Любовные утехи русских цариц - Эльвира Ватала

Марта Скавронская родилась 16 апреля 1686 года в семье литовского крестьянина, крепостного графа Сапеги. Это потом уже оба Сапеги, отец и сын, направят свои стопы в Россию и прибудут в Петербург за благодеяниями, а сын даже любовником Екатерины I сделается, как только их бывшая крепостная вступит на российский престол.

А сейчас Марте трудно и бедно и худо живется в семье крестьянина. Никак он не может досыта накормить свое многочисленное семейство. И отдали Марту из жалости в услужение к пастору Глюку. Были ли у них с Глюком какие амурные делишки, этого мы точно утверждать не будем, не знаем, подозреваем, что нет, ввиду благочестивости пастора и молодости Марты. Молода-то молода, но распутство в ней, как у королевы Марго, дочери Екатерины Медичи, с самого рождения заложено. Даром что крестьянка. И от греха подальше решено было Марту замуж за шведского солдатика, драгуна Иоганна выдать.

Но не успела еще Марта в брачную постель как следует улечься, как глядь, пленной стала. Нагрянули русские войска и захватили новоиспеченную новобрачную, а генерал Шереметев взял ее к себе в услужение по хозяйству, ну и, конечно, до тела своего допускал.

Тогда принято было из своих служанок дешевых наложниц делать. И дешево, и неопасно. Ведь тогда вельможи знатные и даже цари ох как боялись заразиться! История уже достаточно нам дала примеров, когда по неосторожности и от избытка любовного пыла самые авторитетные особы венерическими болезнями заклеймлены были. И недаром Елизавета Петровна своему любовнику Бекетову живо отставку дала, как только узнала о позорной его болезни. И все многочисленные фавориты Екатерины Великой, перед тем как в царской постели улечься, медицинский осмотр у лучших придворных врачей и в присутствии «альковной дамы» Протасовой должны были пройти. А как же! Царственное тело не должно подвергаться ни малейшей опасности позорных заболеваний. Уступленная Шереметевым Меншикову, а Меншиковым царю, Катеринушка действительно «словно кореньем» обвила Петра. Суровый деспот, человек с железным характером, спокойно смотревший на истязание на дыбе, а потом и на смерть родного сына, он, как воск, мягчал при Екатерине. Петр в своих отношениях к ней был решительно неузнаваем: письмо за письмом посылалось ей, одно другого нежнее и каждое полно любви и предупредительной заботливости. Начав с обращения «матка», он скоро переходит на «возлюбленная Катеринушка». Будучи в походах, не забывает присылать ей подарки, то материю, то перстенек, и всегда с нежными словами чувств. Без нее государь тосковал. Почему? Почему ни одна женщина, ни добрая и смиренная, как Евдокия Лопухина, ни развратно-утонченная, как Анна Моне, ни красивые молодые фаворитки не могли возбудить ни малейших чувств Петра? Удалось это только Екатерине I. Многие современники объясняют это веселым нравом Екатерины, при которой государь «не скучал». Еще тем, что она, под стать государю, любила выпить и обожала гулянки.

К. Валишевский: «В обществе женщин, которым он не переставал нравиться, Петр, казалось, особенно любил грубый разгул и в особенности любил видеть пьяными подруг, которым он себя отдавал. Сама Екатерина, пьяница первой руки, в значительной степени обязана этому качеству своим успехом»[77].

Третьи считают, что она стала необходима государю, после того как могла усмирять его буйные припадки гнева, после которых у него развивалась жесточайшая мигрень, а Екатерина своим прикосновением рук умела снимать боль. У Петра с детства был нервный тик, когда дергался левый глаз и бровь, с годами он еще более усилился. Этот тик предвещал сильный гнев, и придворные, увидев в таком состоянии государя, нередко обращались за помощью к Екатерине.

Еще некоторые были уверены, что чувство Петра к Екатерине усилилось благодаря ее неназойливости и способности не быть ревнивой. Ко всевозможным метрессам и дамам из общества в постели царя Екатерина относилась с обезоруживающим снисхождением и благодушием и сама подтрунивала в письмах к нему, написанных, конечно, под ее диктовку секретарем, над этой слабостью. Но нам кажется, что нет ни одной неревнивой женщины. Попросту Екатерина, хотя и необразованная и еле-еле научилась подписываться, обладала великолепной женской интуицией и была весьма умная и хитрая бестия. Она не только интуитивно угадывала малейшие желания царя и всегда безропотно им следовала, но делала все, чтобы не дать ни в чем повода для его неудовольствия. Снисходительность жены к «шалостям» своего мужа — редкая в женщине черта. Исключительная. Определить, была ли такая поразительная «неревнивость» ее органической чертой или это тактика умной женщины — а ее ум даже пасынок Алексей признавал, — невозможно. Но факт, что о любовницах своего мужа она не только знала, но относилась к ним даже с особым вниманием, одаривая подарками, как это было с Марией Гамильтон, которая благодаря дорогим подаркам Екатерины была одета лучше всех фрейлин при дворе. Об этой черте ее характера свидетельствуют и ее письма, посылаемые Петру, в которых она открыто и без тени какого-либо неудовольствия или ревности подтрунивает над мужем: «Ты говоришь, что отослал свою любовницу, — читаем мы в одном таком письме, — из-за предписания тебе воздержания, так как при водах, которые ты пьешь, тебе нельзя увеселяться с нею. Верно»[78].

