Две жены господина Н. - Елена Ярошенко

— Федор, а родителей его тебе не жалко?

Савин решил зайти с другой стороны, чтобы вынудить Федора откровенно поговорить…

— А что их жалеть, если они такую сволочь вырастили? Да и не люблю я этих униатов… Они веру отцов предали.

— Ты ведь не веришь в бога. Какое же тебе дело до униатов?

— Верю я или не верю, это дело мое. А те русские, кто в бога верует, одну веру должны иметь — православную. А униаты ее предали. И церкви их, униатские, — поганые. Папаша Татаринова — священник в униатской церкви, значит, тоже предатель. А сынок дело наше предал, ведь в революции тоже без веры нельзя. Так что получается? Кого же здесь жалеть? Жалеть не приходится! Пойду и убью.

— Ну что, Федор, тогда бери Татаринова на себя. Мы все сегодня же из Варшавы разъедемся от греха подальше, а ты вопрос с провокатором будешь решать сам. Меньше риска для остальных. Мне еще в Москве нужно дело с казнью адмирала Дубасова закончить. Я на Татаринова отвлекся, а в Москве без меня так толком ничего и не сделают, сам знаешь. Как руководитель отлучится, так все наперекосяк. У нас в России так заведено — за всем хозяйский глаз нужен, за что ни возьмись. Так что я в Москву, ребят обратно в Гельсингфорс отпустим. А ты смотри, хочешь — в Варшаве побудь, а хочешь — в Вильно до убийства укройся, явку туда я тебе дам. Из Вильно до Варшавы рукой подать, в любой момент вернешься. Пусть несколько дней пройдет, все тут поутихнет, Татаринов подумает, что увернулся от нас, успокоится, осторожность потеряет. Тут ты как раз вернешься в Варшаву и возьмешь его тепленьким. Ну что, договорились?

Федор кивнул. Что же, для Савина все складывалось удачно.

В двадцатых числах марта Дубасов опять должен был прибыть на Николаевский вокзал, возвращаясь в Москву из очередной поездки в Петербург. Точную дату возвращения генерал-губернатора никто не знал, его ждали 24, 25 и 26 марта. Снова решено было дежурить на улицах, по которым мог проехать губернаторский экипаж.

Борис Гноровский, дежурство которому назначили на Домниковке, почему-то был абсолютно уверен, что в этот раз Дубасов проедет именно здесь и именно ему, Гноровскому, суждено свести с ним счеты.

Но, конечно же, смерть генерал-губернатора будет и его, Гноровского, смертью. Каждое утро он торжественно прощался с товарищами, особенно тепло с Борисом Савиным, потом брал тяжелую шестифунтовую бомбу, завернутую в бумагу из-под конфет, и шел к назначенному месту, откуда потом приходилось ни с чем возвращаться обратно.

Попервости все боевики впали в торжественное настроение и прощались с ним словно бы навсегда, причем каждый искренне полагал, что Борис Гноровский идет сейчас совершать подвиг. Но подвиг совершить все как-то не удавалось и не удавалось, и ежедневные сентиментальные прощания стали всех раздражать.

Прощаясь с Гноровским в третий раз «навсегда», Савин решил, что лучше поговорить на какие-нибудь бытовые темы, чем в очередной раз выслушивать его напыщенные заветы товарищам по партии.

— Скажите, а вы не устали? — спросил он Гноровского. — Бомба тяжелая, на улице опять похолодало, гололед, вы целый день на ногах, к тому же ночами не спите…

— Да нет, я сплю, — пролепетал Гноровский, не ожидавший такого разговора на прощание. — А вот гололед, это да. Скользко, а я без галош. Того и гляди, упаду.

Савин уже ругал себя, что затронул скользкую тему. Не дай бог, Гноровский прицепится сейчас к какой-нибудь ерунде и попросит себе замену. А менять человека в последний момент всегда трудно — не самому же идти!

— Ничего, не упадете, — сухо отрезал он.

— Я тоже так думаю, — жалко улыбнулся Гноровский. — А все-таки страшно. Вдруг шлепнешься на льду? А в руках бомба… Да и рука устает, все время несешь ее на весу. Шесть фунтов как-никак…

Нет, что ни думай, а эти разговоры неспроста. Что ж, можно спросить его прямо, чего он хочет (только вопрос нужно сформулировать так, чтобы Гноровскому самому неудобно было бы попросить замену).

— Если вам угодно, мы можем послать вместо вас другого человека. Только я сейчас так сразу и не соображу, кого же отправить на Домниковку… Как бы не сорвалось дело!

— Нет-нет, ничего. Я справлюсь, просто я устал немного…

Ну что за хлюпик! Как бы и вправду не хлопнулся на тротуар и не взлетел на собственной бомбе, не дождавшись Дубасова.

