Юрий Звенигородский - Вадим Полуян

Внизу, у затухающих бочек, толпилась Юрьева челядь. Карета ждала у ворот. Князь, переполненный любовью, на руках внес и усадил свою княгиню. Та протестовала:

— Не трать сил. Сама дойду.

Он возражал:

— Ты не тяжела.

Она смеялась:

— Вот-вот стану тяжела!

Под смех и доехали до его усадьбы.

Там сразу же с порога — новые поздравления. Данило Чешко, Борис Галицкий, Семен Морозов поочередно тянули к молодоженам кубки, лобызали супружескую чету троекратно, желали любви да совета.

В конце концов на заранее приготовленной княгининой половине молодые взошли в спальню с большим передним покоем, и Юрий отослал слуг.

— Сами переоблачимся ко сну? — все еще веселилась жена.

— Я буду твоим постельничим, — поддержал веселье супруг.

Однако ему не было разрешено прислуживать. Спальня погрузилась во тьму. Юрий слышал деловитое дыхание занятой собой женщины. Коснулся ее лишь после того, как властная рука потянула на постель. И тотчас же погрузился в судорожную бурю чувств. Бессознательно свершилось нечто неведомое, напоминавшее отчаянное стремление выплыть, вздохнуть, опомниться. Незримое, лишь ощущаемое, существо, горячее, бесконечно родное, полностью завладело им. Как отчаянный всадник, он рвался вперед…

Все кончилось тем, что Анастасия плакала, а он, ошеломленный, растерянный, гладил ее плечо и просил:

— Прости, прости…

Был одержим, не ведая, причинил боль. Теперь казался себе преступником.

Она крепко обняла, успокаивала:

— Это — ты прости. Это слезы радости.

Князь просил позволения зажечь светильник и повторил сказанное еще в Коломне:

— Не насытится око зрения, а сердце желания!

В колеблющемся свете на белизне простыней растрепанная нагая Анастасия выглядела куда прекраснее, чем в пышном наряде.

— Дай, натяну покров, — поспешила она.

— К чему? — удержал он. — На тебе золотые ризы нашей любви.

Оба долго лицезрели друг друга, медля начинать разговор. Она первой завела речь:

— Трудно нам было нынче.

— Почему? — не понял он.

— Перезрелые девственники! — И прибавила: — Государя, брата твоего, уважаю. Для него осталась на пиру. А Софью ненавижу.

— Бог с ней, — молвил Юрий.

Жена исправила:

— Враг с ней! Если бы не она, мы бы десять лет назад были вместе. — И повторила давешнее: — Озорство судьбы!

— В чем наозоровала судьба? — князь наслаждался голосом милой своей княгини.

Анастасия, воодушевись, села на постели:

— А в том, что на свете есть Софья. В свое время тетушка моя Анна, не ведая, подложила свинью еще не рожденной племяннице, то есть мне. Она спасла от смерти мужа Витовта, а после родила ему дочь. Змеюгу, даже не столь в отца, сколь в деда.

— Давным-давно Кейстут, возвращаясь с войском из Пруссии, увидел в местечке Полонге красавицу именем Бериту и влюбился в нее. Она же дала идолам обет вечно сохранять девство. За то в народе величали ее богиней. Не могла Берита стать женой Кейстута. Тогда князь взял ее силком. От нее-то, богини, а правду сказать, колдуньи, родился злохитрый властолюбец Витовт. Дернул же нечистый моего деда выдать за него дочь, смоленскую княжну Анну, будущую тетушку.

— Помнишь ее? — спросил Юрий.

Анастасия помотала головой:

— Нет. Знаю только: отчаянная была, как кошка. Погибла на тонком льду, упрямо пустив коня через реку: «Выдержит!»

— Красуля, как ты? — предположил Юрий.

— Наверно, получше меня, — вздохнула племянница. — Грубый, злобный Витовт слушал ее, как сын, ибо млел от одного вида Анны. Так поведал дед. Однажды, в борьбе с двуродным братом Ягайлом, незадачливый сын Бериты вдрызг провоевался и попал в плен. Был заточен в замок Крево, где задушили его отца. Жена, захваченная с мужем, жила в том же местечке вольно, хотя и без права выезда. Отчаянная сумела добыть разрешение ежедневно видеться с узником. После от самого Ягайлы даже получила для себя позволение уехать в Моравию. Последнее свидание супругов было накануне ее отъезда. Княгиню сопровождала верная служанка Елена. Жена у мужа замешкалась в темнице долее допустимого.

— Не в силах были расстаться, — посочувствовал Юрий.

Анастасия продолжила таинственно:

— Задержалась, потому что Витовт переодевался в платье Елены. Служанка осталась вместо него. Он же покинул темницу с Анной. Оба, не проходя ворот, спустились по веревке с высокой стены Кревского замка как раз в том месте, где ждали лошади, высланные из Волковыйска тамошним тиуном по просьбе Анны. За краткое время достигли Слонима, оттуда ринулись в Брест, на пятый день оказались в Полоцке…

— А что ж Елена?

