Людмила Целиковская. Долгий свет звезды - Михаил Вострышев

Шалевич. Людмилу Васильевну все знают по кинофильмам и, к сожалению, лишь немногие по театральным ролям. Мы с ней вместе играли в «Потерянном сыне». Но особенно бесподобна была ее роль в «Коронации». Столько в ее игре чувствовалось восторга, ума… Ох, незабываемая работа! В Целиковской всегда присутствовал артистический азарт. Такая уж ее натура: темпераментная, открытая, свободная, абсолютно независимая и в то же время очень ранимо относящаяся к своей работе и к товарищам.

В последние годы жизни она уже почти совсем не играла на сцене. И вдруг смотрю очередной спектакль – Целиковская появляется в массовке. Шутка, что ли? Вокруг нее бегают молодые танцорши, а вся ее роль состоит в том, чтобы свистеть в два пальца. Но когда она выходила в массовке и начинала свистеть, в зале раздавались овации.

Воронцов. В отличие от других артисток, которые не могут похвастаться не то что энциклопедическими знаниями, но даже элементарным багажом средней школы, Людмила Васильевна была гениальна. Ее эрудиция проверялась на кроссвордах. Как она их небрежно разгадывала, это походило на фантасмагорию.

Могла моментально назвать любое слово, над отгадкой которого другие бились часами.

Шалевич. По-настоящему образованная женщина. Английский язык знала прекрасно…

Воронцов. Но случались и юмористические ситуации, связанные с ее английским языком. Наверное, можно рассказать – она там, на небесах, не обидится, если услышит.

Мы приехали со спектаклем в Будапешт. С Венгрией у нас всегда были натянутые отношения, русских там недолюбливали.

«Как бы найти человека, кто умеет объясняться с венграми?» – задумались мы, собираясь побродить по городу.

– Какие у вас проблемы? – спрашивает Людмила Васильевна.

– Не знаем, кто бы помог общаться с местным населением.

– Нет ничего проще – я блестяще говорю по-английски, а его здесь все знают. Пойдемте вместе, меня примут за настоящую англичанку.

Мы тронулись в путь. Зашли в небольшой магазинчик. На верхнем стеллаже, стоя на стремянке, роется в товарах хозяин.

А мы хотели купить джинсы.

– Show me jeans, please!

Хозяин молчит.

– Show me jeans, please!

Он бросает нам сверху какие-то джинсы.

– No, another color! I need American jeans!

Неожиданно венгр поворачивается к нам и говорит на чистом русском языке:

– Американские хотите? Вот и поезжайте за ними в Америку!

Мы пулей вылетели из магазина. Это был единственный прокол с английским языком Людмилы Васильевны, который я помню.

Когда мы стали ездить со спектаклем, Целиковская уже разошлась с Любимовым. Но всегда говорила о нем уважительно и не позволяла фамильярности – Юра Любимов. Только Юрий Петрович. Список мужчин, влюбленных в нее тайно или явно, был очень длинным. Как-то раз встречал ее знакомый генерал. Подхватил вещи, погрузил в машину, потом затащил наверх в гостиничный номер. Тут я как раз вошел проведать ее.

– Идем, идем, я тебя кофейком угощу, – предлагает мне Людмила Васильевна. А генералу снисходительно бросает: – Ну, донес? Спасибо, иди. Потом позвонишь.

Генерал смиренно удалился.

– Этот генерал, он кто? – полюбопытствовал я. – Ухаживает, наверное, за вами?.. Больно вы строги с ним.

– Да зачем мне ухажеры? – отмахнулась Людмила Васильевна. – У меня уже внук растет.

Она стремилась к спокойной жизни, к уютному семейному очагу. Поэтому понятно, что внук оказался на первом плане. Надо сказать, она безумно любила сына Сашу и невестку Лиду. Жаль, правнука не застала уже.

Шалевич. Несмотря на весь свой ум и напористость, Людмила Васильевна в каких-то ситуациях робела, как маленький ребенок.

– Слава, у меня в «Жигулях» забарахлил мотор. У тебя, помню, есть друг на автостанции. Он не может помочь?

– О чем вы говорите, Людмила Васильевна? – удивляюсь. – Ведь вы же Целиковская! Вы только войдете на любую станцию техобслуживания, как…

– Нет-нет, я так не могу. Не могу – и все.

Ну, я, конечно, сказал товарищу. Ее машину приняли, отремонтировали и покрасили, да еще отказались взять с нее деньги.

А потом у ее машины что-то с сигнализацией случилось.

– Слава, ты мне поможешь?

– В чем дело, Людмила Васильевна?

– Надо восстановить сигнализацию.

– Да не валяйте же вы дурака. Позвоните и скажите, что вы Целиковская. Вас немедленно обслужат. Ведь это же просто смешно!

