Шекспировские чтения, 1977 - Уильям Шекспир

И вот плывет Перикл опять:

Но можно ль морю доверять?

Вновь буря, гром над головой,

Внизу - пучины жадный вой.

Корабль сейчас ко дну пойдет;

Царя такая ж участь ждет.

Оправдывается, хотя и не совсем, предсказание Тальярда: море здесь несет гибель людям; оно хоть и милует самого Перикла, но лишает его всего состояния.

У Гауэра море - орудие судьбы:

Но вот устала наконец

Судьба от ярости. Храбрец

На сушу выброшен.

В английском тексте еще более определенно подчеркнута идентичность в данном случае судьбы и моря: "Пока судьба, уставшая приносить беды, выбросила его на берег, чтобы дать ему радость". Обратим внимание также на отсутствующий в русском переводе слабый намек на то, что море может приносить и радость.

Образ гневного, бушующего моря, которое, как щенком, играет человеком, господствует и в последующей 1-й сцене II акта. "Безжалостно меня швыряло море // На берега скалистые..." - говорит Перикл. В его монологе, который мы приводили выше, и в дальнейших репликах, обращенных к рыбакам, грозное могущество моря представлено и как сила природы (Перикл говорит о том, что как смертный он подвластен бушующим стихиям), и как орудие судьбы.

Море для Перикла "rough", т. е. грубое, суровое, бурное, неприятное. Он называет море "похитителем" (ср.: "rapture of the sea" (II, 1, 143); "rapture" толкуется английскими комментаторами как "violent seizure", насильственный захват {Shakespeare W. Pericles/Ed. by F. D. Hoeniger, p. 50. Note to Jine 154.}), море не щадит никого из людей ("that spares not any man" II, 1, 121). Однако здесь есть новый оттенок в образе моря, который слабо обозначился уже ранее в последних словах монолога Гауэра (о судьбе, дающей радость): море в гневе забрало доспехи, но, успокоившись, вернуло их. Значит - море не только берет, но и дает.

Но об этом оттенке мы на время забываем, ибо и в последующем беглом упоминании о море (когда Перикл говорит Таисе: "...злое море корабли мои // Похитило, друзей меня лишило..." - II, 3), и в словах Перикла, которые Таиса передает Симониду ("...дворянин из Тира, которого несчастье, причиненное морем, лишило корабля и друзей" - подстрочник; англ. текст - II, 3, 82-89), и особенно в III акте море предстает еще более яростным и неистовым, чем раньше.

Прекрасный, истинно шекспировский стих первого монолога Перикла в III акте, отрывок из которого был приведен выше, великолепно передает грохот сшибающихся волн, медный рев свирепого ветра - словом, все буйство разъяренных стихий, то возносящих корабль Перикла к самому небу, то низвергающих его в адские бездны, заставляющих корабль плясать ("пляшущий корабль", "dancing boat" - III, 1, 13) под аккомпанемент громов и злые вспышки молний.

В III и IV актах поэтический образ бури главенствует и придает художественное единство разбросанным по месту действия и разорванным во времени эпизодам. Грозная музыка бури зарождается во вступительном монологе Гауэра, мощно звучит в начале III акта, слышится и в последующих сценах. О шторме, бушевавшем в 1-й сцене III акта, нам постоянно напоминают действующие лица пьесы в дальнейшем. Первые же реплики во 2-й сцене, в доме Церимона, устанавливают связь этой сцены с предыдущей: появляется хозяин с незнакомцем, потерпевшим кораблекрушение, и приказывает Филемону:

Согрей и накорми людей несчастных:

Ночь выдалась жестокая для них.

А слуга словно подтверждает:

Я видел бурь немало, но такой,

Как эта, не видал еще ни разу!

Бесчинство ночного урагана описывают и живущие на берегу моря дворяне, которые пришли искать убежища у Церимона. Не дает нам забыть о буре и главное событие этой сцены - оживление Церимоном Таисы. В следующей сцене, в разговоре с Клеоном и Диониссой, Перикл возвращается к ужасной ночи на корабле. В финальном эпизоде той же сцены напоминает еще раз зрителю о море Таиса, повествуя о том, как потеряла там супруга и новорожденного ребенка.

14-15 лет проходит между событиями III и IV актов, но целостность восприятия не нарушается: мы вновь оказываемся на морском берегу, и вновь доносятся до нас отголоски давней бури. Марина столь живо, образно рассказывает со слов няни о событиях, сопутствовавших ее рождению, что мы словно воочию видим гигантскую волну, смывающую матроса в море, команду, мечущуюся в смятении, и Перикла, тянущего вместе с матросами канат и возгласами ободряющего их.

