Ведьма и парашютист - Нина Воронель

- В чем дело, папа? - наконец спросила она.

"Что за горячка? Чего вдруг тебе срочно понадобился план?"

- Хочу кое-что отремонтировать и перестроить.

"Ты что, получила наследство? Интересно, от кого?"

- Почему именно наследство? Есть другие способы получить деньги на ремонт

памятника архитектуры.

"С какой стати кто-то даст тебе деньги на ремонт твоего памятника?"

- Есть фонды, которые дают на это деньги, если я обязуюсь после ремонта открыть замок для публики.

Если бы Отто мог взреветь, он бы взревел. Если бы он мог вскочить и стукнуть по столу кулаком, он бы вскочил и стукнул по столу кулаком. Но ничего этого он не мог. Единственное, что ему оставалось, это сбросить со стола фарфоровую чашку с замечательным протертым супом из зеленого горошка, что он и сделал. Габриэла ахнула и закрыла лицо руками. Отто на мгновение стало ее жалко, но сейчас ему было не до нее, тем более, что с закрытым лицом она выглядела куда лучше, чем с открытым. Поэтому он оставил ее стоять, как она стояла, и заколотил в рельс со всей яростью, на которую был способен:

"Запрещаю! Запрещаю! Запрещаю!"

В ответ Инге повернулась и молча пошла к двери. Отто заколотил еще громче:

"Вернись! Не смей уходить!" Но она, конечно, и не подумала вернуться, она открыла входную дверь и сказала с порога:

- Не стоит так горячиться, Отто, ты все равно ничего не можешь мне запретить. А мне придется на это пойти, как мне это ни противно, потому что я не вижу другого способа заработать хоть еще немного денег.

"К чорту деньги!" - отстучал он, краем глаза следя, как Габриэла отняла руки от лица, взяла тряпку и начала вытирать пол.

- Поверь, папа, у меня больше нет сил бороться за каждый пфенниг, чтобы сводить концы с концами в этом проклятом замке. - тихо сказала Инге и ушла.

Глядя, как за ней закрывается тяжелая дубовая дверь, Отто откинул голову на спинку кресла и громко заскулил. Ему было жаль себя, потому что он не хотел быть ей в тягость, ему было жаль ее, потому что он был ей в тягость, но сейчас ему было особенно жаль замечательный протертый суп из зеленого горошка, который он расплескал по полу без всякой пользы.

ИНГЕ

- Итак, в путь! Труба трубит! - пропела Инге, затягивая ремень пассажирского сиденья.

Пока Ури давал последние инструкции Клаусу, Ральф сделал очередную отчаянную попытку протиснуться в кабину, а когда она не удалась, решительно растянулся на асфальте прямо под колесами, всем своим видом давая понять, чтобы они и не помышляли уехать без него.

- Что будем с ним делать? - спросил Ури, - с собой, что ли, возьмем?

- Ни за что! - твердо сказала Инге. - Мы едем далеко и по делу.

Ури сел за руль и начал затягивать ремень:

- Так что, переехать его? Ты же знаешь, я давно мечтаю.

Инге задумчиво разглядывала содержимое своей дорожной сумки:

- Может, и не переехать, но уж обмануть его точно придется. - она вынула из сумки бархатную комнатную туфельку и скомандовала:

- Клаус, открой ворота! А только мы выедем, тут же закрой!

Как только Клаус развел в стороны тяжелые створки ворот, Инге размахнулась, изо всех сил швырнула туфельку прочь от машины и крикнула:

- Ральф, аппорт!

Ральф метнулся за туфелькой, Ури нажал на газ, фургон рванул с места, сходу проскочил через мост и затормозил над самым обрывом. Инге посмотрела назад: Ральф с туфелькой в зубах тщетно пытался прорваться в щель между сходящимися створками ворот. Инге откинулась на спинку сиденья и залилась счастливым детским смехом:

- Мы свободны! Свободны! Я ведь не верила, что мне когда-нибудь удастся вырваться! На целых два дня!

Сзади за закрытыми воротами Ральф зашелся протяжным обиженным лаем.

- Поехали скорей! - сказала Инге. - Пока я его не пожалела.

- А туфелька как же? Она ведь тебе нужна.

- Туфельку мы оставим Ральфу для утешения. Тем более, что он все равно ее не отдаст.

Ури осторожно маневрируя скоростями, разворачивал фургон на краю обрыва:

- Жалко, красивые были туфельки. Очень тебе шли.

- Чем не пожертвуешь ради нескольких мгновений свободы!

- Кстати, дорого тебе вся эта затея обошлась? - полюбопытствовал Ури, выводя, наконец, фургон на дорогу.

- Дешевле, чем я предполагала. И фрау Штрайх, и Клаус согласились взять меньше денег, при условии, что я дам им обоим отгул в День Охотника. На этот раз он выпадает на середину недели.

- Господи, неужто опять праздник? Скоро?

- Где-то в конце месяца.

- Сколько у вас тут праздников, уму непостижимо! - то ли восхитился, то ли возмутился Ури. - Можно подумать, что в будний день вам что-то мешает есть сосиски и пить пиво!

