Тамбур - Анна Малышева

Дома его ждал разнос от жены. Та сказала, что ребенку не дают спать звонки — два раза звонила какая-то женщина и просила его к телефону. Но когда Нина сказала, что та спокойно может передать ей все, что угодно, как-то замялась и бросила трубку.

— Телефон я отключила. Ты свой мобильник тоже отключай. Хоть одну ночь поспать бы спокойно! — Нина с раздражением взглянула на часы и махнула рукой:

Хотя, какое уж там! Второй час!

* * *

Голубкин отправился в институт с утра, если это можно было еще назвать утром. Жена не только отключила все телефоны, но и в раздражении забыла завести будильники, так что проспали все — кто куда. Следователь чертыхался, пробиваясь сквозь пробки к институту, и жалел, что не воспользовался метро.

На кафедре были знакомые все лица — Марьяна Игнатьевна, щеголь лет пятидесяти, с удивлением взглянувший на Голубкина, ", конечно, Жанна.

Та сидела с мрачным видом и, казалось, вообще ничего не желала знать и видеть. Ее миловидное личико казалось осунувшимся. На Голубкина она едва взглянула.

— Доброе утро, то есть день, — поздоровался тот, еще не отдышавшись после выхлопных газов, которые чуть не задушили его на Садовом Кольце. — Что новенького?

— А чего бы вы хотел? — доброжелательно спросила Марьяна Игнатьевна, снимая очки и враз молодея лет на десять. У нее были удивительно красивые глаза… — У нас тут каждый день новости.

— Ну, например? — Голубкин обращался исключительно к ней. Он чувствовал, что эта женщина готова к разговору, в отличие от Юры, который уже собрал книги и вышел, и Жанны. Та была мрачнее тучи.

— Вы что у нас тут, решили пост учредить? — поинтересовалась Марьяна Игнатьевна. — На общественных началах? Вроде бы уже всех допросили.

— Да, только вот, — Голубкин решил сблефовать, — мой приятель из вашей управы вчера вечером позвонил и сказал, что имелся еще один случай нападения на сотрудника вашего института. «С прошибитием головы», — каком выразился-.

— Врет он все! — взвилась Жанна и тут же упала обратно на конторский стул. — Никакого «прошибития» не было! У этой наркоманки поганой просто синяк на башке, а она уже и в милицию помчалась! Сама же и упала, или вообще накануне кто-нибудь из ее дружков…

Молчала бы в тряпочку!

— Жанна, фу! — резко, как собаке, приказала ей начальница, и девушка разом смолкла. Она сделала вид, что целиком погрузилась в распечатки на принтере — наверное, тех самых списков литературы, из-за которых косвенно пострадала Пивоварова. Но Голубкин мог дать слово — она все слушает.

Марьяна Игнатьевна укоризненно покачала головой и повернулась к нему:

— Я тоже не знаю, что и думать. Это ведь насчет Пивоваровой, да? Я о ней ничего плохого сказать не могу.

Училась — недурно, никакого там хамства или прогулов в особенности не отмечалось. По итальянскому шла почему-то слабо… Что странно, она ведь спецшколу окончила и вообще могла бы подтянуться. У девушки и данные были неплохие. Я сама как-то приняла у нее экзамен и удивилась — на этот раз была готова, и отлично готова! Но я все-таки поставила четверку, — помедлив, добавила она.

— Почему же? — Голубкин угостил ее сигаретой.

Та, кивнув, закурила.

— Потому что если Алексей Михайлович, мир праху его, регулярно оценивал ее ответы на три и два, я органически не могла предполагать, что она вышла на высший балл. Язык — это кусок текста, который вызубрил наизусть, и повезло — попался тот самый билет!

Язык — это…

Женщина произнесла довольно красочную гирадуна тему того, чем является итальянский язык, и Голубкин несколько заскучал. Однако суть он уловил. Марьяна Игнатьевна считала, что Пивоварова случайно отвечала так хорошо.

Стих на нее такой нашел. И еще сотрудница кафедры не хотела обидеть Боровика тем, что вдруг отличила двоечницу.

— Понимаете, эта случайная пятерка все равно бы ей ничем не помогла, — объясняла она, снова надевая очки и давя в пепельнице сигарету. — По баллам… Нет, нечего и думать — шла одной из последних. И это странно — ведь мне-то она отвечала хорошо!

— А если Боровин специально занижал ей отметки? Может, она ему чем-то не угодила?

После этого вопроса Жанна снова вскочила и хотела было что-то сказать, по начальница очередным властным движением усадила ее на место:

— Постой, милая, помолчи. А еще лучше — иди набери чайник и вымой вчерашнюю посуду. Целый поднос накопился.

