Вас невозможно научить иностранному языку - Николай Замяткин

Я пришел в школу за двадцать минут до объявленного начала занятий, нашел класс, в котором они должны были проходить, и стал ждать. Вскоре стали появляться ученики, а минут за пять до начала я увидел и самого преподавателя, которого узнал по седине, по не лишенному некоторой старомодной элегантности костюму-тройке и внушительного вида очкам. Я подошел к нему и завязал разговор. Я сказал, что у меня есть интерес заниматься данным языком и, возможно, я буду посещать эти курсы, но что я хотел бы предварительно посидеть на одном занятии с тем, чтобы определить, подходит ли для меня формат занятий и уровень владения языком, уже достигнутый группой. Преподаватель тут же заявил, что у него никаких возражений против моего присутствия нет. Я поблагодарил его и скромно занял место за задней партой, стараясь быть как можно более незаметным.

Время шло. Ученики свободно ходили по классу, общаясь между собой и преподавателем. Можно было бы решить, что таков выбранный преподавателем формат урока, если бы не тот факт, что все разговоры велись исключительно по-русски и о совершенно посторонних вещах, не имеющих к изучаемому языку ровным счетом никакого отношения. Время от времени приходили новые ученики и включались в общение. По всему было видно, что происходящее является привычной рутиной. Никто не был удивлен тем, что прошло уже без малого пятнадцать минут, а занятия так и не начинались. На меня также никто никакого вни­мания не обращал, что, впрочем, меня абсолютно устраивало.

Наконец, преподаватель прервал свой разговор с группой учеников о последней игре местной футбольной команды и сказал, что время начинать урок. Ученики стали не торопясь занимать свои места за партами, вытаскивать из сумок и портфелей тетради и письменные принадлежности. Таким образом прошло еще несколько минут. Но вот преподаватель громко откашлялся и объявил на весь класс: У нас на уроке сегодня присутствует проверяющий из ООН! Прошу любить и жаловать! Хе-хе!. При этом он указал пальцем почему-то именно на меня. Все присутствующие обернулись и вперили в меня свои взоры. Я с трудом подавил в себе желание встать и выйти из класса – моя миссия еще не была завершена.

Вдоволь на меня налюбовавшись, все вернулись к своим тетрадкам, после чего юморист-преподаватель вдруг заговорил о том (по-русски, всё только по-русски!), как после войны он работал переводчиком в лагерях военнопленных на Дальнем Востоке и как начальство ценило и уважало его. Эта речь продолжалась минут десять-пятнадцать. Все – включая и меня – очень внимательно слушали. Периодически докладчик смотрел на меня и спрашивал, что по поводу сказанного думает наблюдатель из ООН. Должен сказать, что к этому времени он – то есть я – уже много чего думал, но весьма благоразумно держал язык за зубами, улыбаясь своей непроницаемой восточной улыбкой седьмого дана.

С лагерей военнопленных преподаватель вдруг каким-то образом перешел на рациональное питание и с жаром стал говорить о том, что многие едят сырой арахис, но что это есть архинеправильно и ничего, кроме вреда, организму не может принести. Сырой арахис совершенно не усваивается организмом, и поэтому надо всячески избегать употребления сырого арахиса! Употреблять надо только и исключительно жареный арахис! Причем пережаривать его тоже ни в коем случае нельзя! Говоря все это, он как-то особенно поглядывал на меня, очевидно, подозревая во мне тайного сторонника секты приверженцев пожирания сырого арахиса, отчего мне все время хотелось встать и громко во всем признаться в надежде на то, что чистосердечное признание облегчит мою участь.

Ознакомив аудиторию со своими взглядами на арахис и его непредсказуемое поведение в желудке, толстой и в какой-то мере двенадцатиперстной кишке (а также слегка коснувшись корнеплодов и молочно-кислых продуктов), наш арахисолог вдруг посмотрел на часы и обеспокоенно сказал, что сегодня время пролетело как-то особенно быстро – очевидно, из-за нового интересного материала – и оставшихся десяти минут едва хватит, чтобы задать урок на дом. Он встал, подошел к классной доске и быстро написал на ней мелом два-три предложения – точно не помню цифру, поскольку перед моими глазами к тому времени плавал исключительно арахис как в жареном, так и в первозданном, так сказать, виде – написал иероглифами – первые иностранные слова на этом уроке. Ученики судорожно схватились за свои тетрадки и ручки и стали записывать…

Урок закончился. Я сдавленно поблагодарил преподавателя за столь любезно предоставленную мне возможность поприсутствовать и стремительно, как горная лань, бросился на свободу, на свежий воздух, сопровождаемый, казалось, шлейфом запаха жареного арахиса…

С тех пор у меня развилась стойкая аллергия на арахис в любом его виде: сыром, жареном, маринованном, порошковом и пастообразном – изобретение какого-то африканско-американского кулинара, коим так гордятся чернокожие американцы, вызывающее отвратительное ощущение сухости в горле. Я вздрагиваю, когда в самолете мимо меня проходит стюардесса, похрустывая пакетиками с этой обязательной утехой авиапассажиров.

