Скелет из пробирки - Дарья Донцова

– Как у Пикассо, – некстати влезла я, – розовый, голубой.

Ирина Глебовна мгновенно нахмурилась.

– Пикассо! Более чем посредственный рисовальщик, разрекламированный средствами массовой информации. Уж простите меня, дорогая, не о вас, конечно, речь, но в массе своей журналисты безграмотны, недоучки, урвавшие куски знаний. Один заявил. «Пикассо – гений», другие разнесли по свету А народ что? Народ поверил. Но я-то хорошо понимаю, что Пикассо в подметки не годился Вениамину Михайловичу! Он не испытал и сотой части страданий, выпавшей на долю Листова, а художника, пардон за банальность, лепит горе, а не радость. Детство мой муж провел в провинции в Польше. Эта часть территории была присоединена к Советской России лишь в тридцать девятом году Так что Вениамин Михайлович не был с младых ногтей отравлен коммунистической пропагандой. Он родился в семнадцатом .

Я попыталась сосредоточиться. Вообще говоря, меня интересует не жизнь, а смерть Листова Интересно, когда Ирина Глебовна доберется до наших дней? Вон как она далеко начала, с семнадцатого года Когда началась Отечественная война, Листову исполнилось двадцать четыре. Никакого восторга от того, что он теперь живет в России, юноша не испытывал. Советская власть ему решительно не нравилась, и защищать ее он не собирался. Вениамин постарался спрятаться, когда объявили всеобщую мобилизацию. Впрочем, ему не пришлось долго сидеть в подвале, потому что немецкие войска, раздавив слабо сопротивляющегося противника, почти без боя взяли родной городок Листова.

Население встречало фашистов с цветами и объятиями. В городе жили в основном поляки и западные украинцы, они ненавидели Советы, сочли фашистов за своих освободителей. Но уже через месяц положение коренным образом изменилось, потому что гитлеровцы установили везде свой Ordnung <Ordnung – порядок (нем.)>. Для начала переписали евреев, а потом без долгих церемоний расстреляли их всех, закопав тела в ров, выдали оставшимся жителям аусвайсы <Аусвайс – удостоверение личности>, ввели комендантский час, а тех, кто его нарушал, убивали на месте.

Затем большую часть молодежи погрузили в товарные вагоны и повезли в Германию. Вениамин был еще очень молод и по-щенячьи доверчив, как, впрочем, и остальные юноши и девушки, попавшиеся на удочку пропаганды. Никто их не ловил и не запихивал прикладами в товарняк. Едва вышедшие из детского возраста, они сами явились на вокзал. До этого немецкие власти провели, как сейчас бы сказали, рекламную кампанию. По городу разбросали листовки. «Мы пришли навсегда, – гласил текст, – Германии нужны молодые специалисты. Предлагаем вам хорошую работу, достойный заработок и отличные перспективы. Те, кто желают стать другом Германии и потрудиться ради ее победы, должны собраться на вокзальной площади в девять утра. При себе иметь документы, деньги и одно место ручной клади не более пяти килограммов веса».

Вениамин прибежал на платформу с небольшим рюкзачком. В душе жила надежда. Германия – высокоразвитая промышленная страна, в отличие от бедной, сельскохозяйственной области, где прошло его детство. В Берлине имеется Академия художеств. «Может, удастся поступить туда», – наивно думал Листов. Его не насторожил даже тот факт, что волонтеров перевозили в грязном товарном вагоне. Набили людей, как сельдей в бочку, задвинули тяжелую дверь, а потом загремел железный замок.

«Ничего, – успокаивал себя Вениамин, – все-таки идет война, поэтому и трудности».

Трое суток состав полз по рельсам. За это время их покормили только один раз: швырнули в вагон кирпичи хлеба из тяжелого, полусырого теста и вилки полусгнившей капусты. Туалета не было, его заменяла дырка в полу, остановок не делали. Вернее, поезд-то тормозил и подолгу стоял, пропуская составы с воинской техникой и солдатами вермахта, но двери вагонов никто не открывал и свежий воздух поступал в тесно набитый вагон все через то же отверстие, предназначенное для санитарных целей. На исходе третьих суток на Веню напал страх: не похоже, что им собираются предоставить хорошую работу. Но не успел парень додумать мысль до конца, как раздался грохот и в лицо ударил солнечный свет. После темного вагона Вениамин чуть не ослеп, но с улицы закричали:

– Los, schnell, schnell, aussteigen! <Давай, быстро, быстро, выходить!>.

И юноши, и девушки принялись выпрыгивать на землю. Потом всех построили пятерками, и вдоль длинной шеренги пошел стройный офицер со стеком в руке. Военного сопровождал солдат, державший на коротком поводке ротвейлера, и две девушки, по виду лет пятнадцати, не больше, с какими-то непонятными буквами G и<G и – дословно. Gitlerjugend – «Молодежь Гитлера», молодежная организация фашистской Германии.>, вышитыми на блузках. Офицер внимательно разглядывал лица молодых людей и изредка указывал стеком на понравившегося человека. Избранника отводили в сторону. Вениамин оказался в числе десятка отобранных. Их построили цепочкой и повели в сторону деревянных домиков, огражденных двумя рядами колючей проволоки. «Gorngolz» – было написано на воротах.

