Над Кубанью. Книга вторая - Аркадий Первенцев

— Туда, где палят. Туда, где пар, понял? — веселым голосом потребовал Мостовой.

Извозчик погнал лошадей. Экипаж запрыгал, перегоняя военные повозки и взводные колонны, быстро идущие к фронту.

— Чудаки, — удивился извозчик, — на японской куда меньше снаряда кидали, а то только и знали что сало к пяткам подвязывали. На смерть не спешили. Ранили чаще в спину. А теперь все по переднему фасаду меченные. Сколько я их перевозил! Нагляделся!

— В спину ранение стыдное, папаня, — сказал Егор, приваливаясь к спине извозчика, — в лазарете засмеют.

Остановились у кладбища. Каменная ограда поросла мхом. Кое-где прилипли прошлогодние листья клена. За щербатой могильной плитой укрылся одинокий крепостной пулемет, краснея поржавевшим гофрированным кожухом. Мелкий ров, очевидно подготовленный как второй оборонительный рубеж, протянулся вдоль ограды и змейкой уходил в поле. Ров, под руководством военных, углубляли горожане — мужчины и женщины. На кладбище пестро цвели букеты бумажных цветов и венки. На сером мраморе, обратив раструб к противнику, стоял граммофон. Возле, в томительном ожидании, крутился мальчонка. Он щупал мембрану, заглядывал в трубу. Женщина, покрытая шалью, изредка прикрикивала на него. В ее руках поблескивали спицы, и клубок шерсти подрагивал, возбуждая взъерошенного котенка.

— Жизнь, — жадно вдыхая воздух, сказал Мостовой, — скис в кроватях.

Донька прикрыла ноги Егора одеялом.

— Скис?! Гляди, не расплескайся, простокваша!

Оставив отца, Санька добрался до передовой линии, сопровождаемый шутками бойцов из полка анархиста Золотарева. Разыскал свою роту. Барташ рассказывал Хомутову и Батурину о посещении больницы. Речь, очевидно, шла о Доньке, потому что Ефим, заметив Сеньку, оборвал разговор.

— Как будто им кто тут медом намазал, — сказал Хомутов. — Ну и хлопцы.

Сенька деловито примостился у облежанной кем-то бойницы.

— Этот уже знает, за что помирать? — спросил Хомутов Барташа, напоминая этим об их беседах в период февральских неудач.

— Да, Мостовые, отец и сын, знают, — твердо сказал Ефим. — Не боишься смерти, Сенька?

— А чего ее бояться, — пренебрежительно бросил Сенька. — Что она, с рогами? Чуете, как дядька Василь палит?

От Черноморского вокзала и от Чистяковской рощи непрерывно громыхала артиллерия. Говорить приходилось громко, как в сильную грозу.

— Мой там! — покричал Хомутов Батурину. — Трошка мой там. Шибеник!

— Чего-сь только твой шибеник не туда снаряд кладет, — заметил Павло, опытным глазом наблюдая частые перелеты, — вон тот домишко, что ль, в вилку берут?

— Там командный пункт. Корнилов тал, — сказал Барташ.

— Дурака нашли! Генералы ближе как за двенадцать верст не рискуют. Под той хатенкой враз скипетру вышибут. — Павло, поймав Сеньку за ногу, шутливо потянул к себе. — Отец-то жив, здоров? Чего не хвалишься?

— Батя тут недалече, — Сенька засмеялся, — да пустите, дядька Павло, а то в глину выделаюсь.

— Как недалече? — Барташ встрепенулся.

— Вон там, возле кладбища, — гордо ответил Сенька, — я его самолично на фаэтоне доставил. Батя теперь все увидит.

— Надо его отправить обратно, это не дело, — сказал Барташ, приподнявшись.

Хомутов, не отрываясь от бинокля, надавил ему плечо.

— Пускай дышит. Аль тебе воздуха жалко, Ефим?

На левом фланге закипал бой. На их участке угадывалась подготовка белых к атаке. Бойцы были напряжены. Линия защитников поредела. На сырой боковине окопов кое-где остались пустые вмятины — от тела, от локтей. Там стояли люди, теперь их не было.

— Много выбыло? — спросил Барташ.

— После посчитаем, — ответил Хомутов. — На перекличке.

— От казарм зря роту тронули, — заметил Батурин, — будешь у главкома — попрекни его. Только нас вывели — кадеты нажали. Слышим, казармы взяли.

— Туда Марков, генерал, подошел, — подтвердил Хомутов.

Днище окопа настолько затоптали, что сырая земля превратилась в жижу. Чавкая сапогами, ходили санитары и подносчики патронов. Окопы понемногу обживались бойцами. Отведенные на резервный отдых кубанцы и закубанцы, занимавшие этот участок, успели создать подобие блиндажей, укрепив стены кольями и досками и устроив навесы. На козырьках лежали клейменые мучные мешки, конфискованные на городской мельнице Дицмана. Пули попросекали мешковину. Светлые струйки песка и размельченной азовской ракушки пролились по брустверу и окопам.

