Вечные хлопоты. Книга вторая - Евгений Васильевич Кутузов

— Садись, выпьем на дорожку по традиции.

Выпили. Захар Михалыч закусил огурцом. Анатолий Модестович поковырялся вилкой в капусте.

— Давно хотел вам сказать... — заикнулся он.

— Постой-ка! Слыхал, решение-то о перестройке завода, оказывается, под большим вопросом.

— Почему?

— Разные причины. А главное, что не дело затеяли. Видишь ты, как получается: дескать, если уж начинать реконструкцию и все прочее, то выгоднее специализировать завод, сделать его только металлургическим...

— Наверное, это правильно, — сказал Анатолий Модестович.

— С какой точки смотреть! — возразил старый Антипов. — Для московского начальства правильно так, а для людей — этак. Ну, это мы еще обсуждать будем на парткоме, проект в самых высших инстанциях не утвержден...

Тяжело было Анатолию Модестовичу смотреть, как переживает Захар Михалыч, как пытается за разговорами о заводских делах скрыть свое волнение, беспокойство. Да и разговор этот, понимал он, затеян только для того, чтобы не говорить о другом. И думал: «Сказать или не сказать, что Клава знает правду?..» Хорошо бы уехать с очищенной совестью, не оставляя за собой недомолвок и ненужных теперь секретов, однако всем ли хорошо то, что хорошо ему? Может, жене и тестю лучше не подозревать о том, что оба они посвящены в тайну, что и тайны не существует вовсе...

Точно угадывая его мысли и неуверенность, старый Антипов потянулся к бутылке, разлил по стопкам водку.

— Ты не очень-то переживай, — сказал он, поднимая свою стопку. — Живут же люди подолгу в разлуке, и ничего, Моряки там, геологи, военные, бывает... Что Клавдия не одобряет твой перевод — не беда, она отходчивая, поймет и простит, раз надо. — Он отвел глаза. — А я не судья в твоих делах.

Анатолию Модестовичу показалось, что неспроста Захар Михалыч произнес эту речь, что за его словами скрывались совсем не те мысли, какие он высказывал вслух, но и тут он не посмел открыться, потому что этого, кажется, более всего не хотел тесть.

Они выпили еще. Старый Антипов поморщился, понюхал корочку хлеба, вытер губы.

— Работай там как положено быть, раз доверили тебе. И не забывай, что здесь семья у тебя, дети твои... Мне, может статься, недолго уже осталось пребывать на этом свете, на тебе будет ответственность и за Михаила с Татьяной, и за Наталью тоже. Помни это, а остальное как-нибудь образуется. — Он взглянул на часы. — Пора.

Анатолий Модестович встал.

— Одевайся, — сказал старый Антипов, — провожу на станцию.

— Не надо.

— Что так?

— Не люблю проводов.

— Смотри. В общем-то и я не люблю этого. — Он махнул рукой. — Обнимания там, поцелуи на глазах чужих людей... Давай-ка посошок на дорожку, что ли! — Он разлил оставшуюся в бутылке водку. — Не по последней!

Выйдя за калитку, Анатолий Модестович долго стоял в нерешительности. Не так-то просто оказалось двинуться с места, повернуться спиной к о дому, зная, что тебя будут провожать, покуда не свернешь за угол, настороженные глаза тестя, что уходишь не с миром, не с чистой совестью по важным делам, которые вынуждают уйти...

Шевельнулась в окне большой комнаты занавеска, на мгновение показалась голова старого Антипова и тут же скрылась.

Анатолий Модестович подхватил чемодан и пошел, чуть прихрамывая, к автобусной остановке.

ГЛАВА XII

Тревожно, как-то ненастно и неуютно стало в доме. Если бы позволительно было говорить на эту тему, тогда, может быть, не ощущалось бы такого сильного гнета. Но всякие разговоры об этом между старым Антиповым и Клавдией Захаровной были как бы под молчаливым обоюдным запретом, и оттого они особенно болезненно и остро переживали случившееся, переживали каждый по-своему. Оба понимали, что дело не в случае, не в эпизоде, сколь бы драматичным и непоправимым он ни казался. Главное — отношения вообще, сумма отношений и, возможно, умение и желание простить близкого человека, найти в своей душе оправдание его проступку, хотя бы сам этот человек не находил оправдания. В этом прочность и нужность бытия, участие двоих в одной жизни, а не в поисках вины и виновного...

Вину другого искать не нужно — она всегда на виду: не то и не так сказал, не туда пошел, не о том подумал... Точно живой человек со своим неповторимым характером, со своими неповторимыми же мыслями — тайными в том числе, — всегда может и обязан поступать, примериваясь к характеру и мыслям окружающих его людей, ориентируясь на чужое мнение. А что же останется ему, и разве не противен, не мелок человек, проживающий чужую волю?..

Никогда прежде не задумывался над такими вопросами старый Антипов, занятый постоянно близкими, конкретными хлопотами, которые не оставляли сил и времени думать о чем-то отвлеченном, думать вообще о жизни, о ее сложности и запутанности, но вдруг прояснилось с отъездом зятя, что в жизни-то нет ничего отвлеченного, необязательного для кого-то, что все происходящее, хотя бы и в чужом доме, и в чужой семье, все-все каким-то образом затрагивает и тебя, затрагивает уже потому, что может повториться в твоем доме, в твоей семье. Далекое только кажется далеким, чужое — чужим, а в действительности все тесно связано между собой, все переплетено, и это и есть жизнь...

Вот не знал старый Антипов женщину, нарушившую покой в семье, не ведал о том, что она существует на свете, а свела жизнь его зятя с нею, и оказалось, что от постороннего вроде бы человека зависело благополучие его дочери, его внуков. А может, и не от нее зависело благополучие? Может, это обман, иллюзия, а она всего лишь случайный встречный, с которым, когда бы не было причины внутри семьи, зять разминулся бы спокойно, не обратив внимания?..

Нельзя так просто разрушить хорошо построенный дом. Нельзя и поломать крепкое благополучие, если оно действительно крепкое.

Об этом же думала и Клавдия Захаровна. Но ей, пожалуй, было труднее. Старый Антипов заботился, чтобы не распалась семья, чтобы осталась незапятнанной их фамилия, чтобы внуки не выросли сиротами при живых-то родителях, а она не могла не думать о своих оскорбленных чувствах, о своем неудавшемся счастье. Конечно, прежде всего она — мать, но и жена,