- Праздники в нашей глуши - главное средство от скуки. А не то люди бы тут совсем посходили с ума. Я их очень понимаю, я сама иногда готова сойти с ума.

Когда они выехали на скоростное шоссе, ведущее на северо-восток к Байерхофу, солнце уже почти зашло. Подсвеченная розовым сиянием заката асфальтовая лента дороги плавными извивами спускалась в усеянную пестрой россыпью деревушек долину Рейна. Им повезло: надоедливый холодный дождь утром прекратился и появилась надежда, что начинается короткое, но прекрасное бабье лето. Инге открыла большую карту Германии и расправила ее у себя на коленях:

- Ехать часа три, а то и больше, - она опять беспричинно засмеялась. - Я уже и забыла, какое это счастье мчаться по шоссе далеко-далеко - это почти как лететь.

- А ты любила летать? - сквозь зубы спросил Ури.

- Очень. - ответила Инге, невольно отмечая напряженность его голоса. Она мельком подумала, что он ревнует ее к прошлому и эгоистично порадовалась

этой ревности. Пусть ревнует, пусть подозревает, пусть что угодно думает и делает, только бы это удержало его возле нее подольше.

- А почему? - спросил он. - Чего там хорошего: висишь между небом и землей, а пассажиры капризничают, один требует воды, другой виски.

- Бог с ними, с пассажирами, они не в счет. Полеты как наркотик: когда втягиваешься, то становится невозможно без них жить. В полете есть нечто особенное - ты оставляешь привычную жизнь далеко внизу и забываешь о ней, выключаешь ее как телевизор. И начинаешь новую страницу. И так каждый раз.

- И много таких страниц ты накопила за эти годы?

Сейчас в его голосе звучала уже не скрытая, а откровенная ревность, и острое предчувствие, что он сейчас вернется к разговору о Карле, кольнуло Инге за какую-то долю секунды до того, как он спросил:

- Ведь своего Карла ты тоже встретила в самолете?

Она повернулась и поглядела на Ури, но увидела только его профиль: он неотрывно смотрел на медленно вращающуюся вокруг шоссе зелено-розовую панораму, в которой невысокие холмы с торчащими то тут, то там островерхими крышами церквей плавно переходили в просторные, окаймленные лесом луга. Инге легко коснулась ладонью его лежащих на руле пальцев, но они в ответ не дрогнули приветственно, а неприязненно напряглись. Она подумала, что не стоит портить из-за Карла с таким трудом организованное и так прекрасно начавшееся путешествие. Лучше всего принять вызов Ури и рассказать ему что-нибудь о Карле. Нужно только быстро решить, что именно.

- Послушай, - начала она осторожно, готовая к любой враждебной реакции Ури. - Какой смысл каждый раз выскакивать на меня с очередным разоблачительным вопросом и тут же убегать в кусты, не желая слышать ответ? Ты должен решить для себя, хочешь ты узнать что-нибудь о Карле или не хочешь.

Ури молчал, явно задетый ее проницательностью.

- Ладно, - продолжила Инге, немного погодя, - будем считать твое молчание

положительным ответом. Карл сыграл в моей жизни слишком большую роль, чтобы делать вид, будто его вовсе не было. Так что слушай.

Ты прав: я действительно познакомилась с Карлом в самолете. Я до этого уже три года летала на "Люфтганзе" и мне надоело - одни и те же города, одни и те же лица. И я перешла в "Тай-Эр", тем более, что там за цвет моих глаз платили чуть больше. В один из первых моих перелетов - мы летели из Амстердама в Бангкок, - наш самолет попал в ужасную нестабильность и всем, даже стюардессам, было велено сесть и пристегнуться. Когда мы шли гуськом к своим местам, самолет так тряхнуло, что девушка, шедшая впереди всех, не удержалась на ногах и покатилась по проходу. Две или три нервные пассажирки отчаянно вскрикнули, а остальные хоть и молчали, но лица их застыли от напряжения как восковые маски. Какой-то парень, очень молодой, почти мальчик, громко спросил: " Мы что, сейчас разобьемся?"

Тогда капитан, который мог видеть весь салон на экране телевизора, приказал стюардессам немедленно сесть на свободные места в салоне и я оказалась рядом с Карлом. Сперва я не обратила на него особого внимания - мне тоже было не по себе: за все три года, что я летала, я не попадала в такую болтанку. Поэтому я даже не посмотрела, кто это сидит рядом со мной, завернувшись в плед, и читает книгу. Меня сначала даже не поразило, что кто-то способен читать в таких обстоятельствах, мне было просто не до того. Я может быть никогда бы с ним не познакомилась, если бы все так и продолжалось, но самолет швырнуло куда-то вбок и свет погас. Тут уж вскрикнули не только нервные пассажирки. Клянусь, в мгновенном вопле ужаса, который раздался в темноте, я услышала немало мужских голосов. Капитан сказал в микрофон что-то успокаивающее по-английски, но по-моему, никто ему не поверил.