Свинцовый монумент - Сергей Сартаков

Седельников слушал молча, изредка потягивая из стакана остывший крепкий чай. Ирина, случалось, и перебивала Андрея короткими вопросами, но не столько для того, чтобы уяснить кое-что не понятое ею, сколько с умело скрытой целью - помочь рассказчику найти лучшее продолжение своей мысли. Она не выдержала, всплеснула руками и потрясенно вскрикнула, когда Андрей обмолвился вскользь, что за четыре года сделал различных набросков по меньшей мере тысяч десять-двенадцать.

- Двенадцать тысяч! Андрей, да ведь это... это целый вагон. Где же они?

- Понятию не имею. Наверное, лежат в каких-то военных архивах. Политотдел все забирал у меня и отправлял куда-то.

- Куда?

- В точности не знаю. Какая разница куда. Важно, для сохранности. Хотя, по-моему, и хранить особенно нечего. Это же быстрые наброски карандашом в блокнот. И никакой их не вагон, от силы пудов пять-шесть наберется.

- Ну вагон - я не в смысле веса. - Ирина засмеялась. - А из каждого наброска можно сделать картину?

- Можно, конечно. А зачем? Да и не из всякого. Есть повторения. Есть просто... В общем, тогда казалось, а теперь, может быть, и не покажется. Или факт без настроения, или настроение без факта.

- Чего, к слову сказать, у тебя не бывает, - вставил Седельников. - У тебя все с натуры. Скорее так: факт маленький, а настроение большое.

- Не буду спорить, - согласился Андрей. - Со стороны виднее.

- А что ты дальше намерен делать со своими рисунками? - спросила Ирина.

- Неужели при тебе так ничего и не сохранилось? - спросил Седельников.

У них одновременно вырвались эти вопросы. Ирина косточками согнутых пальцев постучала в стол.

- Вот как мы с Алешкой думаем синхронно, - сказала она. - А правда, Андрей? Вопросы-то серьезные.

- Не думал я. Мне надо сперва поступить на работу. Съездить в Чаусинск, навестить маму. Или сюда ее привезти. Военные архивы я запрашивать не стану. Пусть там все и лежит. Для истории. Если это нужно истории, имеет хоть какую-то ценность. А с собой в чистом виде нет ничего. В сырых набросках, пожалуй, штук пятьсот привез.

- Знаю твои "сырые". Другому дай бог такие чистыми, - сказал Седельников.

- Андрей, миленький, - Ирина вскочила, подбежала, обняла за плечи Андрея, - вот с этого бы и надо начать. Но почему же ты к нам не захватил свои рисунки?

- Ириша, это уже переходит границы допустимой критики, - остановил ее Седельников. - Человека подняли с постели. Спасибо, что хоть так согласился приехать. Но, впрочем, Андрей, в словах Ирины есть сермяжная правда.

- И давай, Алеша, будем думать вот о чем, - подхватила Ирина. - Надо организовать Андрею выставку его рисунков. Допустим, в клубе машиностроителей. Или в фойе Дома офицеров. Можно и во Дворце культуры железнодорожников.

- Нет, нет, - поспешно возразил Андрей, - мои рисунки не годятся для показа на публике.

- Да, да, - сказал Седельников, - это нужно сделать как можно быстрее. Разумеется, предоставив тебе полнейшую возможность переписать все то, что ты посчитаешь необходимым. А сама идея застолблена. И железно. Отныне над тобой дамокловым мечом будет висеть Ирина. Ее настойчивость я немного знаю. Поэтому соображай не как тебе уклониться от выставки, а как правильнее распределить свое время с учетом того, что и в Чаусинске тебе надо будет побывать, и на постоянную работу устроиться. Последнее, кстати, серьезная проблема. Вакантные места сейчас вообще-то есть. Да надо ведь, чтобы ты творчески жил, понимаешь, творчески, а не выслуживал свою зарплату по часам. Поговорю в отделении Союза художников. Ну к этому мы еще вернемся. А выставка - решено и подписано.

Ирина потерла руки. Хлопнула в ладоши.

- Теперь ты вдвойне в моей власти, Андрей, - сказала она удовлетворенно. - Выставка и жена. Или жена и выставка. Хоть так, хоть этак. И то и другое будет тебе по высшему классу. Партийное поручение первого секретаря обкома. Обязана выполнить.

- Слышь, Андрей, на какую основу все она переводит? - спросил Седельников. - Но, между прочим, одно поручение первого секретаря насчет самой себя она все же не выполнила. Твердо ей говорилось: поступай солисткой в оперный театр, а она - нет. Лектором при горкоме партии. Тоже, дескать, работа голосом. Но не по нотам, а по собственному вдохновению.

- Утрируешь, Алеша. Тогда можно сказать и о тебе, что ты сам в первые секретари напросился.

