Каинов мост - Руслан Галеев

Москва не унимаясь чадила во всю силу легких в то утро, ретушью дыма секла горизонт и мертвила естественную синеву неба. Да и не синеву уже, разве в таком пожаре небо бывает синим? Что-то асфальтовое проступило сквозь редкую синь, да и ту сильно затеняли низкие и неспокойные тучи-облака. От этого отчетливо представлялось, что уже совсем скоро осень. Но стоило бросить взгляд вниз, и становилось видно, что качается чудом уцелевшая береза, все еще упрямо зеленая во всем этом отрезвляющем двуцветии войны и разора. Без очков все размыто, и береза очень похожа на куст водорослей, легко пригибаемый течением. Что ж, это лучше правды. Однако я архивариус, «кгыса айхивная», как сказал бы, наверное, капитан… Я приучен смотреть на то, что есть.

Изредка солнце все же прорывало серую завесь, и тогда по полу беспокойно металась неуместная сетка теней, которым вроде бы и неоткуда было взяться при таком-то небе. Как тень от ажурной решетки… Ох, что-то потянуло меня на лирику да символы.

— Каковы ваши прогнозы, господин капитан, — спросил я, отвлекаясь от вида из окна, — придет Фальстат выручать свои манипулы или следует ждать худшего?

Вацлавски мгновенно спал с лица. Он если и походил на военного, то никак уж не на командира одной из легендарных тигровых манипул, куда, как известно, брали исключительно полевых, проявивших себя в бою офицеров.

Напротив, Вацлавски, пожалуй, напоминал этакого сельского бухгалтеришку, человека весьма уважаемого в узкой общине своей и даже газеты столичные порою почитывающего. В общем, чеховского такого человечка. Того, что ноль уже в ближайшем городе, но знает три фразы на латыни и периодически шокирует этим сельский люд. Другими словами, был капитан Вацлавски невысок, краснолиц, склонен к полноте и к тому же имел вместо шевелюры нечто похожее на пушок младенца. Право, не знай я, что передо мной сидит полевой, увешанный боевыми наградами офицер, к тому же капитан тигровой манипулы… Не знаю, не знаю…

— Фальстат не пгидет, — словно решившись, твердо отчеканил Вацлавски, — и я бы на его месте не пгишел ни за что. Люди пгежде всего, а он и так пгоявил себя мудгым военачальником, сумев спасти в этом инфегнальном багдаке часть бойцов из манипул и пгиданные войска. Нет, Фальстат не пгидет… Но и отчаиваться, уважаемый Пётг Петьёвич, ни к чему. Пгодержимся недельку, а там видно будет. — Вацлавски вдруг, словно вспомнив о чем-то, хлопнул себя по карману, а потом извлек из него… пачку сигарет… «Winston»! Лицо у него при этом было как минимум как у героя Пелопоннеса. Впрочем, правомерно…

— Черт побери, капитан! Да вы совершили чудо! Как вам это удалось?

— Мои гвагдейцы одагили. В последней вылазке за пговиантом была обнагужена табачная точка. Все не вынесли, но… Авось еще наведаемся!

— Тогда, может, и есть смысл продержаться неделю, — усмехнулся я, подходя к столу и с удовольствием угощаясь сигаретой. Не курил я… постойте… ну да, неделю!

…Сквозь оргалит, неплотно прилегающий к столешнице стандартного конторского стола двадцатилетней выдержки, нелепо проглядывали два склеенных скотчем листа бумаги с выведенным фломастерами заголовком «МЕДИАПЛАН». «Какие уж теперь планы», — предательски мелькнуло в голове. После первой же затяжки, видно, с непривычки, приятно закружилась голова.

— Чегтовски пгиятно, не пгавда ли? — усмехнувшись, поинтересовался Вацлавски, отламывая от сигареты фильтр и прикуривая ее с обратной стороны. — Жаль, легковаты… мы п'ивыкли к вейбьюду без фийт'а… ай, да что теперь. Багдак, беспогядок и неизвестность… Извечная гусская действительность, если вдуматься. Экспьессивность, конечно, свою голь игьяет, но в целом — все, как всегда…

«Вот и державные страдания», — подумал я, отходя к банке закипающего чифиря. В этот момент в окне что-то ослепительно блеснуло. Я отогнул полоску жалюзи и пригляделся. В районе храма Христа Спасителя полыхало гигантское костровище. Самого храма, по всей видимости, уже не существовало.

— Мегзавцы, — сквозь зубы пробормотал подошедший капитан, — ничего святого не осталось у этого нагода.

— Не в первый раз, впрочем, — заметил я, выключая из сети кипятильник, — кстати, капитан, вы проверили генераторы башни? Не грозит нам оказаться без электричества?

