Держатель знака - Елена Чудинова

— Я понимаю, ближе к природе, etc… Все равно, уж очень малоромантично выглядит в жизни эта Земфиро-Алековая лирика…

— Как правило, да, романтичного мало. Чаще цыгане действительно производят довольно жалкое впечатление, а их фокусы бьют скорее на невежество, чем на потусторонние силы. Вообще эта экзотика ближе к уголовщине, чем к мистике. Однако ж у нас в семье есть в хронике история одного довольно романтического предсказания, — задумчиво проговорил Раневич. — И достоверная. А предсказание нашей гостьи графу тоже впечатляет. Как увязать эти две стороны, я не знаю.

— Это несложно. — Женя, с момента появления цыганки не принимавший участия в разговоре, взглянул на Нину. — Попросту, господа, то, что вы обыкновенно считаете цыганами, всего-навсего сербияне. А эта — цыганка, — Женя отставил стакан и вгляделся внимательнее. — И не из простых.

Цыганка бросила на Женю быстрый вороватый взгляд, в котором мелькнуло напряженное внимание, — и на мгновение словно сделалась незаметнее.

— Так что, господа, мы имеем стоять рядом с табором, — насмешливо добавил Женя. — Честь имею поздравить с соседством.

— Чернецкой, Вы среди нас единственный, у кого голова на плечах! — Юрасов расхохотался. — Осел же я, что не сообразил! Нина, и много вас тут?

— С красными плохо: начальники к цыганам недобрые, с солдатов взять нечего. — Нина с веселым задором взглянула на Раневича. — Коня на прошлой неделе красного добыли, ой плохо, довели коня хорошего, чтоб у них животы полопались. Холка сбитая, губы рваные…

— И команды понимать перестал.

— Ой перестал! То ли дело ваши-то кони — чищены-холены… Худым овсом, да вовремя накормлены, ай хороши!

— Не проверить ли в конюшне, — полушутя забеспокоился Рындин.

— А имеет смысл, — улыбнулся Раневич. — Покуда мы тут лясы точим, с красавицей-гостьей.

— Вот и ходи с добром! — Нина всплеснула руками с неподдельной обидой. — Разве цыгане армию не любят? Деньги есть — сами дадите, считать не станете, ай ласки не помним? Купца да офицера цыгане любят за душу за широкую — да офицер цыганке милее.

— Что так, Нина или офицер красивее?

— И красивее — в золотых погонах ходит, в седле сидит ладно, да не за это цыганке люб. Купец от полноты щедрый, а офицер иной раз и от пустоты: веселей с офицером.

— Тем лучше. A votre sante49! — Рындин, приподнявший было стакан, неожиданно поморщился. — Merde50!

— Что, чувствуется? Вечером наложу анестезирующее.

— Ай врач? — живо спросила Нина. — Тут в крайней избе девушка, из ваших, Настей зовут. Плохо, тиф. Помереть может. Я ее довела до избы — на дороге нашла, а баба там дура. Пойдешь?

— Что ж ты молчала?! — в сердцах бросил Хрущев, привычным жестом потянувшись к сумке.

— Вот сказала же… — с недоумением повела плечами Нина.

— В каком доме?

— По этой стороне крайний. Ветла рядом.

— Ты давно ее нашла?

— Ай только что… Плохо дело: волосы скоро клочьями полезут. Да крови мало — ребенка она скинула… Другая б уж померла.

Хрущев вышел.

Каждому из присутствующих сделалось вдруг гнетуще стыдно за свое веселье, как за грязный поступок. Исчез и оживленный интерес к цыганке, которую всю заслонила собой укоряющая тень неизвестной женщины. Чьей сестрой, чьей женой она была?

— Погадала бы ты, что ли, Нина, — хмуро нарушил молчание Раневич. — Мне, к примеру.

— Как Зубову? — усмехнулся Юрасов. — Впрочем, и впрямь погадай. Благо и карты на столе.

— Этими нельзя. — Цыганка с явной неохотой вытащила откуда-то из складок грязной шелковой шали колоду с темно-зеленой, почти черной рубашкой. В овале посреди рубашки змея с женской головой обвивалась вокруг дерева, осыпанного красными яблоками. Эти донельзя замусоленные карты были крупнее обычных игральных. — Ай погадать?

— Погадай на Чернецкого! — с деланной насмешливостью бросил Рындин, кивнув цыганке на Женю. Нина отрицательно замотала головой.

— Оставьте ее, корнет, — уронил Женя. — Вы же видите, что я ее чем-то пугаю.

— Пусть тогда гадает на кого хочет. На кого-нибудь из нас.

— Нет, не стану. Не хочу.

— А эта сивилла тактична, — почти про себя произнес со смешком Раневич.

— А впрочем… — Женя подошел к столу и чисто гимназическим жестом пододвинув одной рукой стул, уселся верхом. — Мне тоже стало любопытно. Послушай, — Женя с приветливой усмешкой взглянул на цыганку, — погадай мне на человека одних со мной лет, но противоположной масти.

