И девять ждут тебя карет - Мэри Стюарт

— Давай положим его в постель. — Рауль немного постоял, глядя на спящего на полу ребенка. Он казался очень высоким в отсвете тлеющих в камине углей рядом с Филиппом, лежащим у его ног. — У него бывают кошмары?

— Так он говорит. Кто-то приходит к нему ночью и трогает его. Довольно неприятно.

Глаза Рауля на минуту остановились на моем лице, но казалось, что он меня не видит.

— Ну, раз ты так говоришь...

Наклонившись, он взял на руки ребенка, легко поднял и понес к постели.

Угол комнаты, где мы сидели, находился в глубокой тени, его освещали лишь слабые блики догоравших в камине поленьев. Позади нас белый столб лунного света медленно приблизился к нам. Кровать теперь была целиком освещена белым сиянием.

Рауль пронес спящего Филиппа через всю комнату. Он был уже рядом со светлой полосой лунного света на полу, отделяющей светлую часть комнаты от темной, — граница между ними была похожа на черту, отделяющую белый квадрат от черного на шахматной доске. Но в это время еще одна тень вклинилась в полосу света, разделив ее надвое. Кто-то подошел к балконной двери и остановился, преграждая путь лунному лучу.

Тень, которая словно бросилась под ноги Раулю, напугала его. Он резко повернулся. Голова мальчика, мертвенно-бледного в белом зареве луны, беспомощно качнулась у него на плече. Истерически-визгливый голос Элоизы де Вальми произнес:

— Рауль? Что ты здесь делаешь? Что случилось?

Она стояла к свету спиной, и я не могла видеть ее лица, но рука, крепко сжавшая портьеру, была похожа на когтистую лапу коршуна. Другой рукой она схватилась за грудь жестом, который я уже видела раньше.

— Ничего. А что должно было случиться? — медленно сказал Рауль, не отрывая от нее взгляда.

— А что с Филиппом? — хрипло спросила она.

— Милая моя Элоиза, абсолютно ничего. Он спит.

Я сочла лучшим не ждать, пока меня обнаружат, и встала. Заметив движущееся белое пятно моего платья, она конвульсивно дернулась и вскрикнула, словно задыхаясь.

— Потише, — сказал Рауль, — ты его разбудишь.

Я вышла вперед, к освещенному пространству.

— Мне очень жаль, что я напугала вас, мадам.

— Вы тоже здесь? Что происходит? Что-то случилось?

Рауль улыбнулся ей:

— Просто праздничный ужин, вот и все. Тайная вечеря втроем. Филипп чувствовал себя немного одиноким и оставшимся без праздника, поэтому мы с мисс Мартин решили включить его в число веселящихся, вот и все. Он только что уснул. Подними одеяло, Линда, и помоги мне снять с него халат.

— Я услышала голоса. — Элоиза де Вальми как-то затравленно огляделась. — Мне показалось, что я слышу разговор. Я хотела узнать... — Ее взгляд упал на столик рядом с камином, на котором стоял поднос с бутылками, пустыми бокалами и уже опустошенными серебряными блюдами. Она повторила: — Праздничный ужин? Вы действительно устроили праздничный ужин?

Рауль натянул одеяло на Филиппа, укрыв его до самого подбородка, похлопал по одеялу и повернулся.

— Конечно. Утром у него может немного заболеть живот от этих пирожков с омарами, но, думаю, это не такая уж высокая плата за испытанное удовольствие. — Посмотрев на меня, он добавил: — А теперь давай снова спустимся в зал.

Его взгляд был уверенным и немного насмешливым, но я беспокойно взглянула на мадам де Вальми:

— Вы меня искали?

— Я? Нет. — Она все еще была растеряна. — Я пришла посмотреть, уснул ли Филипп.

— Вы... ничего не имеете против того, что мы пришли сюда... и принесли ему все это?

— Абсолютно ничего.

Она не смотрела на меня, а наблюдала за Раулем.

— Давай спустимся, — повторил он довольно резко и, обойдя кровать, направился ко мне.

«Вниз? Леон де Вальми, мсье Флоримон, поднятые брови?»

Я покачала головой:

— Нет, спасибо. Я... уже поздно. Я больше не буду танцевать, сейчас лягу.

— Как хочешь. — Он посмотрел на мадам. — Элоиза?

Она наклонила голову и пошла к двери. Я открыла дверь и держала ее. Когда она проходила мимо меня, я неуверенно сказала:

— Спокойной ночи, мадам. И благодарю вас... за чудесный бал. Это было... Я получила огромное удовольствие.

Она остановилась. В полутьме ее лицо казалось очень бледным, глаза запали. Никогда еще Элоиза не выглядела такой отчужденной и недоступной.

— Спокойной ночи, мисс Мартин, — невыразительно сказала она.

— Мадам... — быстро, почти умоляюще произнесла я.

Она отвернулась и ушла. Юбки ее богатого туалета прошуршали в тишине громко, как струя текущей воды. Она не оглянулась.