Для Перикла море и в III акте (в IV Перикл появляется только в пантомиме) - злое, грубое, жестокое. Оно ведь действительно лишает героя самого для него дорогого - жены и ребенка. Но именно в III акте все более явственным становится тот оттенок в художественной обрисовке моря, который, правда, еле уловимо, но обозначился уже в конце монолога Гауэра ко II акту ("судьба... выбросила его (Перикла. - И. Р.) на берег, чтобы даровать радость") и усилился в сцене с рыбаками, когда море вернуло Периклу его доспехи.

Море не губит Таису - оно выносит ее на берег, отдает в руки мудрого врача, возвращающего ее к жизни:

Я никогда волны такой огромной,

Как та, которая его швырнула

На берег, не видал,

говорит слуга, доставивший Церимону ящик с телом Таисы (III, 2). И чем ближе действие к концу, тем заметнее новая - благая - роль моря в судьбе главных героев. Море в характеристике Гауэра (IV, 4) еще остается капризным, своенравным, изменчивым, непостоянным, но ветер уже пригоняет корабль Перикла к берегам Митилены, где живет его дочь Марина, буря стихает, и поэтому в V акте появляется невозможный в предшествующих эпизодах, но не случайный в конце пьесы новый образ моря - моря радости.

Чтоб это море радости великой

Моих не затопило берегов,

(V, 1)

говорит Перикл, признав в Марине свою дочь.

Таким образом, море сопутствует всей истории Перикла и Марины, приносит им страдание, но дарует и счастье; образ моря вырастает к финалу произведения в символ самой жизни - прихотливой, запутанной, изменчивой, зачастую враждебной к человеку, но в конечном итоге прекрасной.

Перикл, как мы видели, не в состоянии противостоять жизненным превратностям. Но тем не менее он почти до самого конца своих несчастий не теряет надежды, на его рыцарском щите не случайно начертано: "В этой надежде я живу".

Что же может явиться основой этой надежды?

Сам Перикл "морю бедствий", ополчающемуся на человека, может противопоставить лишь стоическую добродетель. Влияние стоицизма в монтеневском его варианте очень чувствуется в "Перикле". И хотя многие критики считают, что образ стоического мудреца, как он был обрисован Монтенем, Шекспир запечатлел в Просперо, стоицизм Просперо особого рода и в целом далек от монтеневского, тогда как в "Перикле" уже первое рассуждение героя напоминает одну из главных мыслей "стоической" части "Опытов": человек должен приучать себя к мысли о смерти, чтобы избавиться от страха перед ней. Перикл обращается к Антиоху.

Ты мне напомнил

О том, что смертен я, что тело это

Такое же, как и тела погибших,

Я должен приготовить ко всему,

Что мне грозит. Да, помню я и знаю:

Законы смерти поучают нас

Не верить жизни слабому дыханью.

(I, 1)

Как мы говорили, Перикл во всех жизненных невзгодах сохраняет нравственную стойкость.

Однако сам Шекспир в "Перикле" не ограничивается упованием на пассивную, хотя и стойкую добродетель. Он задумывается над теми силами, которые могут обеспечить победу добра. Может быть, наука, поставленная на службу человеку? И вот появляется в "Перикле" образ мудрого врача Церимона. Если Перикл предвосхищает Просперо стоическими интонациями, то Церимон первый набросок портрета гуманного мудреца, овладевшего тайнами природы. Перикл подчиняется природе, Церимон подчиняет природу:

...в мудрых книгах

Я черпал знанья и в искусстве тайном

Немало изощрялся, чтоб постичь

Целебные таинственные свойства

Растений, и металлов, и камней...

(III, 2)

говорит Церимон о своих занятиях.

Наука в руках Церимона приносит людям благо, ибо, помимо таланта, он обладает высокими нравственными качествами и "ум и добродетель" ставит "превыше знатности и состояния" (III, 2). Поэтому Церимон может быть активно благородным и добродетельным.

Прославился ты по всему Эфесу

Своею добротой: тобою сотни

Исцелены и спасены от смерти.

Ты щедро отдаешь свой труд и знанья...

(III, 2)

так характеризует Церимона Первый дворянин.

И символично, что именно действия Церимона, возвращающего Таису к жизни, оказываются тем самым одной из главных причин благополучного завершения бедствий Перикла.

Еще большую роль в судьбе Перикла играет Марина.

Марина отличается таким же нравственным совершенством, как и Перикл. Однако образ ее более поэтичен, а история моментами более драматична, чем у Перикла. Опасности подвергается не только ее жизнь или жизнь ее близких она вынуждена защищать свое человеческое достоинство, чистоту, что для нее важнее.

Путь Перикла задан обстоятельствами, которые ему неподвластны. Марина сама добивается лучшей доли. Перикла не искушают никакие соблазны - Марину соблазняют деньгами и привольной жизнью.