Цыганка начала тасовать карты. Первой на липкую клеенку стола упала бубновая семерка.

— Ой, лихо твоему светлому! — нараспев протянула Нина

— Да, похоже, что моему светлому сейчас достается на орехи. — Женя качнулся на стуле. — А рядом — лестничный пролет, все верно: не уйдешь, не объедешь, иди, голубчик, куда дорожка ведет… Вавилонская башня… эх ты, только старого шута не хватало… Слушай, а какого черта тут затесалась эта дама?

— Женщина молодая, большая любовь — дама-то червонная…

— Сейчас?

— На чем сердце успокоится… Будет… Не скоро еще.

— И на том спасибо.

— Вот уж не думал, Чернецкой, что Вы эдаким манером увлекаетесь картишками.

— А великолепная математическая тренировка — Женя снова закачался на стуле.

— Опасность падает… Слезы падают… — раскладывая, продолжала цыганка. — До смерти счастья не будет…

— Погоди — большая любовь без счастья?

— Так карты говорят, — ответила цыганка. — Старухи бы наши объяснили.

— Погоди-ка! — Женя повернулся к цыганке и, взяв у нее колоду, продолжил расклад. — Ключ… мастер-зиждитель… Ну и ну… Очень много червей… А этот король, рядом с шутом?

— Ненадолго придет, много сделает, любовь в нем большая…

— Любопытно… А дальше?

— Ну что, Хрущев?!

Женя бросил карты, не положив последней.

— Да черт знает что, — с бессильной злобой ответил вошедший врач. — Девочка лет восемнадцати, не больше, из хорошей семьи, совершенно одна, в тифу, истощена предельно». Везти с собой — не вынесет дороги, оставлять на глупых баб — уморят. Если не выкинут… А выступаем — завтра. Не знаю я, что делать! Послал покуда вестового за местным фельдшером.

— Ох и… А фельдшер наверное есть?

— На днях был. Сейчас-то сиделка с ней, я распорядился. Так ведь и сиделки с ней не оставишь, — Хрущев нервно заходил по избе, — любая дура обмолвится, так ведь большевички за ноги сиделку-то повесят… они на Красный Крест…

— Но это же вообще немыслимо: оставить больную женщину так, в местности, куда придут красные… — сквозь зубы проговорил Рындин.

— Прикажете свернуть отступление? — Раневич бросил сломавшуюся спичку и зачиркал новой.

— Послушай-ка… — Женя взглянул на цыганку. — Откуда она шла?

— Из Питера.

— Через фронт? Одна?

— С кем-то: когда заболела, бросили, испугались.

— Ты ее около Гатчины подобрала?

— Ну, — цыганка взглянула на свою руку, и Женя поймал этот взгляд, кинутый на небольшое кольцо с поцарапанным, чистой воды, мерцающим багровыми и золотыми искрами сапфиром.

— У нее взяла?

— Сама дала, спасибо говорила. Гордая. — Цыганка неуверенно взглянула на Женю. — Ай вернуть?..

— Верни. — Женя с кошачьей мягкостью повернулся ближе к цыганке, доверительным жестом положил ей руку на плечо. — Послушай… Нинуцэ… как ты думаешь, эта девушка может выжить?

— Другая бы померла. — Доброжелательно-ласковое обращение Жени, казалось, чем-то пугало цыганку. — Лечить — выживет. Злая жить.

— Злая жить… Как бы нам ей помочь, Нинуцэ? Скажи, кто у вас старший?

— Георгэ.

— А ты его дочка?

— Да.

— Хорошо… Так ты говоришь, старухи бы объяснили, что значит, когда карта показывает счастливую любовь без счастья?

— Старухи из табора не ходят.

— А может, мне в табор заглянуть? Где вы стоите?

Цыганка отпрянула из-под Жениной руки, но Женины пальцы мягко удержали ее плечо.

— Плохое время, гостям не рады, знаю. Да ведь гость разный бывает, Нинуцэ. — В голосе Жени зазвучали бархатные завораживающие нотки, но его обращенный на Нину взгляд в какой-то момент поразил сидевшего рядом Рындина: Женя смотрел на молодую женщину так, как смотрят с карандашом в руке в карту-двухверстку — отмечая дороги, броды, мосты, населенные пункты. Столько расчетливого прохладного безразличия было в этом как будто доброжелательном взгляде, что Рындину сделалось до тошноты неприятно.

— В парке.

— Дворцовом?

— Да.

— Ну и отлично. — Женя поднялся. — Ты иди пока. Я следом.

— Черт дери, подпоручик, нашли время волочиться, — с хмурым неодобрением заметил Юрасов, когда в невысоких окнах мелькнула яркая шаль Нины.

— Вы не вполне уяснили мои намерения, г-н поручик, — холодно ответил Женя, надевая шинель.