Девушка в синем - Нина Александровна Тихонова
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Работали мы утром, днем и вечером. Уходя из студии на перерыв, мы оставляли в ней Розеллу. Когда мы возвращались, она все еще делала бесконечные фуэте! Ее физическая выносливость и трудоспособность были феноменальными. Тогда еще трудно было судить об ее артистических возможностях. Они не преминули вскоре проявиться, и Розелла Хайтауэр прославилась на весь мир как одна из самых выдающихся балетных артисток своего времени.
В разгар репетиций приехала Алисия Маркова[215]. В труппе имелось немало балерин, и удивить нас было трудно. Тем не менее все разразились аплодисментами, когда на репетиции она прошла в полную силу па-де-де из «Лебединого озера».
Первой новинкой был балет «Парижское веселье» на музыку Оффенбаха. Сам Мясин в роли Бразильянца остался незабываем и неподражаем.
Премьера «Седьмой симфонии» Бетховена в постановке Мясина, состоявшаяся в мае 1938 года, стала событием, в ней он проявил огромное мастерство. Успех совершенно исключительный он по справедливости делил с Кристианом Бераром, который, оформляя этот балет, превзошел самого себя. После бесконечных оваций я изумилась, увидев Бебе, забившегося комочком в глубине кулисы в слезах. «Бебе! Что с вами?» — «Нина — нет, вы посмотрите, что они сделали с моими костюмами!!» Костюмы и впрямь еле держались на булавках и на «честном слове». Но это не было заметно для зрителей. Театральная костюмерша, знаменитая Каринская[216], для шитья костюмов «Симфонии» привезла из Парижа весь свой штат мастериц и расположилась в двух шагах от театра. Костюмов было множество. Времени — мало. Пока на сцене шла первая часть «Симфонии», в ателье дошивались костюмы следующей, и мастерицы бегом тащили их в театр. Если в тот вечер они еще не были крепко сшиты, то зато чудесно задрапированы и очень красивы. Бебе напрасно огорчался. Подобные случаи не так уж редки на театральных премьерах.
В программе «Седьмой симфонии» значилось, что хореография ее бессюжетна. Это — грандиозная фреска природы и человечества. Сотворение мира — ее первая часть; человеческая скорбь — вторая; третья возносила в небесное пространство; четвертая снова низвергала на землю, где в вакханалии человечество истреблялось огнем.
Кроме «Седьмой симфонии» и «Парижского веселья» в репертуар вошли восстановленные балеты Фокина: «Сильфиды», «Шехеразада», «Призрак розы», «Карнавал», «Элементы», «Эльфы» и «Искушение любви». Кроме того, были возобновлены второй акт «Лебединого озера» и «Коппелия» с Александрой Даниловой, будто созданной для этого балета.
Пасха 1938 года осталась в памяти. Расщедрившаяся дирекция возила всю труппу к Заутрене в русскую церковку в Ментоне.
Вскоре после Пасхи из Парижа пришла весть о кончине Шаляпина. В большом ателье возле нашего театра были поставлены декорации первого акта «Бориса Годунова», в них была отслужена торжественная панихида, на которой пел хор театра и присутствовала вся труппа. Было мучительно грустно. Вспоминая его в моем детстве, в Русской опере, на венчании его дочери Марфуши в соборе на рю Дарю, где он потрясал своды и души молящихся своим пением в церковном хоре, я обливалась слезами.
В Париже были устроены национальные похороны — случай совершенно исключительный. Обычно эта высшая честь оказывается только французским национальным героям и маршалам. Пятьдесят лет спустя, хлопотами Сергея Лифаря, на стене дома 22, авеню д’Еило, где жил и умер Федор Иванович, была открыта памятная доска.
Я храню траурную карточку, приглашение на отпевание его в храме на рю Дарю, подписанную его дочерью Мариной. Похороны были грандиозны и привлекли огромную массу людей. После отпевания в церкви процессия остановилась напротив Опера и были произнесены торжественные речи.
Шаляпина погребли на кладбище Батиниоль, в северной части Парижа. Не так давно его прах перевезен в Москву.
Сезон в Монте-Карло кончился. Стажеры могли оставаться в труппе… за свой счет!!
При прощании Рене Блюм[217] подарил мне эмалевый портсигар — одну из моих реликвий.
Брат политического деятеля Леона Блюма[218], он был эрудированным и обворожительным человеком. Его очень любили. Известно, как трагически оборвалась его жизнь. Изысканный, деликатный, добрый, Рене Блюм был депортирован и погиб в Аушвице. Слышала, что в концлагере он читал своим товарищам по несчастью лекции о балете.
По приезде в Париж кто-то мне сказал, что Сахаровы[219] набирают артистов для гастролей в Швейцарию.
Клотильду и Александра Сахаровых знал весь свет, который они много раз объездили со своими концертами. Они избрали модный, но не легкий жанр — концерты с оркестром, в костюмах, но без декораций. Их гигантские афиши «Поэты танца» каждый год появлялись на здании Театра Елисейских полей. Вместе с Мэри Вигман[220] они считались основателями так называемого «модерн-данс»[221].
Как-то я была на одном из их концертов. Тогда мне, молодой танцовщице, гордой своей классической выучкой, их танцы показались любительством. Клотильда Сахарова все же пленила меня грацией и красотой. Александр раздражал нарочистостью облика, лакированной псевдояпонской прической и ограниченностью танцевальной лексики. В «Менуэте Людовика XIV» эффектен был главным образом костюм. В «Святом Франциске» он так и не встал с пола… Я не понимала восторга переполненного зала.
Теперь Сахаровы готовились ставить грандиозный спектакль-мистерию на «Празднике Нарциссов» — фестивале, проводившемся раз в четыре года городом Монтре на берегу Женевского озера, куда зрители съезжались со всего света.
С горя я решила представиться. Как обычно, на просмотре было много народу, тем более что контракт предлагался на целый месяц и сравнительно хорошо оплачивался. Вначале нас попросили… пройтись по кругу. Закусив губы, чтобы не рассмеяться, я сняла туфли на каблуках и, как была в чулках и платье, заняла указанное мне место.
Сразу стало ясно, что наши наниматели понятия не имели, что с нами делать (впоследствии они, смеясь, в этом сами признались). Они всю жизнь выступали только вдвоем и теперь это был их первый опыт в групповой хореографии. Себе на помощь они пригласили симпатичного Жоржа Ге[222] — танцовщика русско-финского происхождения, одно время работавшего в Балете Монте-Карло.
Через минуту Сахаров пригласил меня сесть рядом с собой. Я была принята. Он отобрал еще шестнадцать девушек и четырех молодых людей, среди которых оказались мои знакомые.
После Монте-Карло жизнь в Монтре была блаженством. Мы поселились в чистеньком отеле,
