Небо над бездной - Полина Дашкова

Мрак, пустота. Одиночество. Вой ледяного ветра.

После того отвратительного вечера в квартире старика Агапкина, когда Петр Борисович ушел варить кофе на кухню и увидел самого себя умершим, ему постоянно требовались подтверждения, что он жив. В ушах продолжал звучать вкрадчивый голос:

— Ты умер, Петр. Ты умер бы от вливания, после семи дней невыносимых мучений.

В объективной реальности ничего такого происходить не могло. Кольт, убежденный материалист, старательно внушал себе, что это были иллюзии, обман чувств. Почудилось, послышалось.

«Ясно же, это глюки, трам-та-дам! И когда рожа у Тамерланова поплыла, тоже был глюк, и вообще, трам-па-пам, катитесь вы все на… Кто здесь главный? Кто бабки дает? Я! Этот ваш, трам-пам, паразит еще тысячу лет дрых бы в баночке, в полной безвестности, в тухлом анабиозе, если б не я, трум-би-дум! Какого хрена он меня убьет? По какому праву? Я оплатил все! И вы кончайте мне тут пургу гнать! Кого угодно убьет, только не меня. Я не идиот, чтобы сдохнуть за собственные бабки. Трим-ду-бим!»

Подобной лексикой он пользовался редко и неохотно, однако тут она оказалась в самый раз, удивительно бодрила, щекотала язык, как пузырьки газировки. Он твердил про себя, а иногда вслух этот веселый монолог, сдабривая его все более долгими и цветистыми матерными припевками. Получалось что-то вроде магического заклинания, и не нужно было самому себе отвечать на подлые вопросы: откуда знает паразит, кто за все платит, и какое ему, паразиту, до этого дело?

Накануне отлета Кольт несколько раз перезванивался с Тамерлановым и все-таки согласился участвовать в создании ПОЧЦ. Петру Борисовичу не нравилась эта затея, но искать паразита предстояло на территории Йорубы и не стоило портить с ним отношения.

В самолете Петру Борисовичу всегда бывало худо. Вестибулярный аппарат не выдерживал перелетов. Раньше он не находил в этом ничего хорошего, но теперь головокружение, тошноту, скачки сердечного ритма он воспринимал как очередные доводы в пользу того, что он жив. Тело, такое хилое, некрасивое, но единственное и родное, дышало, двигалось, капризничало, предъявляло права. Биологическая жизнь тела продолжалась. Это реальный, неопровержимый факт, что бы там ни бормотали воображаемые голоса.

Кольту нравилось, что трое сотрудников службы безопасности не имеют ни минуты покоя, занимаются им, принадлежат ему. Он не мог допустить, чтобы они расслабились, нарочно усиливал эффект беготней по салону, нагнетанием страха и паники.

На протяжении своей долгой, трудной, насыщенной событиями жизни Петр Борисович старался в любых обстоятельствах оставаться спокойным, выдержанным человеком и если срывался на крик, то всегда потом бывало неловко.

Конечно, он многое позволял себе с подчиненными. Чем старше становился, чем больше имел денег и власти, тем легче прощал себе безобразные грубые срывы. Ведь и на него орали в годы комсомольской молодости, и его оскорбляли, унижали те, кто был выше по статусу, от кого он, молодой, начинающий, зависел, кому обязан был подчиняться. Все это представлялось ему нормальным, естественным ходом человеческих отношений, и подтверждением нормальности служили законы природы, согласно коим побеждает сильнейший и всегда кто-то кого-то ест. Такова суровая необходимость, так устроен мир вообще и мир большого бизнеса в частности. Ничего не поделаешь. Если не ты, то тебя.

Петр Борисович давно уж научился распознавать людей, угадывать чужие слабости, нащупывать уязвимые места, предвидеть опасность, просчитывать поступки партнеров и ответные ходы конкурентов. Он всегда почти точно знал, кого можно съесть, а кто способен съесть его.

На пути к Вуду-Шамбальским степям, высоко над облаками, в замкнутом пространстве салона самолета у Петра Борисовича открылось новое, очень интересное чутье. Он стал чувствовать незримую, загадочную энергию, исходящую от каждого человека. В нем проснулся нюх на уязвимость. Он обнаружил, что чужие эмоции удивительно разнообразны по запаху, по температуре, по цвету и даже на вкус. Их можно добывать и потреблять, как пищу.

Ему стало казаться, что у него появился новый орган, невидимый, бесплотный. Нечто вроде пучка щупалец с присосками.

Самое мощное и причудливое излучение исходило от Сони. Она сидела достаточно далеко, у кабины. Суета и матерные возгласы Кольта лишь слегка раздражали ее, но не вызывали полноценного эмоционального отклика. Петр Борисович осторожно протянул невидимый щупалец и тут же отдернул, словно обжегшись. Соня оказалась неуязвима. Впрочем, он и не сомневался в этом. Только такое существо могло добыть для него препарат.

Слабенькие излучения исходили от двух стюардесс. Девочки старались угодить Кольту, слегка волновались, и незримые щупальца иногда вытягивали из них радужные сладкие капли живых эмоций.

Три человека, три сотрудника службы безопасности, находились рядом с Кольтом. Савельев был спокоен не только внешне, он вообще не заводился, он оказался непробиваемым. Петр Борисович знал, что Савельев когда-то проходил психологическую спецподготовку. Его учили создавать вокруг себя нечто вроде капсулы энергетической защиты.

У второго телохранителя нервы немного сдавали, однако и он справлялся, тоже создавал капсулу. Кольт физически чувствовал, как отскакивают щупальца от невидимых твердых поверхностей. Вокруг Сони капсула была раскаленная, а вокруг двух телохранителей — ледяные панцири.

Третий, здоровый, внешне спокойный молодец, отставной старший лейтенант ВВС Валера Кожухов заводился, нервничал, потел. Он совсем недавно был принят на службу и никогда прежде не получал столько денег. Он более других старался угодить шефу, боялся разозлить его, потерять работу. Наверное, он тоже проходил спецподготовку, но ничему не научился или все забыл. Страх делал его невероятно уязвимым. По мере того как он слабел, Кольт наполнялся волнами живой, свежей энергии.

Во время посадки Кожухову стало совсем плохо, он позеленел, едва доплелся до туалета. А Петру Борисовичу стало совсем хорошо. Он безмятежно заснул и проснулся, когда самолет был уже на земле. Проснулся свежим, обновленным и не испытывал ни малейшей неловкости из-за того, что орал и матерился во время полета. Он делал то, что нужно и полезно для здоровья.

Кожухов едва не упал, спускаясь с трапа.

— Валера, что с тобой? — спросил Савельев.

— Укачало. Никогда раньше такого не было. Башка раскалывается, ноги не держат, чувствую себя выжатым лимоном.

Петр Борисович выпорхнул легко, как мальчик, весело прищурился на свет прожекторов, пронизанный рябью метели. Полной грудью вдохнул холодный, снежный воздух аэродрома.