От холмика — командного пункта корниловского ударного полка — лучисто вспыхивали стекла не то бинокля, не то окопного перископа. По полю, умело маскируясь, перебегали корниловцы, очевидно накопляясь в пологой балочке. Хомутов, ожидая повторения атаки, негодовал на бесцельную стрельбу, которую вели соседи-золотаревцы. Батурин внимательно наблюдал широкое лицо Хомутова, побитое оспинами, редкие белесые брови, полуоборванный рукав испачканной шинели. Внешне это был все тот же известный ему супрягач Карагодина, или богатунский овчинник, принимавший заказчиков возле дубовых чанов, где квасились кислые шкуры. Внешне ничем не отличался этот человек от солдата левобореж-ного села. Но здесь, на виду у Батурина, Хомутов воевал, управлял другими. Он становился близок Павлу, уважающему воинскую доблесть. Батурин оценил его и как командира.

— Батарею погнали, — нагнувшись сказал Хому-: тов, — на прямую наводку.

Бризантные гранаты со свистом влипали в землю, взвиваясь дымками, похожими на рваные овчины. Под прикрытием артиллерийского огня на штурм поднялись корниловцы.

Сенька привалился к Батурину.

— Дядька Павло! Неженец!

— Где?

— Вон! В белой шапке.

Человек в папахе, сбежав с курганчика, поднимал вторую волну атаки. Отсюда хорошо была видна его поблескивающая шашка. Отчетливо донеслось рокочущее, «ура», которое сразу же напоминало Сеньке бой под Лежанкой. Страшная мысль пронеслась в сознании мальчика. «Они докатятся сюда, и снова повторится то, прежнее».

— Бей его! Бей Неженца! — закричал Сенька, лихорадочно щелкая дымным затвором. — Ой, не попаду!

Павло укрепился локтями.

— Под кружок бери, Сенька, под яблоко.

— Дядька Павло, Неженца бей!

— Храбрый он, не имею права, я лучше вон того, ви-лючего.

Сенька видел, как Неженцев упал. Атакующие цепи замялись, легли. Над брустверами запели пули. Возле Сеньки свалился солдат-богатунец. Осыпав землю, сползла его винтовка. Траншеи будто дымились от беспрерывного винтовочного и пулеметного огня. «Не дойдут, не дойдут», — проносилось в голове Сеньки. Он лихорадочно стрелял. Винтовка накалилась, обжигала ладони. Но вот корниловцы поднялись и густыми цепями двинулись снова в атаку. Впереди них уже не было человека в белой папахе.

— Сшибли, сшибли Неженца! — обрадованно выкрикнул Сенька. — Дядька Павло, нету Неженца!

— Его нету, другие остались! — хрипло прокричал Павло, не глядя на Сеньку и продолжая стрелять.

Позади корниловцев выходили пластуны Улагая, профессионалы пехотных атак и штыкового боя. Они загибали фланги. Беспорядочная стрельба, которую вели зо-лотаревцы, неожиданно оборвалась. Сенька видел, как, карабкаясь и сваливая друг друга, из окопов выскакивали золотаревцы и кучками бежали к кладбищу. Батурин и Хомутов торопливо поворачивали пулемет. Кожух дымился, из-под колесиков осыпалась земля. Павло грозил кому-то кулаком, требуя коробки с лентами. Корниловцы подкатывались.

Слева над желтым валом появился крутолобый, коренастый офицер в приплюснутой фуражке. Он обернулся, закричал и, приподняв над головой карабин, прыгнул в окоп. Это был Кутепов, принявший полк после смерти Неженцева.

Вышвырнутый чьей-то сильной рукой, Сенька с ужасом и негодованием увидел одно: по истоптанному выгону отступала их до этого неустрашимая рота. Поспешно пятясь назад и отстреливаясь, отходили и Хомутов, и Барташ, и Батурин. На них надвигались офицеры и пластуны, сплачиваясь для рукопашной…

— Куда вы? Куда? — завопил мальчишка и клубком подкатился под ноги Батурина. — Тикать?!

Павло грубо стиснул его плечо, толкнул:

— Не мотайся под ногами, убьют.

Сеньку подхватили и отшвырнули за стену сапог и крепких солдатских спин. Мальчишка вскочил, на глазах сразу вскипели злые слезы.

— Егор! Мостовой! — закричал Хомутов, и этот крик сразу отрезвил мальчишку.

— Батя, батя!

Сердце мальчишки затрепетало — и от страха и от восторга. Со стороны кладбища правильными рядами двигались резервные кубанольцы и закубанские дружинники, а впереди них на фаэтоне, выпрямившись во весь рост, — отец.

— Батя! Убьют!

Донька, заменившая извозчика, перегнулась и, настегивая концом вожжей, погнала лошадей. Дышло заметалось на нагрудниках, экипаж начало бросать на ухабах. Рабочие устремились навстречу врагу, обтекая фаэтон двумя узкими потоками. Вскоре они сомкнулись с хомутовской ротой. Сеньку затолкали, оттеснили. Близко застучал пулемет. Кубанольцы падали. Навзничь и плашмя опрокидывались закубанцы, но ничто не могло остановить порыва этой как будто бы неорганизованной вооруженной толпы.