Нелюди Великой Реки. Полуэльф - Андрей Лавистов

На баланде свой срок отбыва-ать!

Смысл в этой песенке сводился к тому, что когда малолетка откинулся, на его плечах была только отвратительная казенная роба.

Но когда-нибудь выйду на волю,

Ветер будет казенку трепа-ать!

И поэтому

Чтобы быть поприличней одетым,

Я, как прежде, пойду ворова-ать!

Тут его, понятное дело, ловят злобные урядники, и все начинается сначала. Малолетке трудно отбывать; осободившись, он не может ходить в «казенке». Западло. И он снова идет воровать. И снова его ловят урядники. Дебильная песня. Почему, спрашивается, малолетка, отсидев столько раз — песня состояла куплетов из сорока — все еще остается малолеткой? Вот с такой бородой! Почему эта дурная малолетка не пойдет работать? За несколько дней он заработает на одежду, и еще деньги останутся. Можно было бы просто попросить одежду, не оставили бы голым милосердные люди. Есть у меня подозрение, что не так все просто. Вероятно, малолетке по каким-то тюремным законам нельзя было работать и просить милостыню. Тогда это трагедия. И ворует малолетка не из желания «быть поприличней одетым». Тут другое. Но песня жалостливая. Сомневаюсь, что можно исполнять ее таким радостным голосом, улыбаясь во весь рот.

Не успел я допеть песню до последнего куплета, как дверь в середине стены распахнулась, и франтовато одетый, с белоснежным халатом внакидку, Василий Васильевич, сам, собственной персоной, предстал перед моими глазами.

— Все поешь? — спросил он меня, прикладывая носовой платочек, обильно политый духами, к носу. Да, запашок от меня не очень. Кровью, блевотиной, почему-то, и потом.

— А мы на тебя, Корнеев, столько амулетов силы извели, что на них дирижабль в небо можно было бы без газа поднять, — просветил меня агент самым дружелюбным и легкомысленным тоном. — Считай, с нижнего плана душу твою вернули. Чуть копыта ты, полупидор, не отбросил… Не тушуйся, есть решение тебя выпустить. Полежишь еще чуть-чуть, поправишься окончательно, а потом иди себе, гуляй!

И, разом утратив как показное легкомыслие, так и лживое дружелюбие:

— А я с тебя, стервеца, глаз не спущу. Если бы мне колдун протокол подписал, гнил бы ты уже…

Я пожевал губами и прошептал неразборчиво что-то вроде «Хыч-лать-ссс»

— Чего? — наклонился ко мне Василий Васильевич. Вот придурок, я ж пел недавно, неужто он таких простых вещей не помнит?

— Хочу сделать заявление! — мстительно проорал я ему на ухо. — О том, как меня пытали сотрудники контрразведки! — Эх, жаль, во рту, как в пустыне — ни капли влаги. Плюнуть и то нечем. Но за «полупидора» он ответит.

— Делай, делай, — насмешливо проговорил Василий Васильевич, — я тут вообще не при чем. Локтев, холуйская душа, при задержании переусердствовал. Приказал Аристарху тебя вырубить. А тот и рад стараться. Это и протокол задержания подтвердил. Все-таки в гостинице брали, место людное… А потом ты на допросе уже себя не помнил. Такое вытворял… Наговаривал на себя, дескать, у меня смарагды в ж…пе, драться лез… Требовал досмотра, озабоченный… Но мы не в обиде. Даже вылечили тебя на казенный счет! — и лицо у него было такое, словно из собственного кармана заплатил.

Вот сволочь. Без мыла в любую щель влезет и вылезет, сухим из воды. Накрывается медным тазом мое заявление. Это, значит, он так Локтева подставил. Наверняка прямо не приказывал меня вырубать, чтобы при допросе с магическим жезлом не уличили, только намекнул. А Локтев для него каштаны из огня таскал.