- Не отрицаю, - с шутливой готовностью подтвердил Седельников. - И к Андрею: - Хочешь, расскажу? Не устал?

- Нет. Рассказывай.

- Ну ты сам посуди. Прошлой осенью отзывают Дербенева, нашего первого, в столицу. Назначение - замнаркома тяжелого машиностроения. Естественно, второго приглашают в Москву для беседы. А он попадает в больницу. С тягчайшим диагнозом. Словом, на долгие годы. И он, перед тем как лечь, представь себе, в Центральном Комитете называет меня. Звонок из Москвы: выехать. Еду. Зачем, не знаю. В одной комнате со мной разговоры. В другой, в третьей. Постепенно прозреваю. И со страхом. Пойми, война еще не закончена. Живем, работаем в невероятном напряжении. Если уж рассказывать про диагноз второго, так он возник именно от этого, от перенапряжения. Но у меня-то дело не в состоянии здоровья, а в опыте. Какой еще у меня опыт? И внутренне решаю я: будет задан вопрос в упор - откажусь наотрез. А может быть, и вообще, думаю, разговорами одними все обойдется. Ан, видишь вот, не обошлось.

- Ты расскажи, какой тебе в ЦК был задан последний вопрос, - подмигнула Ирина. - Опиши обстановку. Кабинет и все прочее.

- Подначивает. - Седельников качнул головой в сторону Ирины. - Ну все равно. Штука в том, что в тот момент ни кабинета, ни обстановки, ни "всего прочего" не было. А вопрос: "Будем вас рекомендовать. Справитесь?" Ну ты, Андрей, и ты, Ириша, по-честному, могли бы вы ответить по-другому? Все мои страхи, все мои размышления насчет категорического отказа враз куда-то прочь отнесло. Другой страх появился: с достаточной ли я твердостью "справлюсь" сказал. И понимаешь, не потому, что испугался, а потому, что раз надо значит, надо справиться. Руководство целой областью - да какой областью! Руководство коммунистами целой области - да какими коммунистами и какими, добавлю, беспартийными! - Центральный Комитет собирается мне доверить. Как я предстану перед областной партийной конференцией? Так и так, мол, товарищи, в себе я не уверен, но если... Словом, к партконференции готовился, точно бы я уже двадцать лет первым секретарем отработал. Проголосовали - ни одного против. Это я тебе, Андрей, все к тому, что кое в чем не замечаю в тебе должной твердости. Допускаешь еще "или - или". Чш, чш, Ирина, не грози пальчиком! Знаю, в чем его архимедовым рычагом не своротишь. А вот в себя он не верит. Так, как верил я в себя перед партийной конференцией!

- Ох, нашел, какой пример привести! Похвастался.

- Не посмел тебя назвать, Ириша. Скажет Андрей: процветает в этом доме семейственность.

И присвистнул, взглянув на круглые настенные часы. Объявил, что сам он может и не поспать и Андрей не поспать может, а Ирине с утра читать лекцию, она нагородит такой чепухи, что потом люди в обком начнут писать жалобы и ему придется, попирая семейную субординацию, объявлять собственной жене выговор.

10

Слова Седельникова насчет "или - или" задели Андрея. Напомнили о том, что ведь и сам он всегда стремился избегать этих "или", а выходит, то и дело допускает их, коли другим это со стороны заметно. Итак, программа действий.

С помощью Седельникова он ищет себе работу. Любую. Но непременно связанную с его теперь уже душевной необходимостью - рисовать и рисовать. Работу, оставляющую ему для этого достаточно времени.

Он соглашается на выставку своих военных рисунков. Но только при условии, что каждый из них будет переписан заново, сколько бы времени для этого ни понадобилось. И что художественные достоинства своей работы он станет определять только сам, а не Ирина Седельникова. Андрей не мог ей отказать ни в уме, ни в обаянии, ни в личной к нему доброжелательности, но весь почему-то внутренне ощетинивался при одной лишь мысли о том, что в самое для него сокровенное, в таинство творческого замысла, вдруг вторгнется женщина и превратится как бы в соучастницу его видения мира, смешает свое дыхание с его дыханием. А это невозможно. Просто невозможно.

Но прежде всего он должен съездить в Чаусинск. Как отнесется мать ко всем его соображениям, это ему небезразлично. Он не имеет больше права оставлять ее одну. Потому что она нуждается в нем. И он очень нуждается в ней. Сейчас все это ему в особенности стало понятно.

В Чаусинск Андрей приехал поздним вечером. Он не послал о выезде своем телеграмму, хотелось освободить от лишних приготовлений мать ну и... порадовать неожиданностью встречи. Теперь, приближаясь к дому, он сожалел об этом. Не слишком ли разволнуется мать? Как бы потом эта радость встречи не отразилась на ее здоровье. Припомнились слова из ее писем о том, что плохо спится, а по утрам кружится голова.