Огненная обезьяна - Михаил Попов

— Това-арищ командир! — Поправил его политрук.

Родионов искренне пожал плечами.

— Ну, какой он мне товарищ, он командир.

— Ладно, идемте. — Сказал Фурцев. И напоследок обернулся к Теслюку. — Вы уж постарайтесь, Иван Трофимыч.

Когда командиры отошли от танка, Головков сказал.

— Не могу представить, чтобы против этого железного монстра на гусеничном ходу выпустили каких-нибудь голых лучников. Верьте, товарищ капитан, заготовлены против нас и минометы-пулеметы, и "тигры" всякие.

— Пойдемте посмотрим, что у нас с пушечным хозяйством, — демонстративно сменил тему разговора Фурцев, — где, кстати, наши сорокапятки?

— На позиции.

"Позицией" политрук называл площадку, ограниченную сзади широким крыльцом школы, а с боков выступами палисадника. Пушки стояли за искусственным бруствером из мешков с песком. Младший лейтенант Будкин, немного ошалевший от своей маленькой, но командирской должности, бодро изложил командиру свое понимание позиции и план будущих действий. Оказывается, у немца, то есть у "ворога" нет другого направления для атаки, кроме как вдоль по вон той улице, а для отражения такой атаки выбранная позиция самая, что ни на есть единственная.

Будкин ласково попинал носком сапога колесо своей сорокапятки.

— Конечно, орудия не могучая, то ли пушка, то ли пистолет, но зато простая, хотя и техника. Прямо через ствол, в случае чего, можно наводить.

У капитана вертелся на языке вопрос, отчего это ты младший лейтенант уверен, что воевать придется именно с танками, но задавать раздумал. После того, как увидел, что и справа от артиллерийской позиции и слева в обоих палисадниках вовсю мелькают лопаты — пехота роет окопы. Роет вплотную за низеньким, кирпичным основанием кованой железной ограды, используя это основание в качестве естественного бруствера. Кусты сирени и жасмина отлично маскировали оборонительную позицию. Кто бы ни вздумал атаковать школу — римские легионеры, карибские корсары… немецкие автоматчики, им всем придется плохо. Оборона, без всякого моего участия, устроена грамотно, подумал Фурцев. Так что же, опять промолчать?! Но всякое возражение тут возможно только в виде самодурства. Но молчать тоже нельзя!

— Ну что, товарищ капитан, пойдемте, теперь осмотрим наше тыловое хозяйство?

Полевая кухня сочила наваристый дымок сховавшись за приземистым длинным флигелем в окнах которого успокоительно чередовались гошки с цветами и белые занавески. Лабораторный корпус, так было обозначено на карте. Боец в чистейшей белой куртке и заломленном на затылок колпаке, ворочал черпаком в жаркой горловине. Рядом стояла яблоня, яблок, хоть и зеленых еще, на ней была пропасть. В тени яблони, на кривом венском стуле, покрытом серой торговой бумагой, лежали штабелем шесть буханок черного, тяжелого на вид хлеба. Вокруг этой троицы — кухни, яблони и стула, прохаживался старшина Ражин. Он держал в одной руке очищенную луковицу, в другой щепоть крупной сули. Откусив от луковицы, он солил нижнюю губу и сладострастно улыбался. Повара избалованы обилием и разнообразием продуктов, и склоны к пищевым извращениям. На войне вид абсолютно счастливого человека вещь редкая, на мгновение капитан залюбовался старшиной, хотя, вообще, недолюбливал Ражина.

Идиллическая картина погибла, при первом же взгляде старшины на командование. Он подавился луковой кашей. Боец с черпаком замер на рабочем месте, как бы смирно.

— Та-ак, старшина, разъедаем. — Атаковал первым кухню капитан, собираясь хоть здесь взять инициативу в свои руки. Но политрук не уступил своей роли.

— Не только разъедаем, но и распиваем!

Одним нацеленным движением он приблизил свое заостренное лицо к красной роже старшины.

— Никак нет, ничего.

Ведя ладонью по блестящей портупее по направлению к кобуре, политрук негромко, но отчетливо произнес.

— В следующий раз увижу пьяным, пристрелю, и никакой лук не поможет.

Ражин выпучил один глаз в сторону политрука, второй в сторону капитана, пытаясь при этом объяснить, что, конечно, алкоголь среди полученных продуктов есть, "сами ложут", и случилось так, что "одна бутылочка взяла и надкололась. Сама. Не пропадать же добру".

Политрук не удостоил его ответом. Повернулся к котлу на колесах и сказал.

— Давайте-ка теперь снимем пробу.

Получив в руки черпак с длинной ручкой от заранее испуганного повара, Головков подул в него, потянулся губами к вареву, попробовал, протянул черпак капитану. Тот, заглянув внутрь, нашел там мутноватую, не слишком приятно пахнущую водицу с несколькими тонущими обрывками капусты. Пробовать этот супец Фурцеву не захотелось. О капусте у него вообще были плохие воспоминания.

— Что это?

— Так, щи, товарищ политрук. — Потерянным голосом пояснил старшина, а повар только кивнул в подтверждение.

