алексеевич привез аллегорию в Отраду и спрятал в родительской спальне, где ночевал. А я после кражи портрета окончательно растерялся, но неправильно истолковал причину своей тревоги: я начал беспокоиться за художника. Таким образом он стал жертвой и предложил план ловушки: тут-то в его руки и попал бы желанный блокнот.

Беспокоясь за него, я отменил ловушку, он попытался меня отговорить, потом вдруг вспомнил начало своего романа с Анютой: июльскую грозу — небесный гнев. Он дразнил меня и открывался, но я был по-прежнему слеп. Из-за Анюты. Когда я увидел зеленый сарафан в листве, я чуть с ума не сошел. Все та же железная схема Шерлока Холмса: кому выгодна эта слежка? Убийце или его сообщнице. А тут еще Дмитрий Алексеевич, уже невольно, подлил масла в огонь: говоря об отношении Анюты к одному человеку, он выразился, что она его пожалела. И ведь не просто пожалела на минутку, а думала прожить с ним из жалости всю жизнь. И разрушила чужие жизни.

— Моя жизнь не разрушена. — холодно заметил математик. — Или вы считаете меня алкоголиком?

— Ерунда! Каждый спасается как может.

— Наш сыщик, — иронически проронила Анюта, — не сыщик — а учитель жизни. Он все про всех знает. Он спустился к нам учить.

— Не знаю, а надеюсь. А вы, Анюта… — взорвался я внезапно (знала б она, чего мне стоит в этом копаться!). — Если б у вас хватило терпения ждать, а не метаться между мужем и…

— Что б вы ни сказали обо мне — слабо! Я думаю о себе еще хуже.

— Ладно, мы отвлеклись. Как бы там ни было, а у меня чуть не составилась новая схема. Борис Николаевич убийца, а бывшая жена из жалости его покрывает.

Однако посещение мастерской переключило меня на другую версию: Николай Ильич. Заметив мое болезненное впечатление от «Паучка», художник намекнул, что это — заказ друга. Далее: он подчеркнул пылкий интерес актера к Наташе Ростовой на сцене. И наконец, прямо соврал, что не говорил Нике о сеансах. Стало быть, тот узнал о них от Маруси? И странные телефонные звонки подогрели атмосферу, и вы, Николай Ильич, постарались. Своим бегством…

— Я ведь сбежал потому…

— Теперь понятно. Я заставил вас в подробностях вспомнить процесс создания аллегории — вы ведь, извините, живете эпизодами, память коротка. Не материнская любовь в замысле портрета, а другая: вечерняя, последняя любовь. Вы догадались, что своей ложью (ведь сам художник сообщил вам о сеансах), он специально подставляет вам под удар. Зачем? Причина может быть одна: вывести из-под удара себя самого. Значит… Тут и вспыхнуло в памяти пунцовое пятно на средневековой аллегории, так? И вы испугались. А Дмитрий Алексеевич уже действительно неоправданно рисковал, он ускорял конец.

В сущности, конец настал вчера — ко мне приехал Петя со сведениями. Несомненно, я счел бы слова Павла Матвеевича бредом, кабы не образ «полевых лилий». Они меня как-то задели. Вначале я воспринимал их только как цветы: сочетание «лилии пахнут».

Однако Николай Ильич настроил меня искать в них смысл переносный, символический.

Чем полевые лилии в этом смысле отличаются от садовых или от других цветов вообще? Их образ пронизан определенной символикой: полевые лилии использованы в евангельской притче. В «гранатовском» словаре Петя узнал, что символ лилии именуется по-французски «флёр де лис». Вот о каких лисах, Борис Николаевич, заговорил ваш тесть на поминках, а заметив, видимо, ваше изумление, так сказать, перевел: «полевые лилии».

Об этих «флёр де лис» Петя нашел некоторые сведения в словаре «Лярусс» — запомните это название.

