Прикосновение невинных - Майкл Доббс

Вот почему она вынуждена была идти на риск, покупая на улице неизвестно что у подозрительных дилеров, подвергая риску свою жизнь. В последний раз она не смогла даже добраться до собственной постели. В последний раз. Самый последний…

Ей станет лучше.

Она доберется до дому, вымоется, найдет партнера поприличнее, соберется, приведет себя в форму, справится с чувством вины и бросит все это. «Всего один, последний раз», — молила она.

Но нет, это будет преследовать ее вечно. Каждое дуновение ветерка будет подобно удару крыла хищной птицы, каждый солнечный луч будет впиваться в тело, как острые когти, каждый взрыв детского смеха прозвучит триумфальным воплем стервятника, а каждый новый рассвет будет приносить боль, раздирающую ее изнутри. Только в темноте, в щелях и закоулках мира, в вонючих дворах и подъездах находила она убежище от своих страхов, только там она могла отдохнуть.

Ее мир. Мир, в котором боль преображалась в наслаждение. Порошок. Он освобождал сознание. Порошок. Игла означала спасение. Порошок. Каждый укол в вену приносил освобождение. Но ей требовалось все больше порошка, чтобы время не обрушивало на нее безжалостные удары кнута…

Мир, в котором искореженная любовь и горькие воспоминания не приносили боли. Где ненависть к отцу превращалась в любовь ко всему человечеству, слезы высыхали, а мучения прекращались. С помощью порошка она могла оказаться в нежных объятиях матери, так жестоко отнятой у нее, и возвратиться в детство, так безжалостно прерванное.

Порошок.

В его мире ничто — ни жизнь, ни смерть, ни время, ни Судный День, ни отец, особенно отец — не имеет значения.

Порошок. Порошок. Порошок-порошок-порошок.

— Я не хочу, чтобы ты туда шла, Иза. Без меня.

Они сидели в Американском баре «Стэффорда» под мешаниной из галстуков, бейсбольных кепок, вымпелов, шлемов и оленьих рогов, которые свисали с потолка, как спелый виноград с лозы. Изидора чувствовала настоятельную потребность выпить, немного, бокал шабли, ведь ей потребуется вся ее воля. Только сейчас Изидору осенило, что Дэнни вообще не пьет, никогда.

— Ты знаешь, что я не могу взять тебя с собой, Дэниел. Ведь считается, что мой муж зашивает мешки с почтой где-то по ту сторону Скалистых гор.

— Ты не знаешь, во что ввязываешься.

— Я догадываюсь, — пробормотала Иза в ответ.

«Слишком хорошо догадываюсь», — подумала она про себя.

— Он коронер. Важный деятель, имеет власть и будет отчаянно бороться, если почувствует, что его карьере угрожает опасность.

— Но есть что-то еще, что-то гораздо более серьезное, — спокойно ответила она. — Я все спрашиваю себя, почему Фолд ввязался в это мошенничество с усыновлением. Да, дело вроде безопасное. Он сам им управляет, решая, подходят те или иные люди для усыновления, всегда можно сделать вид, что действуешь, руководствуясь законом.

— А если люди начнут задавать вопросы?

— Кто? Дети не могут пожаловаться. Никто не усомнится в репутации коронера. Внешне все так респектабельно, он практически неуязвим. Сложив два и два, я получила шестизначную цифру.

— Что ты имеешь в виду?

— Помнишь, что нам рассказали монахини в Миссии? Двадцать детей в год. Каждый стоит двадцать пять кусков. Получается, что четверть миллиона фунтов прилипает к его рукам, и без налогов. Хороший источник дохода, ты согласен? — Иза наклонилась к Блэкхарту. — Вот почему мы не имеем право на ошибку.

Он грустно посмотрел на любимую женщину.

— Ты потрясающе выглядишь. Как бы я хотел, чтобы ты осталась со мной!

Да, Иза постаралась как следует. Провела час в парикмахерской, пытаясь вернуть утраченный стиль, пролежала в ванне, в душистой пене, накрасилась, надела открытое ярко-зеленое платье, которое подчеркивало цвет ее глаз и не оставляло никаких сомнений в том, какая гладкая у нее кожа. Грудь прикрывал длинный шарф из вышитого шелка. Она вернулась в восьмой размер, жестокий огонь боли и страха сжег лишний вес. Она выглядела хорошо, очень хорошо, и ненавидела себя за то, что вынуждена стараться для Фолда.

— Почему, — сказал Дэнни со своим дивным ирландским акцентом, — мне так хочется сорвать с тебя всю одежду?

— В чем дело, тебе не нравится мое платье?

— На вешалке, может, и понравилось бы…

— Беда в том, Дэнни Блэкхарт, что я знаю — ты говоришь это всем девушкам.

— Верно, — усмехнулся он, — но влюбляюсь я далеко не в каждую.