— Щи, да?

Тыловики промолчали.

— Ну, так сейчас мы сделаем из этого фруктовый суп.

Головков шагнул к ближайшей яблоне, сорвал несколько плодов покрупнее, и, раздавив их по очереди жесткими пальцами, побросал в черпак, который продолжал держать в руках капитан.

— Не знакомы с таким рецептом, товарищ старшина?

— Никак не знаком.

— Так готовят по-моему в Тюрингии, я хочу, чтобы вы попробовали.

Фурцев отдал ковш политруку. Тот поманил к себе Ражина. Старшина неохотно, но покорно приблизился.

— Но едят этот суп не ртом, вы поняли меня?

— Никак не понял, товарищ политрук.

Держа черпак за то место, где он крепится к ручке, Головков медленно взболтал содержимое, потом оттянул двумя пальцами ворот поварской куртки старшины и одним движением выплеснул туда свою тюрингийскую похлебку. Ражин на секунду опешил, потом заорал, подпрыгивая на месте, и пытаясь освободиться от обжигающей одежды.

— Идите, переоденьтесь, товарищ старшина. — Сухо сказал политрук.

Когда подвывающий Ражин убежал за угол школьного здания, Фурцев сказал.

— В общем-то, странный метод.

— Предпочитаю использовать те методы, которые дают результаты. Как вас зовут (это повару)?

— Рядовой Семененко.

— Так вот, Семененко, тащи сюда всю тушенку, что там у вас в закромах, и вали ее и в щи и кашу. Какая каша-то то?

— Гречневая, товарищ политрук.

— Действуй.

Семененко даже не глянул в сторону капитана, подтверждает он распоряжения Головкова или нет, спрыгнул с подмостка, и, побежал в ту сторону, где находилась тушенка.

— Если мы сейчас вбухаем весь сухой паек в один обед…

— Товарищ капитан, я почему-то уверен, что второй обед нам не понадобиться. Мне важно, чтобы люди были в отменном состоянии именно в момент первого столкновения. Будут ли они рваться в бой, отведав этих жидких помоев?

Фурцев мысленно сосчитал до десяти.

— Я не верю в короткие победоносные войны.

— Войны растягиваются, потому что их ведут на таких вот щах.

Но тут уж Фурцев решил не уступать, и, в конце концов, в котел пошла не вся тушенка, а лишь половина. Этой мелкой, да и весьма не полной победе, подполковник радовался так, будто устоял под Аустерлицем.

Со стороны только что проинспектированной свалки, раздался мощный механический рев, а потом непонятный, множественный грохот.

— Что это? — Спросил Головков морщась и оборачиваясь.

— Кажется, нашим танкистам удалось сдвинуть с места свою машину. — Усмехнулся Фурцев.

— Не может быть!

— Почему же, этот Родионов мне понравился, по-моему, он способен на многое.

Оказалось впоследствии, капитан хвалил Родионова зря. Тридцатьчетверка всего лишь разок сдвинулась с места и влетела кормою в самую гущу ломаной сельхозтехники, почти с башней в ней зарывшись, и сама стала похожа на металлолом.

— Ну что же, товарищ старший политрук, пойдемте поговорим с офицерами.

Совещание командного состава было непременнейшим моментом в подготовке к предстоящему "делу", и Фурцев был уверен, что уж тут-то въедливому комиссару будет дан окорот. Однако, выяснилось, что есть еще одно место, которое необходимо, "совершенно необходимо" навестить. И это не минометная, например, батарея.

— Надо пообщаться с тылом. — Головков сурово свел на лбу свои белесые брови.

— Но мы же только что… Ражин… щи…

— Это не то, вернее, не совсем то. Кухня, конечно, тоже наш тыл, но в узком смысле, а я имею в виду тыл…

Фурцев догадался сам.

— Женщины?

— Да, они.

Капитан вспомнил кукольную японскую деревушку, ротмистра Родионова на смертельно подгибающихся ногах. Встречаться с "русскими женщинами" ему не хотелось, но не пойти было никак нельзя.

— Вы знаете, куда это?

— Конечно. — Головков поправил пилотку.

Миновав школьные тылы, они шли некоторое время мимо деревянного решетчатого забора, перед которым, и за которым вольно росли лопухи. Слева, из-за забора кирпичного торчал в небо мертвый палец неизвестной котельной. Головков сообщил, что там, где т труба, там баня. Попалась на пути куча слежавшегося мусора, над ней дурачились мухи. В целом, пейзаж отдавал окраиной. Маленький город, подумал Фурцев, с одной стороны школы почти центр, с другой уже предместье. Потом подумал, что зря он это все думает, город наверняка не настоящий, сочиненный. Хотя, что в данном случае значит, не настоящий. Камни, лопухи, духота, разбитые витрины на площади, и даже сироп на асфальте, все настоящее. Так же как сорокапятки и винтовки, и пули в них. Впрочем, давным давно известно, что нет никакого смысла забираться мыслями в эту область, и делает это он, командир городского гарнизона, только потому, что не хочет думать о предстоящей встрече.