Мальчики в розовых штанишках. Очень грустная книга - Николай Зенькович

С поздравлениями по поводу чудесного избавления из чеченской неволи полпреда российского президента Валентина Власова в московскую Центральную клини­ческую больницу приехал президент Ингушетии Рус­лан Аушев.

Корреспондентам газеты «Коммерсантъ» удалось проникнуть в палату и задать гостю несколько во­просов.

— Руслан Султанович, неужели никогда не расска­жете о деталях освобождения?

— Расскажу! Приходите ко мне ровно через пять лет, все расскажу.

— А сейчас? Ну хотя бы пару слов про то, как все было... Как это получилось?

— Как получилось? Какая разница, как получи­лось! Вот Власов вернулся, жив, здоров. Идет зачатие ребенка. Зачем рассказывать технологию этого дела? Главное, что ребенок есть.

У нового президента Армении Роберта Кочаряна спросили, как он строит свои отношения с азербайд­жанским лидером Гейдаром Алиевым.

— Мы совершенно нормально общаемся с прези­дентом Азербайджана. Какой-то личной неприязни между нами не было и нет.

— Частность, а все же любопытно: на каком языке вы разговариваете?

— Конечно, на русском. Это единственный язык, которым оба владеем.

У председателя думского комитета по международ­ным делам, «яблочника» Владимира Лукина спросили, что, по его мнению, происходит в Дагестане. Охран­ники депутата Госдумы Хачилаева убили двух мили­ционеров, разъяренная толпа депутатских сторонников штурмовала Дом правительства. В то же время Моск­ва минимизировала события, свела их к незначитель­ному инциденту.

— Не думаю, что в Дагестане возникнет вторая Чечня, — услышали журналисты, — но первый Даге­стан там уже возник. Там только крупных народно­стей — шестнадцать. Внутри их существуют мелкие народности, кланы. Может возникнуть не Чечня, а что-то похожее на Центральную Африку — межпле­менные стычки. Тамошние бывшие коммунисты ут­верждают, что они строят капитализм. Не строят они его, а председательствуют при естественном воспро­изводстве феодализма, раннефеодальной системы от­ношений. И никто ничего не делает, чтобы защитить права человека. А ведь мы только что избрали в Ду­ме уполномоченного по правам человека. И чем он занимается? Выбиванием себе денег для офиса и ап­парата.

Сапармурат Ниязов, президент независимого Турк­менистана, с обидой говорил делегации Госдумы Рос­сии, впервые посетившей Ашхабад через семь лет пос­ле распада СССР:

— За 70 лет вхождения в состав СССР в Турк­менистане не было создано промышленной инфрастру­ктуры. Имелось специальное постановление Политбю­ро, запрещавшее возводить промышленные объекты в 500 километрах от границы. В 1927 году у нас был построен единственный текстильный комбинат, и то примитивный: только нитки выпускал. До сих пор стоит в Ашхабаде. Затем, уже в годы Великой Отечественной войны, эвакуировали к нам два завода со старым оборудованием — Туапсинский нефтепере­рабатывающий в Красноводск и Новороссийский це­ментный в Ашхабад. Было еще несколько швейных фабрик, да и те фабриками нельзя было назвать, ско­рее кустарные мастерские на 50—70 человек. После войны никто не брал на себя азотно-туковое произ­водство, разместили у нас в Мары, да в Чарджоу химзавод построили. И все...

Батюшки-светы! Слушаю и вспоминаю белорус­ских земляков-оппозиционеров. Кто понаставил чадя­щие дымом заводы на белорусской земле? Россия. Кто научил белорусов варить сталь, собирать большегруз­ные автомобили, перерабатывать нефть? Россия. Эти профессии чужеродны белорусам по своей природе, поскольку они не адекватны сырьевым ресурсам рес­публики и потому не имеют сколько-нибудь серьезной перспективы. Созданная Россией индустрия обречена быть от нее зависимой — сырье-то ведь все привозное!

Россия, безусловно, великая держава, пусть она и развивает те производства, которые определяют мощь современной страны. А Белоруссия — маленькая республика и не претендует на особое место в мировом сообществе. Ее вполне устраивает роль нейтральной, безъядерной, благополучной страны, не вмешиваю­щейся в проблемы мировой политики.

А президент независимого Туркменистана упрекает Россию в том, что та не поставила на территорию его страны чадящих заводов. Попробуй угоди всем!

