Дело Габриэля Тироша - Ицхак Шалев

«Но, будь что будет, мы должны доказать этим сволочам, что рука наша настигнет их в их же селах и уравновесит нанесенный нам урон в Атарот и Неве-Иакове».

4

Снова я чувствовал чудовищный разрыв между его пророчествами, простирающимися до Евфрата, и мелкими анонимными действиями, во имя которых жалко было рисковать жизнью.

Мы обогнули на далеком расстоянии позиции «Хаганы» на западной стороне предместья и начали спускаться в долину, называемую «долиной Наблюдателей» и отделяющую Санхедрию от хребта, на котором расположено село Шуафат. Вели нас Дан и Яир, которые изучили этот маршрут несколько дней назад. Но, дойдя до русла ручья, мы задержались в поисках тропы в село. Я видел, что Дан и Яир сбились с дороги и должны были искать ее по северному берегу ручья. К ним присоединился Аарон. Когда он отыскал тропу в полнейшей тьме, место его занял Габриэль, во главе шеренги, и мы начали подниматься по крутому склону. За ним шагала Айя. На небольшом расстоянии от них шли мы, не спуская глаз с идущего впереди. Помню, мы прошли мимо двух пещер, входы в которые более темными пятнами выделялись во мраке.

И тут это случилось. Я вдруг услышал выстрел и крик Айи – «Берегись!» Я увидел, как она прыгнула с распростертыми руками в сторону Габриэля. В этот миг прозвучал еще один выстрел, а за ним – еще два.

Мы рванулись вперед, с пистолетами в руках, и увидели Габриэля, пригнувшегося к земле, с гранатой в руке. Он дал нам команду: «Гранаты!» Мы вынули их, ожидая следующего приказа, не зная, что произошло. Несколько минут длились, как вечность, полная угроз, но ничего не случилось. Только после этого, между скалами, мы нашли Айю, лежавшую от нас в нескольких шагах. Недалеко от нее, справа, валялось тело араба. Винтовка была зажата в его руках.

Какое-то время мы напряженно ожидали нападения, но никто не появился.

Это был одинокий араб. Я бросился к Айе. Пятно крови растекалось по ее платью от раны в живот. Глаза ее были закрыты, но ясно слышал ее дыхание.

Араб получил пулю в грудь и лежал мертвый, как камень.

Снова звучали слова команды Габриэля в ночной тишине. Мы сложили оружие в две сумки и надежно упрятали в одной из пещер среди могил Санхедрии, а тело араба зарыли далеко от места происшествия, в одной из двух пещер. Замели следы. Вызвали с позиции «Хаганы» ответственных за срочную медицинскую помощь, понесли Айю на носилках к ожидающей нас у границы предместья машине, которая увезла ее в больницу. Габриэль приказал нам немедленно, этой же ночью, убрать из наших домов оружие и боеприпасы. Он остался давать показания в полиции. Версия была следующей: мы вышли в научную экскурсию в рамках «кружка по изучению истории и археологии» при Национальной гимназии. Целью экскурсии было посетить огромное старое кладбище, растянувшееся между предместьем Санхедрин и селом Шуафат. Так как мы исследовали пещеры и всяческие углубления, то задержались до темноты. Вблизи русла ручья по нам открыли огонь, и одна ученица была ранена.

Габриэль оставил на месте патрон от пули араба, единственно выпущенной из ружья.

Эта версия была достаточно приемлемой. От Габриэля же мы услышали то, что случилось, и закрепится огнем и кровью в истории «очень узкого кружка». С этого момента не будет у нас никаких совместных историй. Каждый будет действовать в одиночку, где судьба преподнесет ему и раны, и скорбь, и гибель, и будет за ним тянуться шлейф воспоминаний.

Габриэль же рассказал, что в то время, когда мы двигались в Шуафат, один из банды направлялся в сторону Санхедрии, чтобы стрельбой отыграть предназначенный ей ночной концерт. Очевидно, заметил только двух, идущих впереди, и устроил им засаду, в расчете – убить мужчину и заполучить женщину. Но когда он направил ружье в Габриэля, это заметила Айя и прикрыла его собой. Тут же Габриэль дважды выстрелил в араба.

На следующий день мы убедились в том, насколько Габриэль прав, зная, что произойдет. Полиция посетила наш дом (полицейский-еврей и полисмен-британец) и произвела обыск. Нас долго допрашивали о наших отношениях с Айей, и задаваемые вопросы показывали, что подозрения следователей не ведут к какой-либо подпольной деятельности, а совсем по другому направлению. Кто-то, вероятно, навел полицию на мысль, что это был кровавый конфликт между двумя, влюбленными в Айю, и она была ранена одним из них. Меня спросили, не отбил ли я Айю от другого юноши. Особенно строго допрашивали Дана и Аарона, – была ли раньше Айя подругой одного из них, или обоих, и не думали ли они отомстить мне или Айе. В тот же день допросили директора гимназии, господина Тироша, Яира, и еще нескольких одноклассников, и все вращалось вокруг любви и ревности в седьмом классе. Стиль допроса был жестким, отталкивающим, когда из тебя пытаются выжать признание без применения физических пыток, а лишь при помощи языка угроз, сбивающего с толку и внушающего страх. Доктор Розенблюм был косвенно обвинен, что не обращал внимания на происходящее между учениками его гимназии, которым страсть кружит головы. Единственным, кто вышел сухим из воды, был господин Тирош, который виделся им трагической фигурой наивного ученого, питомцы которого превратили учебную экскурсию в сведение личных счетов.