Когда девушка вышла, она добавила:

— Никак не может успокоиться. Уже сликтопонем и горюет, так это Жанна. И спрашивается, почему? Он и внимания-то на нее особого не обращал. Так, вел себя вежливо, как со всеми.

— Вы в субботу были на кафедре? — внезапно прервал ее Голубкин.

Та удивилась и ответила, что в субботу у нее тут занятий нет. К чему приходить? Жанна — та могла прийти, доделать какие-то методички. Голубкин и виду не подал, что уже общался с девушкой и снял с нее показания.

— А Пивоварова часто тут бывала? — спросил он и тут же услышал, что со всего курса девушка мелькала на кафедре чаще остальных. Постоянно являлась за какими-то бумажками, причем не для себя, а для всех.

— Она вообще-то была чудаковатая, — заметила женщина. — Обвешанная бусами всякими, цепями, как елка. Но не хамка и не прогульщица. И, в общем, училась неплохо.

— Кроме итальянского? — уточнил Голубкин, и та кивнула. — Как вы полагаете, могла девушка выдумать эту историю с ударом по голове?

После некоторой заминки Марьяна Игнатьевна ответила, что видит единственную причину, по которой девушке пришлось бы что-то выдумывать: передозировка и обморок. Она хотела все свалить на посторонние обстоятельства, чтобы выгородить себя и вместе с тем избежать отчисления. Их ректор давно сказал — узнает, что студент принимает наркотики, — никаких шансов, его выгонят, пусть он будет хоть самым лучшим. От наркомана до наркодилера — один шаг.

— А если она не принимала наркотиков? — продолжал настаивать Голубкин. — Отчего вы так в этом уверены?

— Да если бы вы видели, как она одевается!

Голубкин чуть не ляпнул, что видел, и не раз, но сдержался. Вовсе ни к чему было посвящать сотрудников кафедры в свои беседы с Аллой. И произнес примерно ту же фразу, что и она вчера — дескать, глупо судить человека по одежке. Марьяна Игнатьевна нахмурилась:

— Ну, если и так… Все равно, мне не верится, чтобы вдруг у нас на кафедре кого-то пытались убить!

— У вас УЖЕ кое-кого убили, — выразительно произнес Голубкин, и в комнате установилось неловкое молчание, которое, впрочем, вскоре было нарушено звяканьем перемытых чашек — это вернулась Жанна. Она закопошилась возле чайного столика в углу, по-прежнему делая вид, что следователя нет в комнате. «Да что она против меня имеет? — возмущался про себя Голубкин, глядя в спину девушке. — Вроде бы мы нормально общались!»

— Хотите чаю? — заторможенно спросила та.

Он поднялся со стула, готовясь проститься — чаю в такой обстановке вовсе не хотелось, — и чуть не оступился. Приподняв правый ботинок, Голубкин обнаружил под ним очень знакомый предмет — голубую пластиковую бусину, одну из тех, что украшали потешные косички Аллы Пивоваровой. Он подобрал ее и повертел между пальцами, показывая женщинам:

— А это что?

«Что» это — он и сам знал отлично, однако предполагалось, что с Пивоваровой он даже не был знаком.

Женщины переглянулись. Марьяна Игнатьевна строго смотрела на Жанну, та смущенно опустила глаза.

— Спрашивается, к чему было выписывать для кафедры деньги на пылесос? — как будто в воздух произнесла Марьяна Игнатьевна. — Уборки все равно не дождешься.

— Я сегодня не успела. — пробормотала методистка, в чьи обязанности, как немедленно узнал Голубкин, входила и ежеутренняя приборка помещения.

— Так что это? — Он разглядывал бусинку. — Странная штучка. Это бирюза, что ли?

— Да простой пластик! — с пренебрежением бросила Жанна и, отвернувшись, принялась заваривать чай.

Голубкин смотрел ей в спину. «Значит, пластик? А откуда ты знаешь, милая? Я и с двух шагов ошибся, а ты и за пять рассмотрела. Стало быть, знала Пивоварову, и та тебе все сказала? Что же молчишь?»

Он вторично отказался от чая и в большой задумчивости вышел на крыльцо института. Как будто ничего не прояснялось, но он почему-то все больше верил, что Пивоварова говорила правду. Достав из кармана куртки бусину, он покатал ее на ладони, вспоминая, как активно осыпались эти дешевые украшения с ее смешных черных косичек. И вдруг Носился назад.

На кафедре была уже одна Марьяна Игнатьевна. Она со вкусом пила чай и едва не поперхнулась, вновь узрев нежеланного гостя.

— Как?! Опять к нам?!

— На секунду, — Голубкин грузно упал на стул перед нею. — По какому графику убирается кафедра?

Женщина отставила чашку очень медленным, осторожным движением. Она смотрела на него, как на сумасшедшего, хотя сама несколько минут назад возмущалась небрежной уборкой.