СОЛНЦЕ ВОСХОДИТ НА ЗАПАДЕ - НИКОЛАЙ ФЕВР

И город русского позора, где так недавно, беззащитным старикам-адмиралам привязывали к ногам ядра и бросали их за борт. Где, венгерский наборщик Бэла Кун тысячами расстреливал русских людей и грязным сапогом втоптал трехцветный флаг в грязь на Графской пристани.

Все эти мысли приходят мне в голову, когда автомобиль, миновав симферопольскую выездную заставу, выносит меня на севастопольское шоссе.

Несмотря на то, что со времени падения Севастополя прошло уже несколько месяцев, по сторонам дороги лежат груды испорченного военного материала. Мой спутник проезжал здесь на другой день после взятия Севастополя и говорит, что тогда эти груды, километрами, достигали высоты человеческого роста. Теперь они уменьшились, но, тем не менее, уже около часа мы едем вдоль полей сплошь устланных поломанными танками, автомашинами, орудиями, пулеметами, зарядными ящиками и винтовками. С обеих сторон дороги – доты. Они вырублены в серых скалах и совершенно сливаются с окружающим. Их – сотни. Но надо напрягать зрение для того, чтобы отыскать глазами хоть один. По обеим сторонам дороги – огромные воронки от авиабомб. Срезанные начисто деревья. Сдутые с лица земли поселки. Вот один из них – Дуванкой. От него ничего не осталось. Только – остовы фундаментов убогих татарских лачуг. Но там уже копошатся люди. Лиловой змейкой вьется дымок. Поселок стоит на лысой горке, место это для жилья должно быть отвратительное и не осталось тут ничего, а люди, с кошачьей преданностью к насиженному месту, возвращаются именно сюда. Дымок за дымком и скоро здесь вырастет поселок. Жизнь, голая жизнь, по-видимому, сильнее всего. Даже – смерти.

Проезжаем Камышловский мост. Машина все ускоряет ход. Скоро покажется Севастополь. И, впервые после Киева, подъезжая к новому городу я испытываю особое волнение: – слишком большое место занимает в русском сердце маленький город Севастополь. Почему-то вспоминаю вычитанное на днях объявление в старой симферопольской газете «Красный Крым». Это объявление гласило: – «сегодня на Примбуле состоится гулянье. Будет играть музыка… Примбуль – это Приморский бульвар. Ничего себе. Не надо обладать особым музыкальным ухом для того чтобы почувствовать всю пошлятину первого и всю прелесть второго .Ну, что ж, Примбуль, так Примбуль…

Машина делает резкий поворот, показывается синяя зазубрина Северной бухты и темная неровная полоска Черной речки. Мы останавливаемся у Инкермана. Вот они, знаменитые инкерманские штольни. Знаменитыми они стали в день падения Севастополя. И страшная слава, нависшая над этим местом, будет несмываемым кровавым пятном лежать на тех, кто эту славу создал. Инкерманские штольни – это самая жуткая страница севастопольской эпопеи. В них находились два склада: шампанского и… снарядов. Севастопольцы, число которых, по рассказам, колеблется от шести до десяти тысяч, прятались тут от бомбардировок. Воды для питья не было. Люди пили шампанское. На голодных людей шампанское действовало, вероятно, особенно опьяняюще. И мороз пробегает по коже, когда вдумаешься в это: тысячи голодных, измученных и подвыпивших людей. В день падения Севастополя партийное начальство города отдало приказ – взорвать находившийся в штольнях склад снарядов и умышленно, (чтоб не остались у немцев) не предупредило прятавшихся там людей. Несколько тысяч Севастопольцев, главным образом, женщин, детей и стариков – взлетели в воздух вместе со снарядами и шампанским.

Мы стоим на пригорке напротив штолен и видим этот кошмарный подорванный холм, осевший от взрыва на три-четыре метра вниз. Сколько под ним похоронено человеческих жизней! Сколько нечеловеческого ужаса погребено здесь!

Рядом со штольнями – старинный монастырь, высеченный в скале. Там несколько пещер. Там давно уже нет ни одного монаха, но над пещерами вьется дымок. Значит там живут люди. По стертым каменным ступеням поднимаемся вверх. Над входом в пещеру приделана дверь, в пещере – лежит солома, стоит коза и сидит девочка с собакой. Собака недовольно ворчит.

– Белка, перестань, – говорит девочка.

Я принимаю их за беженцев из Севастополя. Но каково же мое удивление, когда я узнаю, что они живут в этой пещере уже пять лет. Пять лет – в сырой каменной пещере! Почему?

– Я не знаю, мамка знает, – говорит девочка.

Из соседней пещеры выходит «мамка». Зовут мамку – Настасьей. Она уборщица в Севастополе. Был у нее муж, работал в арсенале. Его расстреляли. «За политику» – говорит Настасья. А ей запретили проживать в черте города. По-видимому, настасьино пребывание в Севастополе считалось угрожающим безопасности Советского Союза. И она с дочкой, козой и собакой Белкой поселилась в пещере за городом. И живет здесь – пять лет. Вот и все…

У одного из штатных трубадуров советской власти Ильи Эренбурга есть книга. Называется она – «Испания». Несколько страниц этой книги, облитых желчью по адресу «феодальной Испании», повествуют о людях, живущих в пещерах в каких-то испанских горах. Зачем автору понадобилось ездить в Испанию? Ведь он наверно гулял по Примбулю? В белых штанах и под музыку? От Примбуля до этой пещеры каких-нибудь три километра. Это гораздо ближе Испании. И он бы увидел тут гражданку социалистического государства – Настасью, с дочкой, козой и собакой Белкой. Двести строк в «Известия»? Или в «Правду»?!

