Сто лет Папаши Упрямца - Фань Ипин
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Это ваша комната. Уже поздно, ложитесь спать. Не надо много разговаривать, завтра поболтаем. Я тоже устала.
Увидев, что в комнате только одна большая кровать, Папаша Упрямец и Вэй Сянтао невольно обменялись растерянными взглядами, а когда они очухались и пришли в себя, Цинь Сяоин уже вышла и закрыла дверь.
Казалось, что у них нет другого выбора, кроме как спать в одной комнате, но на самом деле они сами, промолчав, с этим согласились. Кровать напоминала огромный корабль и занимала большую часть комнаты. Они сидели на краю, взявшись за руки. Вэй Сянтао первая взяла его за руку, она считала, что то, как принимают ее и ее сына, – заслуга сидящего рядом мужчины. И сейчас она могла наконец поблагодарить его.
Когда Папаша Упрямец прикоснулся к руке женщины, которую все еще любил спустя шестнадцать лет, его холодная кровь раскалилась, только что она была густой – и вдруг бешено закипела. Тепло разливалось по всему телу, мужское начало бурлило, он мог следовать своему сердцу, как корабль по просторной поверхности реки, никаких препятствий.
Препятствие возникло внезапно, когда Папаша Упрямец и Вэй Сянтао уже практически были готовы заняться любовью. Образы двух ее сыновей вдруг всплыли у него в голове, как два айсберга, выросшие между ними, прервав то, что они собирались сделать.
Внезапно затормозивший Папаша Упрямец пришел в себя, словно только что избежал опасности или спас человека.
Еще не пришло время для этого, так я думаю.
Ничего не понимающая Вэй Сянтао молчала. Она была как причаливший к берегу корабль, который вновь оттолкнули от причала. Она недоуменно смотрела на человека, отвергшего ее.
Чаншоу еще не излечился. И еще, Чанфу еще не дал официального согласия.
Услышав, как Папаша Упрямец объясняет причину, по которой им нельзя спать друг с другом, Вэй Сянтао дотронулась до его лица, покрытого испариной, и произнесла: Нехорошо заниматься этим в чужом доме, это может принести несчастье другим.
Папаша Упрямец сказал: Это меня не волнует. Мы в доме моей сестрички.
Разве она не была твоей женой? Почему вдруг превратилась в сестричку?
Женой она по-настоящему не стала, поэтому и стала сестричкой.
Еще бы чуть-чуть, и я стала бы твоей женой.
Когда один твой сын вылечится, а второй даст согласие, тогда они оба станут моими сыновьями.
Раньше Чаншоу не мог вылечиться, потому что у нас не было денег. Чанфу не давал согласие, потому что был глупым.
Чаншоу обязательно поправится, ведь в деньгах сейчас нет недостатка. А Чанфу не глупый, он уже стал чиновником.
Когда Чаншоу вылечится, Чанфу сможет обзавестись семьей. Он до сих пор этого не сделал именно из-за брата.
Чаншоу тоже надо жениться. Тогда оба брата будут счастливы.
Вашими заботами… На лечение Чаншоу точно потребуется много денег.
Денег у Сяоин много.
Мы сегодня приехали, но еще не видели ее… мужа, мужа твоей младшей сестры.
Я в прошлый раз с ним встречался.
Они действительно очень занятые люди.
Вдова и бобыль лежали в кровати, не занимались любовью, а лишь болтали по-домашнему. Они говорили, говорили, постепенно их стало клонить ко сну, и они уснули, даже не погасив свет.
На следующий день Папаша Упрямец и Вэй Сянтао проснулись и спустились вниз. Внизу они увидели Цинь Сяоин и Лань Цзилиня, которые завтракали, болтали и смеялись. Глаза Лань Цзилиня были больше яйца в его руке, казалось, он уже узнал, что этот дом стоит гораздо больше двух миллионов – целых двадцать миллионов. Папаша Упрямец и Вэй Сянтао услышали, как он спрашивает у владелицы этого дома ценой в двадцать миллионов: Если сложить все дома нашей деревни Нэйцао и деревни Шанлин, вероятно, даже если сложить дома всей волости, будут ли они стоить двадцать миллионов?
Владелица дома по очереди указала на два нефритовых браслета на руках: На самом деле этот дом не дороже вот этих двух браслетов.
Вэй Сянтао в этот момент уже подошла к столу, она услышала эти слова и испуганно попятилась, словно опасаясь разбить браслет.
Цинь Сяоин тут же сняла один из браслетов и протянула Вэй Сянтао: Невестка, возьмите, это вам.
Вэй Сянтао затрясла головой, словно погремушкой, не решаясь взять браслет.
Цинь Сяоин цапнула Вэй Сянтао за руку и надела на нее браслет.
Стоимость состояния Вэй Сянтао моментально увеличилась на десять миллионов. Она чуть не упала в обморок.
Подарив браслет, Цинь Сяоин испытывала радость и легкость на душе, так же легко и просто крестьянин дарит мешок кукурузы другому человеку. Она сказала, обращаясь к Лань Цзилиню, глотавшему слюни в сторонке: Тебе тоже достанется. Когда будет удобно, зайди в мой ювелирный магазин, выбери себе что-нибудь.
Лань Цзилинь поспешно поклонился ей, отложил тарелку и палочки и произнес: Мне прямо сейчас удобно.
Цинь Сяоин ответила: Хорошо, тогда пойдешь со мной после того, как я позавтракаю с моим старшим братом и невесткой.
Лань Цзилинь взглянул на Папашу Упрямца, который сидел и молча ел, о чем-то подумал и, глядя на Цинь Сяоин, спросил: Папаше Упрямцу тоже должно достаться.
Глядя на сидевшего рядом Папашу Упрямца, Цинь Сяоин с глубоким чувством, не сдержавшись, прильнула к нему и с гордостью произнесла: Ему не нужно. Он сам по себе золотой Будда, мой Будда, Будда для всех.
Папаша Упрямец продолжал молча есть, он словно не слышал слов похвалы и сказочной метафоры Цинь Сяоин.
После завтрака секретарь Цинь Сяоин отвезла Вэй Сянтао в больницу навестить сына.
Лань Цзилинь ушел вместе с давшей ему обещание Цинь Сяоин, а когда он вернулся, на шее что-то сверкало – это была золотая цепь. Она была толщиной с мизинец, как крайт[28], обернувшийся вокруг дерева, и это очень не понравилось Папаше Упрямцу. Лань Цзилинь вдобавок еще и снял цепь и похвастался:
Это самая толстая из всех, какие были в магазине, весит триста пятьдесят грамм, то есть семь лянов, вот я ее и выбрал.
Папаша Упрямец сказал: Ты и на моей лодке всегда выбираешь самую большую рыбину. Самая большая не обязательно означает, что она самая вкусная, как и цепь, самая большая не всегда самая красивая? Тебе кажется красиво? Мне вот не кажется, такие только деревенские богатеи носят.
Лань Цзилинь ответил: Ты ничего не понимаешь. Разве можно сравнивать рыбу с золотом? Дорогостоящая вещь золото – оно дорогое, если тяжелое. Пусть назовут деревенским – мне все равно, главное тут – слово «богатей»!
А ты мужик жесткий.
Мне ведь сказали выбрать, что захочу, вот я и выбрал.
Лань