— Послушайте, Гноровский, а если Дубасов поедет в экипаже с женой? — спросил вдруг Савин.

Это был хороший вопрос на проверку. Ответ на него позволял отделить сильных людей от слабаков.

— Ну тогда я бомбу не брошу, — подумав, тихо ответил Гноровский.

— И, значит, провалите все дело, упустите Дубасова и будете еще много раз его караулить заново, без всякой надежды на успех?

— Все равно, в женщину я бомбу не брошу!

Так и есть — жалкий хлюпик! Какие-то сентиментальные глупости ему важнее революционных интересов. Какое значение имеет эта дубасовская мадам, эта никому не знакомая и наверняка неприятная тетка, если нужно сделать важное дело! Вот из-за таких слюнтяев все и идет так трудно! Но сейчас совершенно неподходящий момент, чтобы в глаза заявить слюнтяю, что он — слюнтяй…

— Что ж, не буду вам возражать. Пожалуй, я с вами согласен, — сказал Савин.

Гноровский напрасно ежедневно прощался с товарищами, отправляясь караулить на Домниковке экипаж генерал-губернатора. Попытка покушения снова не удалась. По воздуху, что ли, адмирал перелетает с вокзала к себе на Тверскую? А может быть, кто-нибудь предупреждает его о готовящихся покушениях и засадах? Да нет, в такой маленькой группе проверенных людей не может быть провокатора, наверняка все дело в несчастливом стечении обстоятельств.

Была еще надежда перехватить Дубасова по пути на вокзал, когда он вновь собрался в Петербург 29 марта. (И что он мотается туда-сюда? В Москве бы делом занялся! Впрочем, боевикам это было только на руку — появлялись новые шансы на удачу.)

29 марта, казалось бы, учли все, рассчитали покушение по минутам, но проклятый адмирал вновь как заговоренный остался жив. Ведьма какая ему ворожит, не иначе…

Савин, измотанный бесплодными попытками провести этот проклятый теракт, впал в состояние бессильной ярости и тревоги и в тот же вечер сорвался из Москвы в Гельсингфорс к Азесу.

В Финляндии было тихо и уютно и еще совсем по-зимнему лежал снег, укрывая белыми шапками ветви пушистых елочек. У Савина даже появилось какое-то рождественское настроение, как в детстве. Но Азес быстро вернул его на землю. Встретил он Бориса не слишком приветливо и сразу перешел к делу:

— Так что же там у вас, черт возьми, с Дубасовым? Долго вы будете дурака валять?

Савин, продумавший дорогой, как и о чем он будет говорить, сразу постарался отмести от себя всякую вину за неудачу. Нужно же понимать, какое это тяжелое задание! Он рассказал и о данных наблюдения (часами выслеживать генерал-губернатора и собирать о нем сведения — не шутка!), и о неоднократных попытках встретить его по пути с вокзала, которые закончились неудачей, и о том, что все члены московской организации, несмотря ни на что, верят в успех и готовы на все, чтобы ускорить покушение…

— Это все замечательно, — прервал его Азес. — Но позволь напомнить тебе, что срок, назначенный центральным комитетом, движется к концу. Вам было поручено убрать Дубасова до созыва Государственной Думы. Повторяю, до созыва! До, а не вообще когда-нибудь! Дума будет созвана в апреле. Сейчас конец марта. Дубасов жив и великолепно себя чувствует. А у вас множество причин для того, чтобы оставить его наслаждаться жизнью. И что прикажешь делать с людьми, неспособными выполнить волю партии или злостно нежелающими этого делать?

Эти невнятные угрозы были неприятны. Борис не верил, что Азес захочет предпринять что-либо против него. Но авторитет свой уронить, завалив все задания, Борис тоже не хотел.

— Знаешь, у меня есть один план, — торопливо сказал он. Собственно, никакого плана у него не было, пришлось импровизировать. Что же предложить? Ах да, скоро ведь Страстная суббота! Удачно!

— В Страстную субботу в Кремле будет торжественное богослужение. Дубасов обязательно должен на нем присутствовать. Стало быть, он выедет из дома, к началу богослужения проследует в Кремль, и мы сможем его убить.

Азес заинтересовался. Импровизация получалась удачной.

— А где вы хотите его шлепнуть? Возле дома или в Кремле, непосредственно на службе в соборе? Небось в Успенский собор с бомбой пролезть трудновато будет…

— Лучше всего на въезде в Кремль. Мы имеем возможность проконтролировать Никольские, Троицкие и Боровицкие ворота. Ну и Спасские на всякий случай, но через них он вряд ли поедет. Поставим у каждых ворот по метальщику с бомбой, хоть одному из них да повезет! Одобряешь такой план?