За Инкерманом автомобиль делает еще один поворот и останавливается на возвышении, с которого хорошо видно то место, где… был Севастополь.

***

Свежий морской ветер играет голыми ветками акаций на Историческом бульваре. Он набегает с моря, пролетает мимо Малахова кургана, поднимает пыль с беспомощно лежащих развалин города и исчезает, где-то за горкой с легендарными севастопольскими редутами. Он приносит с собой тот особый запах моря, Черного моря, который заставляет каждого, раз вдохнувшего его, уехать отсюда с единственной мечтой – вернуться когда-нибудь сюда навсегда.

Морской ветер чуть слышно шевелит ветками акаций. И он, и акации понимают, что шуметь сейчас не время. Слишком много человеческого шума было недавно в этих местах. А может этим тихим шелестом они служат какую-то свою, известную только им, бессловесную панихиду по рабу Божьему – Севастополю.

По крутому подъему Исторического бульвара мы медленно поднимаемся в гору. Тут и там зияют огромные воронки от тяжелых снарядов и бомб. С корнем вырванные деревья беспомощно висят на своих уцелевших соседях. На верхушке одной акации нелепо раскачивается раскрытый противогаз. Вдоль аллей и дорожек валяются кучи неиспользованных снарядов, пулеметных лент, патронов и ручных гранат. Дыхание смерти пронеслось над Историческим бульваром. Оно витает здесь и сейчас: – вокруг виднеются десятки табличек – «осторожно, неразорвавшаяся бомба».

На одной из площадок – статуя Ленина. От нее осталась одна нога. Из ноги торчат кверху проволочные обгрызки. На них раньше держались голова и руки. Снаружи – гипс, внутри – пустота. Эти люди даже своих идолов не могли увековечить по-настоящему. Мой спутник рассказывает, что как-то перед войной, на одном из гипсовых заводов Донбасса, он видел пять тысяч, вот таких самых, гипсовых пустышек, заготовленных впрок. Серийное производство низкокачественных Ильичей. Это имело свой резон. От дождя и ветра, эти гипсовые идолы очень скоро оставались без носа и ушей. Надо было ставить новые.

Поднимаемся по дорожке еще выше и перед нами памятник Тотлебену. Это – памятник Империи. Это не гипсовая ерунда ширпотреба. Вылитый из бронзы стоит он, огромный и величественный, десятилетиями. Осколком разорвавшейся бомбы, как ножом, срезало голову статуи. А другим осколком, так же аккуратно снесло голову одному из солдат на барельефе памятника. В ту давнишнюю оборону Севастополя командир сложил свою голову в бою наравне с простым солдатом. И в этой обороне он снова сложил ее вместе с ним, но на этот раз лишь… с бронзового памятника. Не хотел ли сам Рок символически указать этим на вечный позор партийной верхушки сбежавшей из сдающейся крепости и бросившей сто тысяч бойцов в безысходном тупике Хсрсонеса?…

С горки Исторического бульвара виден весь Севастополь. Или, вернее, то место, на котором он был. Наподобие раскопанных остатков Помпеи, внизу расстилается новая панорама Севастополя. Целые ряды домов, целые кварталы, словно скошенные снопы, беспорядочными скирдами лежат вдоль улиц. Пыль, поднимаемая с развалин, тихо колышется в воздухе и создает полное впечатление дымящихся остатков города, погибшего в результате какого-то страшного подземного катаклизма.

Смотрим еще раз на бронзовую громаду Тотлебена, проходим мимо левой ноги Ильича, спускаемся в город и мимо лежавших вповалку мертвых домов идем к Нахимовской площади.

Нахимовская площадь… Конечно, она должна быть в Севастополе. И она была. «Была» – ибо большевики давно переменили ее название и дали ей имя Ленина. На этой площади стоял когда-то замечательный памятник. Памятник гордости русского флота и русского народа – адмиралу Нахимову. Памятник Нахимову, «царскому золотопогоннику и врагу народа», большевики снесли. Несколько лет бронзовая статуя знаменитейшего русского моряка и безупречного командира валялась во дворе Исторического музея. Подметальщики двора присаживались иногда на нее для того, чтобы отдохнуть и скрутить цыгарку. Потом им пришлось искать другое место для отдыха. Статую адмирала куда-то уволокли. Оказывается ей нашли другое применение. На бывшей площади Нахимова решено было поставить монументальный памятник Ленину. Однако, в Советском Союзе, по-видимому, не нашлось нескольких сот килограммов бронзы, для то чтобы увековечить память своего создателя. Выход из этого оказался простой: – взять статую никому не нужного адмирала и перелить ее в изображение Ильича. Так и сделали. Огромный безвкусный истукан Ленина занял на площади место адмирала Нахимова.