Начало - Юлия Фирсанова

Мы чинно пристроились в конец небольшой очереди и въехали в малые ворота, охраняемые аж целыми четырьмя мужиками, то ли стражниками, то ли местной милицией. Нет, все-таки стражниками, поскольку, даже не смотря на жару, на исполняющих должностные обязанности господах наличествовали форменные кожаные куртки с нашитыми бляшками, заменяющие доспехи. Мужчины сжимали влажными ладонями гибрид алебарды с копьем и отчаянно потели, так что разило аж до конца очереди, но мужественно терпели. Вряд им положено было пахнуть по инструкции, дабы заблаговременно приучать гостей города к ароматам места. Скорее всего, парни маялись оттого, что блюли устав, ибо противный граф Кочерыжка ожидался с эльфийской делегацией в неопределенное время, начиная от сегодняшней ночи, если вдруг решат по холодку проехаться, до следующего дня. А встречать их надлежало при полном параде, мало согласующимся с гигиеническими требованиями.

Оказалось, для магев проезд в городские ворота беспошлинный! Вот это льготы! Но на иные меры социальной защиты интеллектуальной элиты рассчитывать, думаю, не стоило. Лакс, как мой спутник, отделался парой мелких монет, я пока так пока и не научилась разобраться в их достоинстве, а Фаль и вовсе проехался контрабандой, поскольку сам факт наличия сильфа в багаже остался для стражи тайной в связи с отсутствием детекторов.

Едва мы въехали в ворота, как оказались на небольшом рынке, где продавалась по большей части всякая мелочь и съестное, либо фрукты-овощи, либо готовившиеся прямо при вас горячие блюда.

Ну ничего не могу с собой поделать, я дитя современного города, обожаю есть на ходу, причем не что-нибудь диетически правильное, а, как всегда ворчала моя строгая бабушка, гадость вроде пирожков, шаурмы, хычинов и прочей мерзкой, отвратительной, ужасно вредной, жирной, но такой вкусной еды. Вкусной еще более оттого, что она неодобряема. Всегда любила делать не так как положено, а как хочется. Когда в кошельке завелась собственная мелочь "на булавки", появляясь на рынке, я непременно покупала себе вредный жареный продукт, правда, того, что вчера могло еще мяукать, старалась избегать.

Ароматы съестного, немножко похожие на те, с моего рынка, я уловила первыми. Вторым, вернее, второй, стоило нам отъехать чуть подальше и достигнуть зоны недоступной зорким глазам стражников, стала стайка ребятни, кинувшейся к нашим лошадям. Шустрые, худые мальки в невообразимой рванине окружили нас галдящей толпой, вероятно, решили, раз я лицо женского пола, значит, обязательно должна растрогаться, глядя в умильно задранные верх мордашки и простертые в мольбе грязные ручонки.

Вот тут дети ошиблись! Я терпеть не могла нищих и бомжей. Эти воняющие экскрементами, блевотиной, вечно грязные и пьяные создания вызывали у меня гадливое отвращение. Что же касается категории относительно чистых людей разного возраста, стоящих в людных местах с протянутой рукой, поначалу я им даже сочувствовала и бросала мелочь, бросала до тех пор, пока не увидела одну очень знакомую такую невинно-голодную бабулечку, прикупающую в супермаркете красную икру и севрюжку.

С тех пор как отрезало. Я перестала верить в сказки об умирающих с голоду посреди большого города людях, а в то, что не наше дело, на что будет тратиться милостыня, не верила никогда, я не настолько религиозна, чтобы считать, будто подача милостыни — в любом случае есть благо для души дающего. Если дадено с единственной целью — искупить собственные грехи, обелиться перед Всевышним — это наглая взятка богу и вредная ложь самому себе. Я — горжусь! — изобрела прекрасный способ борьбы с попрошайками. Нет, я не отворачивалась от протянутой руки, и не крыла вымогателей матом, я поступала куда проще и хитрее. Вот и сейчас, пока Лакс пытался отогнать малышню руганью, я твердо ответила детишкам, голосящим на разные лады "магева, подай на хлебушек!":

— Денег не дам, но если кто голоден, пошли, накормлю, — и направила Дэлькора к объемистой пожилой тетушке с несколькими корзинками круглых хлебов. Аромат свежего хлеба, даже на мой, еще не раздразненный голодом нюх, был весьма хорош, как из приличной булочной.

Сообразив, что я настроена серьезно, часть детей и подростков, примерно треть (в основном те, что постарше), отсеялась и вернулась к местам на площади, ловить на жалость лохов. Остальные продолжали толпиться вокруг заинтересованно вертящего головой эльфийского жеребца, впервые оказавшегося в людском городе.

— Почем хлеб, матушка? — нагнувшись ближе к торговке, воспроизвела я услышанное краем уха обращение.

— Медяшку, почтенная магева, — откликнулась женщина, пристально следя за оравой детей, но не решаясь отогнать их, пришедших по моему приглашению.

— Сколько медяшек в бронзовке? — спросила я вора.

— Двенадцать, — машинально ответил тот.

В бронзовках я разбираться уже научилась, поэтому сунула руку в карман и извлекла две монетки, третью часть из всего запаса оставшегося у меня.

— Давай на все! — сделала я заказ пышнотелой, как хлеба, булочнице, отдала деньги авансом и попросила Лакса: — Поможешь?

Уяснив, чего я затеяла, вор деловито кивнул и соскочил с коня. Заработал импровизированный конвейер. Мой рыжий спутник своим поясным ножом пластал караваи и вручал части ребятишкам. Те поначалу с робостью, а потом все более проворно тянули руки к хлебу, хватали, откусывали огромными кусками и жадно жевали.

Надо же, и впрямь голодные! Ну что я удивляюсь? В этих краях уровень жизни куда ниже, чем в моей стране. Впрочем, где-то в слаборазвитой Африке таких дистрофиков тоже хоть отбавляй, а иначе не вещали б статистики с неизменным трагизмом про смертность от голода.

Румяных караваев с лихвой хватило всем страждущим, с набитыми ртами, прижимая к груди хлеб про запас, ребятишки пытались вежливо благодарить меня за еду, то и дело сбиваясь на местный аналог фени. Мне стало немножко неловко от своих подозрений по части малолетних попрошаек. Настолько неловко, что, вытащив еще три монетки, я протянула их женщине и попросила, стараясь говорить сердечно и в то же время строго:

— Я вижу, ты честная торговка и душа у тебя чиста. Вот возьми еще и покорми их завтра, когда попросят.

Деньги булочница взяла и пылко заверила меня, прижимая пухлую руку к высокой пышной груди, прячущейся под застиранным до ровного серо-зеленого цвета блузоном:

— Сделаю, магева, ни медяшки себе не оставлю. Мне и самой их, бедняжек, так жаль, что сердце щемит, но коль хлеб задарма раздавать буду, так моим деткам голодать придется, а муж и вовсе прибьет.

— Спасибо, — откликнулась я, внимательно выслушав исповедь торговки, и собралась уж ехать к гостинице или, как сказал Лакс, одному отличному трактиру, где хозяйничал его добрый знакомый.