Нам кажется, нельзя огромное чувство, которое было у Петра к Екатерине, объяснить какой-то одной чертой. Не забываем, что эта «солдатская девка» была великолепной женщиной: красивой, молодой, стройной, жизнерадостной, веселой, с изумительным характером незлобивости, отсутствия ревности и наличия покорности. Той чарующей покорности, которая была так необходима Петру при его характере нетерпения малейшего возражения. И вздыхающим эстетам, привыкшим гармонию видеть только в однозначном сочетании — гениальное с гениальным, дурное с дурным, скажем, что гениальности Петра она противопоставляет свою гениальность. Заставить русского царя полюбить ее по-настоящему — это ли не гениальность женщины?

Вот портрет будущей Екатерины I ко времени знакомства с Петром I: «Вот она — в дорогом, серебряной материи роскошном платье, то в атласном — оранжевом, то в красном — бархатном. Роскошная черная коса убрана со вкусом. На алых, полных губах играет приятная улыбка. Черные глаза блестят огнем, горят страстью, нос слегка приподнятый, выпуклые тонко-розовые ноздри, высоко поднятые брови, полные щеки, горящие румянцем, полный подбородок, нежная белизна шеи, плеч, высоко поднятой груди»[79].

Мы не знаем, этими или какими другими качествами привлекла и привязала она к себе царя. Здесь ведь как по пословице — «любовь зла, полюбишь и козла». Тем более такую привлекательную «козочку». Но главное, Екатерина была и оставалась всегда привлекательной для царя как женщина, уважаемой как друг и мать его детей. Одиннадцать детей. Сколько, сколько? — недоверчиво воскликнет читатель. Да, одиннадцать детей родила Екатерина Петру. Думаете, исчезло у Петра сексуальное влечение к ней после такого обильного деторождения, как зачастую или почти всегда бывает у мужчин? Нет, и в этом феномен Петра и Екатерины. Желать тебя, как молодую девственницу, для коих целей французские короли и вельможи специально взращивали так называемых «крыс» — молоденьких девушек для блуда и разврата, хотя ты стала самкой-репродукторшей и твой детородный орган уже далек от обольстительных «прелестей Венеры» — это ли не уникальное чувство?

Александр Дюма-сын делил женщин на три категории: женщины храма, очага и улицы. Первые — непорочные девы, вторые — матери, третьи — девки. Примерно такие же функции женщины определил Лев Толстой в своей знаменитой «Крейцеровой сонате». Спартанские философы еще больше сузили роль женщины, до двух целей: деторождения и любовных утех. Логично, не правда ли? Ведь трудно требовать от женщины, вечно ходящей со вздутым животом, чарующего обольщения любовницы.

И нам приходится только удивляться снисходительности французского короля Людовика XIV к «животам» своих любовниц. Его любовницы, почти всегда ходившие беременными, не только не утрачивали для него прелестей прежнего очарования, но, наоборот, приобретали его особую признательность и нежность. Почти всегда король присутствовал при родах своих любовниц. Нам трудно представить при ослепительном дворе Версаля «светскую львицу» с вечно вздутым животом. Но именно так и было. И обожание короля по отношению к своим фавориткам от этого не уменьшалось. Что ни говорите, а довольно редкая это черта у простых смертных, а у королей подавно. Но, по-видимому, и здесь врожденное благородство короля потерпело крах перед эстетическим чувствованием. И когда всесильная будуарная царица госпожа Монтеспан, народив девятерых ребятишек (семерых с королем), превратилась в толстую корову с ляжками, по меткому сравнению князя Висконти, как «широкая спина взрослого мужчины», король отвернулся от нее окончательно и бесповоротно. «Монарх посмотрел на ее огромные телеса, на талию, напрасно затянутую в поясе, на шею, напрасно замаскированную лентами и газом, посмотрел на всю эту „пышность“ и повернулся на пятках».