Мать моя — колдунья или шлюха - Татьяна Успенская

Уйди! — сказал я этому человеку. — Уйди и не приходи.

Я пошёл к Павлу, погладил его, посадил на плечо. — Зачем ты ушёл от меня? — спросил.

Когда мы с Павлом вернулись, Пашка разглагольствовал:

— Если бы меня заставляли стирать, готовить и убирать, я бы сказал: «Исчезни!»

— Но ты мужик!

— Софья Петровна нам говорила: превращение женщины в прислугу, унижение её свидетельствуют о серьёзной болезни общества.

— Кто такая Софья Петровна?

— Мы сейчас в восьмом классе. А она была нашей учительницей четыре года. Она всё знает и всё понимает. Она очень умная.

— Кто тебе это сказал?

— А что тут говорить? Я дурак, что ли? Всё, что она говорит, я на практике проверяю.

— Ну и как же ты проверил, женщина — прислуга или нет, должна она обслуживать мужчину или нет?

— А что тут проверять? Мне было семь лет, когда умерла моя бабушка, и мать мне сказала: «Не хочешь зависеть ни от кого на свете, хочешь быть сытым, делай себе всё сам». Я и делаю себе всё сам. И зачем мне прислуга? Девчонка у нас в классе есть Тося. Лишнего слова не скажет, учится лучше всех. Она и вот он, Иов! А я уж на третьем месте… Если девчонка учится лучше всех мальчишек, что из этого следует? Только одно — то, что эта девчонка вовсе ни в чём не хуже мальчишки, а даже лучше. Почему она должна быть прислугой?

— Я гляжу, у тебя женское воспитание.

— Это уж моё дело, какое у меня воспитание, — обрезает Пашка.

— А что же мой сын молчит?

— Он всегда молчит. Он слова совсем не любит, — говорит Пашка. — Его нужно понимать. Но он совсем так же про женщин считает, как и я. Правда, Иов?

А я всё-таки говорю:

— Уйдите, пожалуйста.

— Как ты мог такое сказать мне? — возмутился мужчина и тут же заговорил торжественно: — Разве можно так разговаривать с отцом? Ты должен знать своё место, ты ещё в том возрасте, когда должен подчиняться взрослым, слушаться их. Ты должен понимать, что у взрослых больше, чем у тебя, опыта, что они больше знают. Тем более, когда к тебе пришёл отец.

И вдруг Пашка заорал:

— Ты его растил? Ты ему деньги на жизнь давал? Ты его одевал? Ты ему телик купил? Ты ему конструктор купил? Ты ему «маг» для того, чтобы балдеть, купил? Какой ты отец? Правильно тебе его мать сказала: «Исчезни…»

— Да, как ты смеешь мне тыкать? — Отец вскочил, и теперь он орёт на Пашку. — Да как ты смеешь кричать на меня? Да разве твоя учительница — умная? Дура она, бездарь, не научила тебя вежливо разговаривать со взрослыми. Пойду в твою школу, тебя поставят на место! Объяснят, что такое воспитание. Знаешь ли ты, что такое воспитанный человек…

Если бы я не боялся, что он будет шарить в бумагах матери на её столе, что вдруг стащит дневник Павла, я бы ушёл сейчас к Пашке. Но оставить его здесь одного нельзя.

— Воспитанного человека вижу перед собой, — прерывает его поток Пашка. — Он подаёт мне пример. Ваш сын говорит вам «Уйдите», да ещё и вежливо говорит — «Пожалуйста». Он не хочет готового папочку, он не знает такого папочку, который не может узнать его в лицо. Что делает воспитанный человек, а? Воспитанный человек понимает слово «пожалуйста» и уходит. Почему его просят уйти? Воспитанный человек тоже понимает. «Я вырос без тебя, папочка, — хочет сказать вам ваш сын. — А так как я уже вырос, я сам могу решить, нужен ты мне или нет».