Вот что перевел Петя: «Короли французские открыли герб: небесные три цветка лилии из золота, это девиз: лилии не трудятся, не прядут — связанный с Евангелием по Матфею». У нас этот стих переводится с древнегреческого, как «полевые лилии не трудятся, не прядут». А ведь мы рассуждали об этом, да, Василий Васильевич? Вы вспомнили Библию, а Игорек роман Дрюона «Негоже лилиям прясть», именно в этом заглавии подчеркнута связь между королевским гербом и словами Христа. Вот цепочка: евангельские «полевые лилии» — флёр де лис на французской короне — лилии из золота в качестве элементов, деталей на украшениях.

Петя перерисовал несколько орнаментов. В одном из них Борис Николаевич узнал те самые, по его словам, звездочки или цветочки, что соединяют рубины в браслете, подаренном Дмитрием Алексеевичем своей невесте.

Когда Петя сообщил мне эти сведения, первое, что зацепило мое внимание, — это выражение «флёр де лис». Я вспомнил лисицу в прихожей (демонстративное презрение к эстетике, Борис Николаевич).

И вдруг прямо-таки вспыхнула французская драгоценность, о которой упомянула Анюта: именно Франция, именно французская — может быть, не кольцо? И наконец — вот она, связка! — Павел Матвеевич знал от зятя, что младшая дочь прячет ото всех золотой браслет с рубинами.

И… старинные книги на полках в квартире Дмитрия Алексеевича? «Лярусс»? Впервые в беспощадном свете я увидел художника. Но если французская драгоценность — этот браслет, то как он оказался у Маруси?

Мгновенно возникла фантастическая версия: девочка шантажирует тайных любовников, от нее откупаются браслетом, а потом убивают. Фантастика, но в нее складно вписывается Анюта в кустах: не бывшему мужу она помогает, а любовнику.

И я бросился на дачу Черкасских. Прежде всего я очень туманно намекнул Дмитрию Алексеевичу о «полевых лилиях»: восемьсот лет назад во Франции случилось событие, имеющее связь с безумием Павла Матвеевича. Если моя версия правильна, он должен меня понять: в его кабинете стоят все тома «Лярусса» — а откуда еще старый его друг (не филолог, не историк) взял это выражение «флёр де лис»? И я коснулся алиби: помогла история создания одного портрета, завезенного за две тыщи километров. Гоги из Тбилиси — Дмитрий Алексеевич меня понял.

Но не французская история и не Тбилиси заставили художника сдаться: между Петей и Анютой возникла перепалка по поводу экзаменационных билетов и нарциссов, которые по поручению учительницы он преподнес Наташе Ростовой. Художник услышал рассказ о ссоре юных влюбленных, когда Маруся сказала. «Я люблю человека, до которого вам всем, как до неба!» Как же она ошиблась и как это признание мертвой потрясло вчера художника! Он поднялся и предложил Анюте заняться чаем. Она пошла собирать малину с кустов перед домом, а он, зная, что я хочу посетить погреб, отнес туда свою аллегорию. Художник до конца остался верен своей натуре игрока-эстета и обставил капитуляцию пышно. Но если у него было намерение свести в могилу сыщика — это ему почти удалось. Что почувствовал я, когда чиркнул спичкой и увидел красное пятно там, за той перегородкой, где в куче гнилья когда-то лежала в пунцовом сарафане мертвая! Потом в пламени свечки я долго глядел на портрет… вспоминал и сопоставлял различные моменты и детали. Например, ярко выраженную ненависть Дмитрия Алексеевича к Пете и редкостное сходство матери с младшей дочерью на портрете. Вспомнил один разговор с Анютой о мучительной страсти художника к ней. «Я ничего такого не замечаю», — возразила она с искренним недоумением. Да как же не заметить такую любовь… если она есть? А если нет? Однажды, пытаясь вызвать Анюту на откровенность, я почти оскорбил ее, а Дмитрий Алексеевич не обратил внимания, занятый только Марусей, точнее, моими вопросами о ней. И побежал успокаивать его Люлю не пылкий любовник, а сыщик. И так далее… Мелькнула мысль о мотиве преступления — да ведь сам же художник приоткрыл тайну! «… Она, так сказать, не отвечает на чувства. А в это время за окном маячит юный поклонник». Я вспомнил даже, с какой горечью он произнес слово «юный». Юный Вертер — вот оно что, вот в чем смысл этого прозвища! И исступленная ненависть: раздавить, как паука!