Рауль стоял рядом со мной. Я тронула его за рукав:

— Видишь, все обстоит, как я сказала. Я не ошиблась.

Рауль отвернулся от меня, глядя вслед Элоизе. Он ничего не ответил.

— Рауль, не говори им, — быстро сказала я, задыхаясь. — Я не могу встречаться с ними... не вынесу... Не сейчас. Я... я просто не могу.

Мне показалось, что он колеблется.

— Мы поговорим об этом завтра.

— Пусть они уволят меня, — сказала я быстро. — Я уеду в Париж. Я могу остаться там, конечно ненадолго. Может быть, тогда мы сможем...

Положив руки мне на плечи, Рауль повернул меня к себе.

— Дорогая, — прервал он меня, — если я сегодня не скажу Элоизе, лучше будет, если мы сейчас расстанемся. Не волнуйся, все будет хорошо. Я ничего не скажу, пока мы не поговорим с тобой подробно. — Наклонившись, он поцеловал меня; это был жаркий поцелуй. — Спокойной ночи, малышка, спи спокойно...

Дверь за ним закрылась. Я слышала его быстрые шаги по коридору, словно он очень спешил догнать Элоизу.

ГЛАВА 13

Ночью я сказала «да»,

Утром говорю вам «нет»,

То, что видишь при свечах,

Днем меняет часто цвет.

Элизабет Барретт Браунинг. Женский нрав.

На следующее утро Бернар, слуга Леона де Вальми, принес мне записку в детскую во время завтрака.

Она выглядела так, будто человек, написавший ее, страшно спешил. В ней говорилось:

«Моя дорогая.

Я не могу остаться здесь, как надеялся. Я узнал, что должен срочно вернуться в Париж — проклятое «должен». Прости меня и старайся ни о чем не беспокоиться. Обязательно вернусь в четверг утром, и мы тогда все решим.

Элоиза мне ничего не сказала, а я (как и обещал тебе) тоже ничего ей не сообщил. Не думаю, что тебе следует очень уж беспокоиться относительно этого, малышка: если они хотели бы что-то сказать, они, без сомнения, поговорили бы со мной, а не с тобой. До четверга делай вид — если сможешь и если осмелишься, — что ничего не случилось. Как бы то ни было, сомневаюсь, что тебе придется часто встречаться с Элоизой. Она переоценила свои силы и, думаю, проведет эти дни в постели.

Твой Р.»

В качестве первого любовного послания записка не заключала в себе ничего такого, из-за чего у меня могли бы так дрожать руки, когда я сложила ее и посмотрела на стоящего передо мной Бернара. Он наблюдал за мной; лицо его застыло в обычном хмуром выражении, но черные глаза были хитрыми и злобными. Мне показалось, что в них появился какой-то странный блеск, будто он что-то обдумывал. Очень похоже на Рауля поручить отнести эту записку человеку, который был на побегушках у Леона де Вальми целых двадцать лет!

— Мсье Рауль отдал это вам собственной рукой? — холодно спросила я.

— Да, мадемуазель.

— Он уже уехал?

— О да, мадемуазель. Он спешил, чтобы застать первый самолет на Париж.

— Понимаю. Благодарю вас. А как сегодня здоровье миссис Седдон, Бернар?

— Лучше, мадемуазель, но доктор сказал, что ей следует полежать еще денек-другой.

— Ну ладно, надеюсь, что скоро она опять будет здорова, — заметила я. — Будьте любезны, скажите мне, кто-нибудь сообщил ей, что я о ней справлялась?

— Да, мадемуазель.

— Бернар, — вмешался Филипп, ставя на стол чашку, — у вас сегодня бал, правда?

— Да, мсье.

— Внизу, в селении?

— Да, мсье.

— У вас там будет и праздничный ужин?

— Да, мсье.

— А что у вас бывает на ужин?

Темное лицо Бернара, будто вырезанное из дерева, оставалось неподвижным; глаза, недружелюбные и злые, хмурились.

— Не могу сказать, мсье.

— Хорошо, Бернар. Благодарю вас.

Когда он ушел, я еще раз спросила себя, что нашла в этом человеке хорошенькая и добродушная Берта.

День был очень неприятный и долгий.

Я чувствовала себя осиротевшей. Рауль уехал. Флоримон оставил замок Вальми сразу после завтрака. Миссис Седдон, как и предсказывал Бернар, осталась у себя в комнате, а Берта весь день выполняла свои обязанности с отчужденным и пристыженным выражением, которое — если только это возможно — напоминало застывшую мрачную маску Бернара.

Нечего удивляться, что, когда мы с Филиппом отправились на нашу обычную дневную прогулку и мимо нас с ревом промчался джип с несколькими пассажирами и Уильямом Блейком за рулем, я ответила на его веселое приветствие с таким жаром, что Филипп с удивлением посмотрел на меня и заметил: