Домино - Росс Кинг

Да-да, все эти картины мелькнули перед умственным взором Беллони, а за ними незамедлительно могла бы последовать и действительность, если бы только этот нерешительный юноша поскорее сделал выбор. Через окно лавки Беллони видел Гросси, который, сидя под навесом, делал ему знаки и блаженно потягивал свою трубку из рожкового дерева…

— Не могу ли я быть вам полезен? — чуть помявшись, спросил Беллони господина в надежде ускорить процесс покупки.

— Мне нужен вполне определенный костюм, — проговорил тот задумчиво, — но у вас я его не вижу.

— Не скажете ли, любезный signore[61] — (о вежливости Беллони помнил всегда, даже когда торопился), — какой костюм вы ищете?

Беллони торговал костюмами уже тридцать три года и был способен по облику вошедшего в лавку посетителя угадать, что он себе выберет для званого обеда или bal masque[62]. То есть он знал заранее, что наиболее видные горожане — богатые торговцы, например, но в первую очередь те из патрициев, чьи имена были занесены в Золотую книгу, — неизменно рядятся в судомоек, торговок апельсинами или цветами, рыночных грузчиков, прачек в домашних чепцах. С другой стороны, бедный люд — то есть настоящие судомойки, торговки апельсинами и цветами, рыночные грузчики и прачки — предпочитает, естественно, красоваться в царственных одеяниях калифов, махараджей, султанов, фараонов, русских цариц, адмиралов, а иногда даже украшать себя сото[63] и подбитой горностаем мантией самого дожа.

Продажные девки, дамы с сомнительной репутацией и их кавалеры, приверженные самым отчаянным порокам, требовали себе, разумеется, рясы и наплечники монашек и монахов, скуфьи и складчатые саксосы священников и муфтиев, длинные рясы и орари кардиналов; монахини и монахи же, в свою очередь, любили изображать блудниц, куртизанок, сводниц, наложниц или сатиров — не брезговали и нацеплять красно-черное платье и вооружаться вилами самого дьявола. Невежественные крестьяне питали слабость к университетским черным плащам и отороченным белым мехом капюшонам; ученые профессора как один тянулись к соломенным шляпам и мешковатым штанам чуждых просвещения селян. Молодежь? Молодежь выбирала длинные бороды и дубовые посохи старцев. Старики не находили для себя ничего лучшего, чем слюнявчики, погремушки и чепчики младенцев. Судьи? Ошейники и кандалы узников и галерных рабов. Врачи? Широкие одежды и капюшоны прокаженных. А этот молодой человек?..

— Костюм венгерского гусара, — произнес он наконец, изучая ряды безглазых атласных лиц, висевшие вдоль стены. Они надолго приковывали внимание каждого, кто посещал лавку впервые.

Да, подумал Белл они, угадавший, к какому разряду будет относиться нужный костюм. Ибо молодой человек (Беллони сумел получше его рассмотреть) перемещался по лавке застенчиво и робко, кожу лица имел гладкую, без всяких следов растительности. Его красивым конечностям недоставало силы, голосу — судя по немногим словам, которые он произнес, — низких мужских нот, а ростом он всего лишь на один или два дюйма превосходил Беллони (тот был коротышкой — из-за туберкулеза позвоночника). Да, подумал Беллони, костюм доблестного, воинственного гусара — как раз то, что требуется подобным молодым людям, стремящимся при помощи маскарада восполнить недостаток у себя мужественности.

— Венгерского гусара, — повторил Беллони. Этот запрос задел гордость одного из лучших в Венеции костюмеров, и он теперь горел желанием помочь. — Не желаете ли взглянуть на каталог? — У Беллони имелось в запасе полдюжины гусарских костюмов с разнообразными аксессуарами: шпагами, пистолетами и тому подобным. Ведь шпага парню непременно потребуется?

Но джентльмен не выразил желания изучить каталог, а продолжил осматривать костюмы, которые были надеты на манекены или висели на гвоздиках за рядами бархатных и шелковых личин. Эти поиски наудачу могли занять остаток вечера и продлиться до утренних часов, поскольку содержимому лавки не было конца: тореадоры, черкешенки, пастушки, польские княгини, пираты, цыгане, московиты, арлекины, пьеро в ситцевых балахонах и громадных плоеных воротниках…

— Ага, — воскликнул посетитель, упершись взглядом в один из костюмов, — вот он! Да-да! Он мне и нужен!