Дверь распахнулась снова, в палату суетливо заскочил одетый в черный мундир абориген. Халат его был солидно надет в рукава, на шее болтался фонендоскоп, захочешь — не перепутаешь: целитель, но тоже в контрразведке служит. Он недовольно посмотрел на Вась-Васю, но замечаний никаких делать не стал — тот и сам уже, широко улыбаясь и подняв руки в знаке полной и безоговорочной капитуляции, отступал в сторону двери.

— Стишок, Василий Васильевич! — сказал я, и когда он непонимающе остановился, выдал:

Скоро станет ясно всем -

Полу- я, а ты — совсем!

Плохой стишок, но лучше, чем ничего. И угрожающий, как я надеюсь… Вышел из палаты агент уже не таким довольным. А доктор, подержав холодную сухую ладонь у меня на лбу, убрав уже руку, вдруг жадно спросил:

— А это о чем стишок? Типа, вы полудурок, а он совсем дурак? Или вы — получеловек, а он — совсем? У эльфов человек и дурак — синонимы?

— Стихи хороши тем, что количество интерпретаций может быть равно количеству интерпретаторов, — скромно ответил я. Конечно, синонимы. Но не говорить же об этом целителю. А то ухо к копчику пришьет и скажет, что так и было.

— Слышал я о Вас, больной, — захихикал врач, — что Вы Аристарху в рожу пукнуть изволили. Если взаправду, то ходите, оглядываясь, зверь еще тот. На весь Ярославль известен.

Все-таки вырвал я у судьбы этот шанс. Теперь репутация у Васи с Аристархом подмочена. То, что знает доктор, завтра, нет, сегодня уже станет известно всему городу. Прав был Виталя: целителя кормят частные визиты. А что он во время визитов рассказывать будет? Какие новости? Ежу ясно, какие.

Магические процедуры нельзя было назвать приятными, но после них мне разрешили встать и проделали со мной несколько тестов. Я должен был сделать десять приседаний, попрыгать через скакалку. Хорошо, что от пола отжиматься не заставили. Выяснив, что голова не кружится, ничего не болит, обязав не пить два часа горячительных напитков, вколов напоследок какой-то дряни в то самое место, которое пропело Аристарху песнь отмщенья, доктор вызвал охрану, и меня отправили на выход — получать одежду, оружие, деньги, расписываться в сотне бумажек, и все это в трех метрах от открытой двери, через которую благоухали трава, деревья, небо, река… Пытка. Но все бумажки я прочитал от корки до корки, а деньги пересчитал тщательно. Вроде все на месте. Выйдя из вполне симпатичного, судя по фасаду, здания контрразведки и отойдя в сторонку, я проделал то, что не решился сделать в «приемном покое» — вытянул из кобуры «чекан», проверил, все ли в порядке. Поверхностный осмотр не выявил каких-то дефектов, но не люблю, когда мое оружие кто-то чужой трогает.

Свобода! Слово-то какое!

Темницы рухнут и свобода

Вас встретит радостно у входа!..

Именно что радостно! Понимали древние поэты толк в словах! А теперь в гостиницу.

На входе задержался, присмотревшись к вывешенному специально для посетителей календарику. Вот гадство! Двое суток моей жизни Вась-Вася отъел! Вечер того дня, когда я в город въехал, день потом в больничке валялся, сегодня только отпустили! А чего он в больницу приходил, кстати? Есть у меня догадка, правда не очень убедительная. Во-первых, сообщить мне, что жалобу на него подавать бесполезно. Во-вторых, он, скорее всего, из тех ребят, что поражения не признают никогда. И пришел он сказать мне лицемерное спасибо, что я его от Локтева избавил. Дескать, он-то сам в любом случае — в шоколаде. Почему не сказал тогда? То ли доктор помешал, то ли «спасибо» сказать язык не повернулся. И угрозы — это обязательный номер программы. Самое смешное, что не принимать их всерьез я не могу…