Оставшихся загнали в товарняк, и их судьба осталась для Вениамина неизвестной. К вечеру парню стало понятно, что на поступление в Академию художеств рассчитывать нечего. Он прибыл прямиком в ад.

Сатаной оказался тот самый офицер со стеком. Остальные фашисты, мужчины и женщины, почтительно обращались к нему «Herr Oberst» <Herr Oberst – господин полковник (нем.)> и моментально кидались выполнять все его поручения. Ослушников Фридрих Виттенхоф, так звали полковника, карал незамедлительно. На следующий день после приезда Листов увидел, как одна из девочек, затянутых в униформу, сердито дернула плечиком на замечание начальства Вениамин вжался в нары, ожидая, что девчонка получит сейчас по полной программе, но грозный полковник неожиданно рассмеялся и погладил ослушницу по красивым белокурым волосам – То есть его дочка, – объяснил лежавший рядом с Вениамином на деревяшках поляк Янек, – пся крев! Та еще сука, хоть и ребенок, пше прашем, конечно, за выражение Ее Бригиттой зовут А вторая, Лиззи, – воспитанница Скоро Вениамину стало понятно, что Янек прав Хорошенькая Бригитта оказалась намного более злой, чем ее отец. Фридрих проводил исследования на людях, но его интересовала только наука Бригитта помогала отцу, тот учил дочь ремеслу медсестры Девочка могла просто так ударить или, отняв у ослабевшего человека миску с баландой, вывернуть ее ему на голову В голову ей приходили разные замечательные идеи Одну из них Вениамин испытал на себе. Ему отняли совершенно здоровую левую ногу, правда, под наркозом Зато потом рану не зашили – Фридрих хотел изучить процесс заживления обширной поверхности Так вот Бригитта со злорадной усмешкой уронила парню на ногу эмалированный лоток и ухмыльнулась, услышав крик Но, даже мучаясь от безумной боли на шершавых досках, не прикрытых ни матрасом, ни простыней, Вениамин не переставал благодарить господа за то, что тот не дал поместить его в соседний, выкрашенный синей краской барак. Там Фридрих, искавший лекарство от рака, испытывал на людях разные яды В синем домике шансов на выживание не было А еще Вениамин понимал, что оставлен на этом свете только до тех пор, пока не затянется рана на ноге. Как только образуется рубец, Фридрих потеряет к нему всякий интерес, и парня переведут туда, где людям колют цианиды, чтобы выяснить, возможно ли в принципе не умереть, получив такую инъекцию. Поэтому Веня, закусив от боли губу, расковыривал по ночам рану Как-то под утро ему захотелось в туалет Веня с трудом добрался до сортира, расположенного в другом конце лагеря, постоял немного на свежем воздухе, но нужно, опираясь на костыль, прыгать назад Фридрих не разрешал «кроликам» гулять, дозволялось только бегом сноситься до ветру. Но ночью проклятый фашист спал, капо <Капо – старший по бараку, как правило, приближенный к начальству заключенный> тоже давили подушку, и Веня, прислонившись к задней стенке туалета, наслаждался теплым воздухом, ранней весной и первой травкой. Потом, устав, он лег возле сортира До подъема было еще часа два, можно не торопиться.

Вдруг вспыхнули прожектора, забегали немцы, откуда ни возьмись появились грузовики Веня, затаив дыхание, наблюдал за происходящим. Вот из бараков вытаскивают часть узников и швыряют их в машины, вот часовые покидают вышки, а потом врачи вместе с военными отбывают прочь. Лагерь стремительно опустел. Перепуганный Веня не понимал, что происходит, теряясь в догадках, он на всякий случай хотел спрятаться в туалете, но потерял сознание, пришел в себя спустя несколько часов и увидел, как на территорию Горнгольца ворвались танки с красными флагами на башнях. Последнее, что помнил парень, это как огромный дядька в форме солдата Советской Армии берет его на руки и говорит"

– Ну все, вылечат тебя, не журись, сынко!

Через всю жизнь Листов пронес любовь к советским военным. Уже став художником и живя в Москве, он писал картины, где на переднем плане молодой парень в форме спасает ребенка или выносит из огня пожилую женщину. Даже беззубые советские критики порой не выдерживали и обзывали полотна Листова «агиткой Министерства обороны», но Вениамин Михайлович не обращал никакого внимания на тычки и пинки. Командование Советской Армии обожало Листова, и на художника пролился дождь из благ. Он получал генеральский паек, ездил отдыхать в ведомственные санатории и частенько отправлялся в те страны, где имелись группы ограниченного контингента советских войск. Вот только в Германию Листов, несмотря на неоднократные предложения, не ездил ни разу.