Такие страсти из-за обычного гусарского костюма с меховой оторочкой и золотой атласной moreta[64]! Заметьте, подумал Беллони, это дорогой костюм. Цена 150 флоринов возросла еще на четверть, когда джентльмен согласился взять к нему еще и шпагу. Беллони упаковал маску и костюм в коробку, принял деньги и после этого (наконец-то!) поспешно проводил посетителя к двери.

— Благодарю вас, signore, благодарю. Доброго вам вечера…

Когда синьор ступил на забитый народом мост, Беллони вспомнил, что имени его он так и не услышал. Ладно, не беда; ясно, что невелика птица… а вон сидит старый Гросси и машет рукой…

При всей присущей ему проницательности опытного торговца, синьор Беллони был не прав, предполагая, что имеет дело с не столь важной персоной. Если бы маленький костюмер не сторонился венецианского общества, он бы, конечно, не совершил этой ошибки. Будь он завсегдатаем оперы — например, в близлежащем театре Сан-Джованни-Гризостомо, или bal masque у графа Провенцале, или присутствуй в лавке юный Каметти, который любил такие развлечения, Беллони преисполнился бы гордости от мысли, что продал маскарадный костюм одному из самых известных в Венеции певцов. Но поскольку ни одно из этих условий не было выполнено, имя посетителя ничего бы Беллони не сказало, даже если бы тот себя назвал. А между тем, в недалеком будущем, через несколько месяцев, знание этого имени должно было его погубить.

Словно бы утратив на время интерес к своим грядущим судьбам, Беллони не проводил взглядом покупателя, когда тот спустился по горбатому мосту на сторону собора Святого Марка и повернул влево, к оживленной улице, которая ведет в Каннареджо. Вскоре он замедлил шаги у театра Сан Джованни Гризостомо, где должен был завтра вечером петь партию Ринальдо в возобновленной постановке оперы Генделя под тем же названием. Своей квартиры в верхнем этаже ветхого palazetto[65] за обнесенной лесами колокольней церкви Санти Апостоли певец достиг в ту самую минуту, когда маленький костюмер коснулся губами пухлой щеки синьоры Беллони. Через час, слегка ополоснувшись розовой водой, сменив штаны и обсыпав надушенным крахмалом парик (красивый perruque a marteaux[66], купленный днем ранее у синьора Гросси), певец надел на себя отороченную мехом шляпу, плащ, надвинул на лицо moreta и прицепил к поясу шпагу.

У stazio[67] на Рио-деи-Санти-Апостоли его ждала черная гондола с лиловым балдахином. Балдахин украшали бумажные фонари, а на гондольере была надета ливрея графа Провенцале из красного бархата с серебряным кружевом. Взобравшись с помощью гондольера на борт, певец проследовал в Большой Канал, где вновь увидел широкую каменную арку моста Риальто, заполненного гуляками, которые, не в пример скромным синьорам Беллони и Гросси, предпочитали пить удовольствия полной чашей. Вдохновленный, вероятно, видом этой буйной толпы, гондольер затянул арию из оперы Гаспаро Пьоцци (всего их насчитывалось одиннадцать), хотя, услышав ее в столь ужасном исполнении, маэстро, несомненно, поспешил бы отречься от своего детища.

— Пожалуйста, — взмолился праздный гусар, свесивший руку за борт, — я думал, граф Провенцале нанял вас чтобы грести, а не петь.

Парень прекратил кошачий концерт и усерднее налег на весло. Вскоре гондола, раскачиваясь и задевая соседние лодки, приблизилась к украшенному гербом причалу перед палаццо Провенцале. Palazzo, один из самых новых на этом изгибе канала, представлял собой пышно изукрашенную громаду с бойницами и помещался напротив Ка-Фоскари, по соседству с Кампо-Сан-Самуэле, на камни которого струился свет из его эркеров. Помимо света, на сатро изливались звуки скрипок, но их почти полностью заглушала оратория — невнятный гул, издаваемый, казалось, тысячей голосов. Впрочем, столько их, возможно, и насчитывалось, ведь на сегодня был назначен последний — и самый грандиозный — маскарад сезона, ежегодная festa[68] графа Провенцале: торжественный обед, выступление оркестра, маскарадные наряды, фейерверк над Большим Каналом. Последняя возможность развлечься перед постом. И как развлечься! Из множества карнавальных шествий и процессий, опер, балов-маскарадов и fetes galantes[69] маскарад у графа завоевал славу самого яркого (и частенько не вполне благопристойного) события сезона.

— Ну вот, — кивнул гондольер, — я поработал для графа веслом. А вы теперь, надо думать, для него споете.