— Но он ещё не вырос, — вдруг примиряющим тоном говорит мужчина.

— Одну девочку, у которой разводились родители, на суде спросили: «С кем ты хочешь жить?» Знаете, что это означает? Да то, что в двенадцать — четырнадцать лет человек сам уже имеет право решать свою судьбу. Той девочке ровно столько, сколько нам с Иовом, — четырнадцать. Вы Иова не знаете, а он вас уже знает. И, если Иов сказал «Уйди», я советую вам уйти. Вы всё равно к нему не подберётесь, нет. В театр он с вами не пойдёт, на детскую площадку на качалке качаться тоже. Куда он ещё с вами мог бы пойти? Некуда.

— Что ты каркаешь? Пойдёт — не пойдёт. Он мой сын, и он обязан идти туда, куда я поведу его.

— А женщина обязана вас обслуживать, — дразнит его Пашка.

Мужчина поворачивается ко мне:

— Ну и дружка ты себе отхватил! Как ты можешь находиться под его влиянием? — Пашка хохотнул. — Я приглашаю тебя поехать со мной на каникулы в Париж.

Не такой уж я болван, чтобы не знать, что такое «Париж». Софья Петровна рассказывала нам о соборе Парижской Богоматери, о Монмартре и Монпарнасе, показывала виды города.

— Нет, — говорю я, даже не ощущая потери.

— Ты хорошо подумал? Может быть, ты не знаешь, о чём я говорю? Париж…

— Я знаю. Но я не хочу больше с вами встречаться, вы ко мне больше не приходите. — Длинная фраза сказалась неожиданно легко, даже Пашка вытаращился на меня. — У меня был отец, его убили. Но он — со мной, и другой отец мне не нужен.

— Но если бы не я, ты не родился бы, — сказал мужчина.

— Я думаю, я должен был родиться.

— О, узнаю речи Амалии. Всё вопреки здравому смыслу. Как бы ты родился, если бы не мои клетки? И тебя она заразила своим астралом?

Пашка не спросил, что такое астрал, хотя наверняка этого слова не знает, он сидел, повесив голову на грудь, и весь его вид выражал самую последнюю стадию уныния.

— Пожалуйста, уйдите, — снова сказал я, испугавшись. Пашкиного состояния. Конечно, не только с моим отцом произошла сейчас встреча, и с его. Это он своему отцу кричал свои злые обиды.

— Хорошо, я уйду, — соглашается отец неожиданно. — Я приду, когда ты будешь один. Вот тебе моя карточка, мой телефон, мой факс, моя электронная почта. Если ты решишь поехать со мной в Париж, звони в любой момент дня и ночи. Видишь, это телефон — рабочий, а это, — домашний. Я буду ждать. Надеюсь, следующая наша встреча получится другой.

Не успела захлопнуться за ним дверь, как Пашка заревел. Злость перекосила его лицо.

— Отцы называется, сволочи, придурки, ненавижу, проходимцы… — Слёзы падали такие же тяжёлые и крупные, как и слова, и наверняка причиняли острую боль его лицу.

Павел слетел с моего плеча, где он неподвижно просидел во всё время присутствия мужчины, уселся на голову Пашки, раскинул крылья и стал легко хлопать ими по его голове.

Пашка засмеялся. Слёзы так же быстро пропали, как и хлынули, остались лишь мокрые следы на щеках.

— Ты что хочешь сказать? Ты хочешь, чтобы я всех их послал на три буквы? Я готов. Посылаю. Ну не буду, хватит, у меня уши замёрзли.

…Когда Пашка ушёл домой, я прочитал на карточке — «Мурицкий Владислав Игоревич» и облегчённо вздохнул: моя фамилия не такая, я ношу мамину — Северина. Значит, я только её сын.

4

Снова Саша неумелыми пальцами пришивает кружевной воротник к платью; выворачиваясь из-под слов матери, идет прочь из дома; подмывает мать и поит с ложечки.