— Да-да, пговегил, — все еще глядя сквозь жалюзи, пробормотал Вацлавски, — но вы подумайте, какие мегзавцы. Все-таки, — капитан резко отошел от окна и вернулся за стол, — все-таки, уважаемый Пётг Пётгович, пгав был Фальстат, стопгоцентно пгав! Беспогядок. Надо. Выкогчевывать. Силой. Гастьелы, тюймы, газенвагены, в конце концов! Если этот нагод не запугать, он становится неуп'являем и… И взгывает х'ямы!

— Во-первых, это уж было. А во-вторых, вас бы ненавидели, — заметил я.

— А, это егунда… Не впегвой. Ну, что там наш чаек?

— Готов, доставайте чашки.

Капитан кивнул на ближайший шкаф, одна створка которого хронически не закрывалась из-за переполнявших его свертков ватманов. Другая половина издревле служила буфетом для нас, архивных крыс, и для архивных тараканов, которых, кстати, с момента начала смуты я не замечал. Кроме чашек, банки с сахаром и трех спичечных коробков с солью там валялись две таблички из коллекции моего сменщика, Тихунова Ярослава Андреевича, по кой-то черт коллекционировавшего такую вот «егунду»: одна синяя, с цифрой 18, служившая, очевидно, некогда номером дома, а вторая поинтереснее, с выведенными трафаретными надписями: «Ремонт крыши завода «Егерьмаш» проводит бригада РСУ «Мостострой» по главе с прорабом________». Помнится, это служило некоторое время темой для шуток. Строители мостов чинят крыши…

— Потому и крыши у нас такие, — сказал тогда я.

— Да, — кивнул Ярослав, — и мосты.

А про табличку с цифрой 18 он говорил так:

— Я же практически помог людям. Кому же приятно жить под числом зверя?

— Но число зверя — 666… Ах ну да, ну да, понял. Три шестерки — восемнадцать. Занятно.

Вацлавски, впрочем, не обратил на таблички никакого абсолютно внимания и, выбрав большую пиалу, вернулся за стол.

— Я ж ведь тоже об ином мечтал, — говорил он задумчиво, пока я переливал чифирь из банки в пиалу, — я ведь по сути… Ну, не военный человек по гождению. Так уж кагты легли, или кости выпали, чегт его поймет… Я ж ведь из семьи учителей. Вот к чему у меня душа лежит. Жить в сосновом богу… Чтоб, знаете, этак уютно пасмугно было, ели под окнами, сосны, туя… Дети носятся… Мечты, конечно. А тут еще эти газгильдяи, кгысы тыловые, пгостите гади Бога, негвы не выдегживают… Ведь не под пули отпгавляю, чегт их побеги!…

«Ну-с, — подумалось мне, — начнем с самого начала-с».

Некоторое время мы молчали, с удовольствием морщась и отпивая ядреный чифирь из мгновенно почерневшей нутром пиалы. Потом в ход пошли шоколадные конфеты, добытые гвардейцами Вацлавского. С улицы доносились гулкие отголоски далеких взрывов да рвущаяся ткань автоматных очередей. Но поблизости было тихо. Варвары, мародерствующие и жгущие Москву, не желали рисковать без надобности и к минному заграждению близко не совались. По крайней мере последние два дня. А тех, что тем не менее появлялись, без труда снимали засевшие в помещении ресторана «Седьмое небо» снайперы Вацлавского. Эхо канонады и стрельбы весьма органично вписывались в фоновый рисунок этого утра, заменив собою вечный шум со стороны автодороги и прочие звуки, образующие московскую тишину. Что, собственно, лишь подтверждало мою теорию о непрерывности жизни этого города. Великого города, поистине вечного, в отличие от исчезнувшего два года назад Рима, который был поглощен взалкавшей жертв планетой. Неповрежденным в результате локального раскола земной коры оказался лишь Ватикан, что, разумеется, тут же было воспринято как благоволение Господа к святой территории. Голоса немногих геологов, утверждавших, что причина этого кроется в расположении Ватикана вне зоны сейсмологической опасности, легко затерялись в общем хоре выгаркивающих типографскую аллилуйю СМИ. Москва же существовала не просто в пику катаклизмам, а переваривая их, впитывая, обращая частью собственного естества…

— Скажите, капитан, — обратился я к Вацлавски, когда первая пиала была опорожнена, а вторая еще не налита, — а как случилось, что войсковая элита, тигровые манипулы Фальстата, так… хм… бесславно проиграли битву за Москву плебеям?

— Позогно, Перг Петьёвич, позогно. Давайте называть вещи своими именами. Тем более, что именно так будет пгописано в скьижалях истогии. Но… это не совсем пгавда. Всех этих плебеев, как вы изволили выгазиться, мы бы газметали, как туалетную бумагу, выходя из согтига. Это же не войско, а банальное, пгостите, быдло, котогое следует давить исключительно кавалейгайдскими сапогами. И шпогами гвать. Однако пги газгаботке плана пегевогота не были учтены инфегнальные силы гогода. Да и кто мог пгедположить, что они так экст'енно активизигуются? И еще эта Твай. Вот вы, Пётг Петьёвич, можете мне сказать, что это за Твай такая?