— Я уверена, ты хочешь меня только из-за денег.

— Знаешь, у моей семьи когда-то было много денег, по крайней мере, по блэкхартовским представлениям. Их потеряли так давно, что даже забыли почему. Но моя дорогая матушка всегда говорила мне: будь осторожен с богатыми женщинами. Их деньги могут исчезнуть так же легко, как красота. И ты останешься ни с чем. Так что держись женщин, которые заставляют тебя смеяться, вне зависимости от того, одеты они или раздеты. — Он подмигнул Изидоре. — Я еще не знаю, как смеешься ты, Иза, но мне очень хотелось бы узнать.

— Я не знаю, смогу ли когда-нибудь полюбить тебя так, как тебе этого хочется.

— Я игрок и рискну. Но, если подберешь меня однажды, береги и никогда не бросай. Если я выскользну из твоих рук, могу разбиться вдребезги. Я похож на Хампти-Дампти[13] в любви, и на моей скорлупе уже слишком много трещин. Еще одно падение — и из меня можно будет делать омлет.

Вот и Дэнни, оказывается, ранен жизнью. Несмотря на шутливый тон и кривую усмешку, он явно не шутил. Незажившие раны. Откуда они, кто их нанес?

— Я так мало знаю о тебе, — прошептала она. — Принимаю как нечто само собой разумеющееся в моей жизни. Прости меня.

— Уже простил. У тебя достаточно своих проблем, я бы не хотел добавлять еще. Просто обращайся со мной бережно.

— Даже если ты будешь сдирать с меня платье?

— Особенно в этот момент.

— Скоро, Дэниел, у нас будет время друг для друга. Девица и ирландский пират в путешествии, полном неожиданностей. Мне это очень понравится. — Иза действительно так думала.

Дэниел поднял стакан с томатным соком.

— Попутного тебе ветра, Иза.

В вестибюле было полно народу. Авиапассажиры с горами кожаных чемоданов. Японский бизнесмен что-то объясняет двум скучающим женщинам, слишком нарядным, лениво жующим резинку. Толстый Санта-Клаус, за которым шла группа женщин, изображающих северных оленей. Хлопья искусственного снега. Рождественский антураж.

Фолд ждал Изидору. Он был одет в хорошо сшитый шерстяной костюм. Когда он подошел, чтобы поздороваться, его глаза за очками в металлической оправе не могли оторваться от ее груди. Фолд ни разу не взглянул ни на ноги женщины, ни ей в глаза. Хотя в отеле хорошо топили, Изу пробрала дрожь.

Фолд продолжал говорить ей банальные комплименты, ведя за руку через сутолоку праздничной толпы к лифту. От него сильно пахло одеколоном. Изидора уже не чувствовала себя уверенной; ей казалось, что она запачкала себя соприкосновением с Фолдом. Однако каждый этаж приближал ее к Полетт и Бэлле. Во всяком случае, она надеялась на это.

Они шли вовсе не в ресторан на крыше отеля: на двадцать третьем этаже, выведя Изу из лифта, Фолд вынул ключ и показал ей.

— Я заказал номер, — объяснил он. — Так нам будет уютнее.

Да уж!

Вид из номера был замечательный, окна выходили на Букингемский дворец, Королевский штандарт развевался в блеске прожекторов, а огоньки машин на вечерних лондонских улицах обтекали его по периметру, подобно вулканической лаве.

Фолд снял с Изы пальто, и она почувствовала, как он замер, дыша ей в плечо, дрожь пробежала у нее по коже. В углу у окна был накрыт столик на двоих. Изидора знала, чего хочет от нее этот человек, но не знала когда: до, после еды? А может, и до, и после?

Открывая шампанское, он рассматривал ее тело.

Начали с закуски. Фолд расспрашивал, а она, как Пенелопа, рассказывала придуманную легенду, пытаясь выведать что-нибудь и у него. Это оказалось не так просто.

На каждый ее вопрос Фолд только подливал ей вина, говоря:

— Вы собираетесь усыновить ребенка, а не я. Я не представляю для вас никакого интереса.

Он много пил, его виски начали блестеть, сопротивление слабело. Иза узнала, что он не женат и никогда не был, родители, ревностные баптисты, дали ему имя Гидеон. Весьма пристойное детство. В молодости провел два года в Эр-Рияде, в качестве инспектора, наблюдающего за выполнением контракта на строительстве порта. Фолд рассказывал, что много занимался спортом, даже бегал марафон. Явный намек на выносливость. Наверняка врет.

Фолд все подливал себе, глаза наливались кровью, высокий лоб лоснился, Над верхней губой выступил пот. Его тщательно причесанные волосы стали влажными и висели сальными прядями. Он открыл третью бутылку, но Иза отказалась, прикрыв бокал ладонью.