Спустя некоторое время нам стало известно, кто подсказал версию полиции. Это была опять же госпожа Фельдман, которая увидела необычную возможность показать свой психологический талант в достижении юридической карьеры.

5

Все эти события, сами по себе важные, отдаляют нас от места, где лежит Айя на грани жизни и смерти. Может, именно в этом причина, что я уделяю этим событиям столько места, чтобы отдалить, как можно дальше момент, когда я весь буду прикован к описанию смерти Айи.

Когда мы привезли ее в больницу и взглянули в лицо доктора Хайнриха, главного хирурга, мы поняли, что на этот раз мы не имеем дело с раной, которую мастерство талантливого врача может вылечить. Что-то в лице доктора Хайнриха показывало, что надеяться можно лишь на высшие силы, на милосердие небес, и это нас испугало. Мы видели, что он не хочет обманывать себя слишком большой надеждой, и на него не производит особого впечатления тот факт, что Айя все время в полном сознании.

Лица наши просветлели, когда она дала показания офицеру полиции. Но эта способность давать ясные и длинные ответы не обманывала доктора Хайнриха и не позволяла ему давать обещания о быстром ее выздоровлении. Операция, которую он произвел, была успешной, после чего он сказал, что делать нечего, – лишь ждать, как разовьются дела, ибо решающими являются дни после операции.

В один из дней он остановил меня в больничном коридоре. Не знаю почему, но я выглядел в его глазах наиболее трезвым из компании:

«Что произошло на этот раз?» – спросил он меня строгим голосом, подчеркивая особенно – «на этот раз».

«Вы что, не слышали, – ответил я, не моргнув глазом, – стреляли в нее из засады».

«И как же вы оказались в тех местах? Ведь это просто безответственно устраивать учебные экскурсии в такие места в эти дни!»

Я понимал, что он вовсе обвиняет не меня, а другого. И мне не хотелось продолжать выдумку о «кружке по истории и археологии»

«Доктор Хайнрих! – сказал я, как человек, готовый сказать правду. – Об этих делах лучше не стоит распространяться».

Но на этот раз атмосфера тайны не произвела на него никакого впечатления.

«Всему есть предел!» – сказал он сердитым голосом.

– «Нельзя «Хагане» использовать таких молодых для своих целей!»

«Извините, – ответил я не менее сердито, – есть те, кто взвешивает и решает».

«Так пусть извинит меня тот, кто взвешивает и решает, если я скажу, что решения его слишком поспешны!»

Было ясно, кого он имеет в виду. Он посмотрел во все стороны и негромко сказал:

«Еще в Германии в его взвешиваниях и решениях было много от сумасшествия. Знаешь ли ты, какова будет цена этого безумия?»

Он повернулся и пошел в палату к Айе. Его преданность ей трогало сердца всех окружающих. Медицинские сестры рассказывали, что он посещал ее после полуночи, вслушивался в дыхание и измерял пульс.

Число посещающих Айю было столь велико, что не каждому удавалось посидеть у ее постели, и многие из одноклассников и одноклассниц, товарищей по движению «Наблюдатели Йоханана» могли лишь помахать ей рукой, стоя в дверях палаты. Когда состояние ее ухудшилось, старшая сестра объявила, что больше никому не будет разрешено входить к ней, кроме членов семьи и только одного из ее товарищей. Помню, что доктор Розенблюм побывал у нее несколько раз и немного посидел у ее постели. Стараясь скрыть тревогу, рассказывал ей всякие смешные истории.

В конце концов, остались около нее только госпожа Фельдман и я.

6

Городские пешеходы и те, кто приходит в больницу, не знают (если только не бывали там раньше), какой особый мир существует за стенами, отделяющими палату от улицы. В считанных шагах от мира здоровых людей, движущихся по мостовым, заполняющих учреждения, деловые офисы и кафе шумом и суетой жизни – располагается тайное царство, хорошо защищенное и управляемое абсолютно иными законами, чем законы мира здоровья. Кажется, даже законы природы, действующие везде одинаково, подчиняются этим внутренним законам царства больных. Здесь иной цвет у дня и ночи. Заря возникает здесь в таких бледных тонах, которые не увидишь в других местах, а с приходом сумерек ты слышишь долгий вздох, который проносится от одного края постели до другого, через все это царство. Такого вздоха, с наступлением темноты, не услышишь ни в каком другом месте. Впервые, я ощутил здесь власть врача, не допускающую никаких возражений. Приказы его выполняются беспрекословно, как ни в каком другом месте мира здоровья. Я следил за страхом, охватывающим молодых медсестер, когда они слышат быстрые шаги приближающейся старшей медсестры, узкогубой и старой, страхом, который бывает лишь в палатках воинской части с приближением командира. Но впервые я так же видел, с какой улыбкой обращаются эти медсестры к больному: «Доброе утро, как вы себя чувствуете?» Такого лекарства не найдешь ни в одной аптеке мира здоровья.