Сапармурат Ниязов между тем продолжал:

— Были несправедливость, неравенство. Кто вхо­дил тогда в Политбюро? Зачастую некомпетентные, с ограниченным мировоззрением люди. Вспоминаю, как спросил меня Тихонов: «А где ваша Туркмения- то находится?» И это председатель Совета Министров СССР! Он мне как-то напутствие давал: займитесь, мол, местной промышленностью, говорят, у вас там ковры хорошие ткут... А у нас до 18 миллионов тонн нефти добывалось ежегодно, добывалось не то слово: фонтанировала нефть. 29 процентов экспорта союзно­го газа составлял наш туркменский газ. В сумме наш ежегодный вклад в союзную копилку составлял 20—25 миллиардов долларов. А в военные структуры, службу КГБ ни одного туркмена не брали. Инструкция была такая — не брать. А почему? Почему в составе Союза Туркменистан не участвовал ни в одной из междуна­родных организаций — ни в ООН, ни в любых других? Ни один туркмен не был привлечен в МИД СССР, не готовился для внешнеэкономической деятельности? О каком равноправии могла идти речь?

Список обвинений продолжался.

— Вот вы у меня спрашиваете: почему нет Ком­партии в Туркменистане? А я вам отвечу: у нас ни один человек не изъявил желания бороться за ком­мунистические идеи. Слова «коммунизм», «комму­нист» в Туркменистане никто и не произносит, они сами собой ушли из общественной лексики. По-ви­димому, уже в те годы менталитет народа не вос­принимал давления Компартии, в лице и от лица которой шло жесткое подавление инакомыслия, ини­циативы, свободы. От имени Компартии пресекались вековые народные традиции, вплоть до свадеб и по­хорон. Так что народ ущемлялся не только эконо­мически, но и нравственно...

Что тут скажешь — прозрел бывший член Полит­бюро ЦК КПСС Сапармурат Ниязов, прозрел. Испы­тывал нравственные муки, работая на Старой площа­ди в Москве, в ленинском штабе, а потом возглавляя, как он неоднократно подчеркивал в своих пламенных речах, надежный отряд КПСС — Компартию Туркме­нистана, которая вывела его народ на столбовую доро­гу прогресса.

Вопрос ингушскому президенту генералу Руслану Аушеву:

— Вы планируете провести в республике референ­дум, который позволит вам самостоятельно назначать судей и прокуроров, просите пересмотра ряда статей Уголовного кодекса в связи с «национальными особен­ностями». Это разве не сепаратизм?

Ответ:

— Российские законы в своем большинстве уни­тарные, а не федеральные. Образ жизни Рязанской области и Ингушетии сравнивать нельзя. Ну нет в Ря­зани умыкания девушек! У нас, если родители против свадьбы, парень может «украсть» девушку с ее со­гласия. Потом, по традиции, он должен поклясться на Коране, что он ее не обесчестил, и тогда его про­щают. Но по закону судья должен его посадить. Мы все любим смотреть «Кавказскую пленницу», но у нас это жизнь. Ко мне приходят примирившиеся «кров­ники». Говорят, отпусти человека, нас Аллах рассу­дил. А что я могу сделать? По закону человек должен оставаться в тюрьме. Запрещено носить холодное оружие. А в Ингушетии это часть национального кос­тюма.

Короче, или Кремль должен писать отдельные за­коны для Назрани, или она сама должна их сочинять.

Через десять дней после финансового кризиса, раз­разившегося 17 августа 1998 года, президент Республи­ки Саха (Якутия) Михаил Николаев, раздосадованный коварством Москвы, издал указ о поставке золота исключительно в республиканское хранилище ценнос­тей. Отныне драгоценный металл, добытый в Якутии, не мог передаваться в Гохран России без специального согласования с якутским президентом.

До Москвы весть о самоуправстве местных властей докатилась лишь к концу года. 11 января 1999 года Борис Ельцин издал свой указ, отменявший указ якут­ского президента. В Якутии даже не пошевелились.

В столицах сочиняются грозные бумаги, регламенти­рующие дележку золота, а его между тем намывают все меньше и меньше. В 1998 году— всего 100 тонн (в 1997 году— 126, 3 тонны).

Эффект бумеранга: когда-то и Борис Николаевич провозгласил верховенство российского законодатель­ства над союзным.