– Нет, я не буду звонить. Все равно ничего не выйдет.

– А вы попробуйте. Давайте поспорим? Через два-три дня встречаемся снова.

– Слава, та оказался прав. Я только сказала, что я Целиковская, как они тут же прибежали и все сделали.

Другое дело, когда нужно было заступиться за кого-то. Тут она не стеснялась звонить и требовать.

Людмила Васильевна, хоть мы и сдружились с ней за годы совместных поездок, все время оставалась для нас старшим товарищем. Между нами существовал некий уважительный барьер, и мы, как говорится, не позволяли быть себе с нею на одной ноге. И она очень ценила нашу деликатность и сама всегда сохраняла какую-то внутреннюю дистанцию. Ей было чуждо развязное панибратство. Поэтому Людмила Васильевна никогда не пускалась с нами в откровения о своей личной жизни.

Воронцов. В нашем спектакле есть монолог Зощенко о любви, который произносила со сцены Целиковская. О любви и смерти. Судьба Людмилы Васильевны, ее женская доля так на этот монолог ложились, что, когда она его произносила, в зале все переводили его на ее личную жизнь. По окончании монолога зал выдерживал длинную паузу, и лишь потом обрушивался шквал аплодисментов. Зрители чувствовали, что ее слова искренние, выстраданные.

Шалевич. «Вот когда госпожа смерть подойдет неслышными стопами к нашему изголовью и, сказав «ага!», начнет отнимать драгоценную и до сих пор милую жизнь, мы, вероятно, наибольше всего пожалеем об одном чувстве, которое нам при этом придется потерять.

Из всех дивных явлений и чувств, рассыпанных щедрой рукой природы, нам, наверное, я так думаю, наижальче всего будет расстаться с любовью.

И, говоря языком поэтических сравнений, расставаясь с этим миром, наша вынутая душа забьется, и застонет, и запросится назад, и станет унижаться, говоря, что она еще не все видела из того, что может увидеть, и что ей хотелось бы чего-нибудь еще из этого посмотреть.

Но это вздор. Она все видела. И это есть пустые отговорки, рисующие, скорее, величие наших чувств и стремлений, чем что-либо иное.

Конечно, есть и помимо того разные исключительные и достойные случаи и чувства, о которых мы тоже, наверно, горько вздохнем при расставании.

Нам, без сомнения, жалко будет не слышать музыки духовых и симфонических оркестров, не плавать, например, по морю на пароходе и не собирать в лесу душистых ландышей. Нам препечально будет бросить нашу славную работу и не лежать на берегу моря с целью отдохнуть.

Да, это все славные вещи, и обо всем этом мы тоже, конечно, пожалеем при расставании. И, может быть, даже всплакнем. Но вот о любви будут пролиты особые и горчайшие слезы. И когда мы попрощаемся с этим чувством, перед нами, наверно, весь мир померкнет в своем величии, и он покажется нам пустым, холодным и малоинтересным».

Рассказывает Марианна Вертинская…

Людмила Васильевна очень рьяно взялась за работу над спектаклем «Коварство, деньги и любовь». В то время она уже мало играла в театре, ушли в прошлое ее любимые роли. Как человек творческий, безумно любящий свою профессию актера, она радовалась каждой репетиции, каждому выходу на сцену. В спектакле она была занята в трех разных ролях, что позволяло постоянно перевоплощаться в другой образ, играть по-разному. Для нее, актрисы темпераментной и озорной, такие переходы всегда были в радость.

Часто на гастролях мы с ней жили в одной комнате. Она все свободное время читала, особенно если поездка продолжалась долго, и, уставая от туристической беготни по достопримечательностям города, в который мы попадали, говорила: «Маша, сходи на рынок, купи фруктов»…

Людмила Васильевна любила вкусно поесть и угостить других. Всегда наказывала мне, чтобы не забыла купить свежих огурцов, и тотчас их солила. Уж очень ей нравились малосольные огурчики.

На гастролях мы с ней не расставались ни днем ни ночью – в гостиничном номере, на сцене, в дороге – везде вместе. Я с огромной нежностью отношусь к этой женщине. Несмотря на то, что ей уже было за шестьдесят, на сцене она превращалась в задорную девчонку. Грустной в поездках я ее никогда не видела. Наверное, потому, что участие в спектакле для нее было чем-то вроде допинга.

В ней жило желание вечно оставаться молодой. Это была красивая, умная и кокетливая женщина.

Чувствовалось, что в ней осталась какая-то обида на Любимова, с которым к тому времени они уже жили порознь. Мне кажется, у них не очень хорошо закончились взаимоотношения. Что-то произошло… А ведь начиналось так хорошо: вместе готовили спектакли, вместе обсуждали их. И вдруг крепкая творческая семья развалилась.