Академия святости - Роман Алимов
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
– Изо всех сил стараюсь, но не могу, считаю себя виноватой, может мне в церковь с тобой пойти, бабуль?
– Помолиться хорошо, только чувство вины и покаяние – это разное, когда винишь себя, значит осуждаешь, терзаешь себя за то, что переступила порог дозволенного, и за этой границей мучит совесть. А покаяние – это изменение себя, отвращение от греха, а ведь ты не совершала греха, чтобы каяться в нем. Спроси себя Машенька, сознательно хотела ты чтобы беда произошла? Если винишь себя в том, что ты плохая, за лисичку, за аварию, старайся прекращать помысел сразу же, так ведь можно дойти до уныния, а там и бесы рядом, а из их лап ой как сложно выбираться.
– Спасибо, от беседы мне легче, постараюсь бабуль.
Послышался скрип калитки, Валя обернулась, входил отец Григорий, шутя подмигивал, а в руке нес небольшую корзинку:
– Приветствую тебя Ивановна! Ой, да ты не одна, здравствуйте девушка! Вот зашел проведать Валя тебя, как здоровье? Некогда встретиться, а в храме сама знаешь, времени и поговорить не остается.
– Слава Христу, все хорошо у меня. Сидим, радуемся жизни, так сказать, беседуем, да вы тоже к нам присаживайтесь, поведайте мудрое слово.
– Ой, некогда, корзинку принес от жены тебе, пирожки она испекла. А я бегу, отпевание, опаздываю. Да, вот от меня тебе подарочек, проездом гостил у меня друг старый, в монашестве он сейчас, сам четки плетет, подарил. А мне и не нужны, у меня их больше дюжины, хочу тебе передать, ты молитву любишь, знаю.
Отец Григорий вытащил из сумки бумажный сверток и вручил Валентине.
Развернула бумагу, внутри лежали черные плетеные четки с пятью позолоченными бусинами и крестом.
Пять словес
Тем же вечером, после нежданного подарка, когда Маша уже уснула, Валентина готовилась к Иисусовой молитве, по совету отца Григория. Триста узелков казались массивным, увесистым правилом, поэтому решила ограничиться тремя кругами вместо обычных вечерних молитв.
Уселась на низкую скамеечку, и приступила:
– Господи Иисусе Христе помилуй мя, Господи Иисусе Христе помилуй мя, – тихо произносила вслух, пальцы шагали вперед, узелок за узелком.
Ум начал сбегать от призывов, ему хотелось размышлять о Маше, о разбитой утром любимой кружке мужа, о новом почтальоне и об остальных интересностях жизни, но Валя упрямо тянула узелки и возвращала непослушную мысль.
– Господи Иисусе Христе…
После первых двух кругов источник помысла немного поддался, упорство одержало маленькую победу.
– Господи Иисусе Христе помилуй мя.
Тогда разум отыскал новую лазейку: «А что это ты неполную молитву читаешь? Где грешная, где Сыне Божий?».
Валя ответила: «Апостол свидетельствовал – Хощу пять словес умом моим глаголати, неже тьмы словес языком!»
Продолжала:
– Господи Иисусе Христе помилуй мя.
Помысел решил подсказать:
«Все внимание на низ живота, туда, туда, сейчас потеплеет…»
Валя не отвечала, но продолжала труд. Отец Григорий, советовал перемещать внимание на сердце, поэтому через несколько сотен решилась продолжить еще.
– Господи Иисусе…
В первую ночь молитва не шла, ум необузданно прыгал в разные стороны, отказываясь цепляться за слова, из сотен узелков пробились внутрь только десять-двадцать, оставшиеся ускользнули в пустоту.
Во вторую и третью недели дело постепенно пошло к улучшению. Тянулись четки и месяцы, пока Валентина научилась крепко хватать за хвост убегающую мысль, держать внимание на духовном сердце, молиться умом. Оказалось, что знаний не хватает, пришлось просить отца Григория раздобыть нужные книги. Читала много, по теме и около нее, о «Калабрийском монахе», о «Триадах», «Страннике» и много, о чем еще, постепенно молитва пошла.
В одну из ночей сидела с закрытыми глазами и двигала четку за четкой, в полной тишине и внешнем молчании, мысль работала как стрелка часов. Сердце растопилось от первого круга, от второго горело и жаждало Христа, искало благодати. После месяцев упорства, чтения и труда центр души наполнился до краев, залился безмолвной радостью.
Несколько дней жила полученным, встречала Машу из школы, в которую отправил ее Василич, ходила в магазин, убиралась во дворе, а сама светилась и изливала любовь на каждого встречного.
В один из тех дней возвращалась домой с кладбища, проходила мимо магазина. На скамейке, как всегда, засиживались допоздна нетрезвые обитатели слабоосвещенной улицы. Видимо вечер не задался, вместо звона бутылок и сумеречной ругани, две фигуры суетились и что-то трясли. Валя остановилась, поправила очки и пригляделась. У ступенек магазина, на грязном, холодном асфальте лежал закадычный друг Рыжего – Семеныч. Два собутыльника поливали и тормошили его изо всех сил.
– Вставай братан! Харэ валяться! – кричал высокий в ухо лежащему приятелю.
– Лей на него, кажись, траванулся, – добавлял второй.
Валя подошла ближе.
– Давай мать, замантуль че нить, вишь, Семеныч дышать отказался, че с ним твориться?! – промямлил высокий мужик с фингалом.
– Что же с вами сделаешь негодники?! Сами себя убиваете!
– Базаром делу не помочь! Да, он синий уже, как причесон Мальвины! – тряс Семеныча заботливый друг.
– Ой, ой, ребятки. Дайте пульс нащупаю, ведь медик я все-таки!
Валя прижала пальцы к багровой шее Семеныча, пульс вяло шевелился.
«Скорая в деревню быстро не доберется, капельницу тоже не достать. Молиться, Господь милостив!» – хлопала по щекам «Героя асфальта».
Повернулась в сторону востока, опустилась на колени, прикрыла глаза:
– Господи Владыко, ты светишь, как солнце всем одинаково, не каждый из нас принимает Твой свет, многие прячутся. Услышь меня недостойную, исцели от страсти, прости грех, Твоему созданию неразумному, дай ему вернуться в лоно церкви Твоей, пробуди ото сна!
Валя еще стояла с закрытыми глазами, как ее за плечо уже трясли, она обернулась. Семеныч прочно сидел, но его рвало и выворачивало наизнанку.
– Очухался, он, очухался! Благодари мамашу, это она! – ликующе голосил друг, помигивая набухшим фингалом.
– Ну, как здоровье, заправиться может, налить?
Семеныч продолжал эвакуировать желудок и лишь отмахивался от вопросов.
– Не до вас ему! Как в норму придет, водой напоите, – с трудом поднялась с колен Валя, – пойду