Иногда, когда я вижу, как кто-то в магазине покупает арахис в сыром виде, я подхожу к нему, беру его за пуговицу и начинаю с жаром убеждать его не делать этого опрометчивого шага, приводя в доказательство моей несомненной правоты убедительнейшие аргументы, навсегда запечатлевшиеся в моем мозгу много лет назад на незабываемом уроке по изучению одного иностранного языка в одном дальневосточном городе…

Вот и вы, мой любезный собеседник, до сих пор, по-видимому, не вполне осознаете всей значительности данного вопроса, а ведь этого никак нельзя недооценивать в организации современного рационального питания! Сырой арахис может быть чрезвычайно вредным! Я сейчас все подробно объясню… Но куда же вы?! Не уходите! Не надо бояться меня! Я не опасен! Я желаю вам только добра! Неужели вы не понимаете всей важности исключения из своей диеты сырого арахиса?! Подождите! Я еще не все сказал! Люди, не оставляйте меня… люди…

Другой тоже интересный, но не столь, правда, впечатляющий эпизод моих похождений по занятиям разнообразными языками связан с нашим с вами, мой любезный собеседник, родным языком – русским. Русским, конечно, как иностранным. Было это опять-таки в середине девяностых годов прошлого тысячелетия в одном из университетов города Сиэтла, что находится в левом верхнем углу карты континентальной Америки в штате Вашингтон – многие, кстати, и не подозревают о существовании такого штата, сразу думая о столице США, которая находится на совершенно другом краю Америки. В то время я познакомился с одним американцем, который между прочими своими занятиями баловался еще и тем, что по выходным приторговывал матрешками, балалайками и прочими подобными дарами русской природы. Он периодически ездил коробейничать на различные фольклорные выставки-продажи и фестивали, где его товар имел некоторый – всегда не шумный – успех.

И вот однажды за рюмкой… эээ… кака-колы он сказал, что познакомился с совершенно потрясным русским профессором из университета. Костюм! Бородень лопатой! Ты просто должен его увидеть! Скоро в этом универе будет фольклорный фестиваль, и у меня там будет столик с матрешками. Приезжай – я тебя с ним познакомлю! Бесплатно! Гы-гы! Я поддался неподдельному энтузиазму моего приятеля и обещал приехать.

В условленный день я запарковал свой видавший виды, но все еще в разумных пределах шустрый Понтиак-Боннвилль около университета и отправился на поиски моего знакомого и его матрешек – отправной точки моего дальнейшего путешествия к бородатому профессору русского языка. Войдя в здание университета, я увидел множество столиков с продуктами жизнедеятельности самых разнообразных народов, народцев и племен – от ледово-невозмутимых эскимосов вплоть до папуасов и других горячих эстонцев. Я тут же понял, что на фоне всего этого ярмарочно-балаганного разнообразия найти наши скромные матрешки будет явно непросто. К счастью, почти одновременно с этой мыслью я заметил столик, на котором стоял самовар. Я подошел поближе – за самоваром сидела девушка, закутанная в оренбургский платок (хотя на дворе стоял июль), и о чем-то очень заинтересованно беседовала по-английски с бородатым – борода его выглядела почему-то немного… эээ… суггестопедической, или же это мне просто показалось? – внушительного вида господином, который не сводил с нее своих влюбленных глаз. Девушка явно видела этот взгляд, ей это нравилось, и господин это тоже видел, и в мире никого больше не было, кроме этих двоих…

На столике на самом видном месте стояла картонка с надписью большими буквами на русском языке: ГОВОРИТЕ С НАМИ ПО-РУССКИ!. Каюсь, что опрометчиво поддался этому пламенному призыву и нарушил воркование этих двух голубков в позднелетний брачный период. Извините, не подскажете, где находится столик Джона такого-то с русским товаром? – спросил я. Ответом был непонимающий взгляд двух пар глаз. Я ищу столик с русскими сувенирами. Не подскажете, в каком направлении мне надо двигаться?. Полное и ничем не замутненное непонимание моего вопроса, подкрепленное двумя открытыми ртами. Я понял, что писатель пламенного призыва говорить с обитателями этого столика по-русски явно погорячился, и сразу же перешел на английский, повторив свои вопросы уже на языке, более близком романтически настроенной парочке, чью беседу я столь бесцеремонно прервал своим, как оказалось, неуместным лопотанием на явно незнакомом для них языке. В глазах моих собеседников тут же появилась осмысленность, на лицах – стандартные лошадино-американские улыбки, и они моментально объяснили мне, куда идти. Я отсемафорил ответным пластмассово-лошадиным оскалом, включенным ровно на полсекунды (с волками жить – по-волчьи выть!), и снова отправился в путь, на ходу забывая об этом совершенно незначительном эпизоде моей жизни.