— О, — вздохнула Анастасия. — Елена, не вставая с постели, так хорошо представляла страдающего от ран Витовта, что лишь спустя три дня враги узнали о его бегстве. Жертву преданности господам замучили жесточайшим образом. А Витовт с Анной стали жить-поживать. Так на свет появилась Софья!

— Благодарность и узы родства не помешали счастливому литвину захватить Смоленск, выгнать твоего отца и пленить тебя с братом? — вознегодовал Юрий.

— Они не мешают и Софье унижать меня при любой возможности, — присовокупила Анастасия. — Из-за меня и ты лишен ее благосклонности.

— Не очень-то казнюсь этим, — сказал князь, ближе привлекая к себе жену. — У меня есть наследственная вотчина — Звенигород, а еще — Галич, а еще…

Жена поцелуями закрыла ему уста:

— При первом же случае уедем в Звенигород?

— С тобою хоть на край света, — склонился Юрий к ее груди. — Никак всласть не нагляжусь на тебя!

— Не насытится око зрения, а сердце желания? — повторила Анастасия полюбившиеся его слова. И молвила: — Свет мой! Ты глядишь не только очами. Загаси свечу.

Брачная ночь продолжилась. Ее завершение наступило, когда кремлевская пушка объявила первый час дня.

Раннее теплое лето высушило дороги. Поезжай без помех хоть в седле, хоть на колесах. От Можайска до Вязьмы словом не перемолвишься, не напрягшись, — воздух полон звуками: топот, скрип, вскрики, щелк нагаек. Большое войско подняло большую пыль. Юрий старался ехать в голове рати, где дышалось полегче, да конь попал не бойкий: так и норовит повернуть домой, вперед движется только шагом, поспешать не заставишь. Князь злился сперва на вялого скакуна, потом на себя. Кой ляд сунул его в эту кутерьму? Для чего он здесь? Ни своих людей, ни малейшей власти, а уж о воинском опыте и говорить не приходится. Затеяно дело будоражником тестем. Громогласный, он явился к нему якобы дочь проведать, да, не сказав с ней двух слов, уединился с зятем в его покое и объявил: «Явились ко мне послы из Смоленска от доброхотов моих, говорят, многие хотят меня видеть на отчине и дедине моей. Сотвори, брат, Христову любовь: уговори государя Василия помочь сызнова сесть на великом княжении Смоленском». Как было зятю не согласиться? Тем же вечером побывал в златоверхом тереме, встретился с государем-братом. Ведь и приветил Василий князя Смоленского на Москве, а дочь его взял в свояченицы, чтобы приобрести союзника против Витовта. Какой же союзник, без княжества, денег и воинов? Вернуть ему все, тогда и спросить можно многое! Однако Василий разочаровал брата: «Нет!» Почему «нет»? Послы прибыли, доброхоты подняли головы. В городе спят и видят вырваться из-под руки Литвы, отдаться природному, единственному властелину. Захватчик Витовт, разгромленный Эдигеем на реке Ворскле, не в состоянии будет пальцем пошевелить. Василий ответил:

«Рано». По его сведениям, Литва, пережив поражение, пришла в чувство. Удастся ли отобрать Смоленск, на воде вилами писано. К тому же великий литвин умнеет, не зарится на Псков с Новгородом. Надобно и нам подумать, как быть.

Ох и привел в досаду зять тестя! Грузный усатый одноименец махал руками, топал ногами: «Не уговорил! Не преуспел! Не сумел! А и враг с ним, с Василием! По-прежнему обращусь к Олегу Рязанскому. Старик не откажет. Еще и пойдет со мной». При этих словах Святославич испытующе посмотрел на Дмитрича: «Ты-то пойдешь?» Оба Юрия, старый и молодой, почти вровень ростом стояли друг перед другом, один смущенный, другой решительный. «У меня войска нет», — развел руками Дмитрич. Святославич ухмыльнулся, рявкнул: «Дурень! Силу мне даст Олег. Не войско, ты сам, своей доброй поддержкой нужен! Ну, сердцем, душой. Догадываешься?» Молодой князь заметил, что надобно испросить разрешения государя-брата. «А, — махнул рукой надувшийся усач, — ладно. Иди к молодой жене. Утешайся! — И крикнул: — Натальюшка!» Новая домоправительница, не та, что была в Коломне, много моложе и свежей, порхнула из перехода, будто ждала позова, обняла богатыря, заворковала: «Сокол ты мой ясный! Пойдем в спаленку, положу на перинку, медком угощу, говорком улещу!» Московский князь изменился в лице от таких амуров и ушел восвояси.