Вьетнамский иммельман - Алексей Гребиняк

— Да не вениками, — улыбнусь я. — Камрань — слыхали такое слово?

— Нет, — скажет большинство.

— Конечно, — пожмут плечами отдельные знатоки. — Это где «Витязи» разбились… [3]

— Правильно, именно там, — вздохну я. — Так вот, эту базу на юге Вьетнама нам после войны передали в долгосрочную аренду. Там есть аэродром, способный принимать даже стратегические бомбардировщики, и стоянка для военных кораблей. Вьетнамцы в счет полученного вооружения также помогали строить там станцию для слежения за спутниками. А наши летчики оттуда летали на патрулирование южных морей, наши моряки оттуда совершали дальние походы. Считайте, мы поддержкой коммунистов обеспечили себе военное присутствие в Юго-Восточной Азии. А это дорогого стоит.

— Так уж и дорогого… — усомнится кто-то. — Столько денег вбухали…

— Думаете, американцы в своих европейских и азиатских союзников меньше? — ехидно уточню я.

— Ну… — пожмет плечами собеседник.

— Ну вот и славно, — отвечу я.

…Мы уйдем из Камрани лишь в конце двадцатого века. Еще долгие годы после развала Союза там будут присутствовать наши военные, — и лишь в 2000 году договор о долгосрочной аренде Камрани будет расторгнут. Хотя нам предлагали ее за сущие копейки, в которые обходилась эксплуатация одной (!) атомной подлодки… Но военное командование сочло базу нерентабельной, — и мы потеряли последний азиатский форпост советской империи…

Грустно, читатель. Очень грустно.

Эпилог

Май 2008 года. Электричка Москва — Монино.

Народу в вагоне было всего ничего: несколько рассредоточившихся по вагону разновозрастных теток, двое парней, да старик в черном плаще. Парни от самой Москвы разговаривали о самолетах. Один был в джинсовом костюме и в очках, другой в камуфляжных штанах и черной куртке. Старик, сидевший рядом с ними, прислушивался от нечего делать, но молчал.

Электричка, зашипев дверями, отделилась от перрона Мытищ и стала с нарастающим гулом набирать скорость. За окном проплывали сонные дома и деревья. Солнце еще не разогнало тучи, застлавшие небо, и потому погода была отнюдь не праздничной. Лязгнула дверь. Из соседнего вагона появился небритый дядька в потрепанном камуфляже, державший в руках старенькую гитару.

— Граждане пассажиры! — хрипло провозгласил он. — С Днем Победы вас! Кому сколько не жалко…

Ударив по струнам, он запел «Эх, дороги». Пел он не слишком умело, но старательно. Кто-то полез за мелочью, а кто-то даже не обернулся.

— И еще одна песня… тоже ветеранам, но других войн, — произнес певец, когда отзвучал последний аккорд.

Электричка почему-то остановилась на перегоне между двумя станциями. Было необычайно тихо. Примерившись, мужик взял первый аккорд и негромко запел:

Поверь, рассказ мой не из тех историй,

Что с армии привозят пацаны,

В моей судьбе была война, которой

Не числится в истории страны…

Старик вздрогнул и удивленно посмотрел на певца. А тот продолжал:

Нам было двадцать, сыновьям России,

Готовым грудью встать за всю страну…

Виновных нет. Мы сами напросились

На неофициальную войну.

Мальчишки, не судите Бога ради!

Мы думали, нам крупно повезло, —

С приятелем летать в одном отряде

Бок о бок, так сказать,

К крылу крыло…

Умолкли и обернулись теперь и те двое парней, только что ожесточенно спорившие о каком-то «Дугласе». А дядька вдруг запел громче и решительней:

На стол все документы и награды,

И с этого мгновенья ты — никто.

Разведка — что слепой полёт над адом,

Сначала — мы, вьетконговцы — потом.

И лезвие огня сверкало ярко,

Предутреннюю вспарывая мглу,

Когда на форсаже взлетала «спарка»,

Похожая на тонкую иглу…

Теперь певца слушали уже все. Умолкли даже тетки в дальнем конце вагона. Старик бросил взгляд в окно — и обомлел, явственно увидев темно-зеленый самолет, одиноко стоящий на асфальтированной площадке в сотне метров от железной дороги. Нелепо и несуразно смотрелась боевая машина среди облезлых гаражей и сараев. Поезд вдруг тронулся с места и понесся прочь, набирая скорость. Самолет мелькнул и пропал за строениями, — но старик сразу узнал его. Машина времен его лейтенантской юности. «Балалайка»…

— Откуда ты взялся тут, друг? — едва слышно пробормотал он, тщетно ожидая — не появится ли самолет снова в просветах между постройками.

А певец продолжал:

Тот профиль самолёта в белых звёздах

Наверно, мне не позабыть уже…

И тень ракеты класса «воздух-воздух»,

И перегрузки в диком вираже…

Моей машины бренные останки

Неслись к земле чадящей головнёй,

А в вышине два белозубых янки

Беззлобно хохотали надо мной.

Стучали колеса. Поезд удалялся от Мытищ, и с каждой секундой старик все больше убеждался, что самолет ему не привиделся.

Мне повезло, — меня на третьи сутки,

Почти что как в кино, отбил десант.

Потом хирург, большой любитель шутки

Спросил, — ну как, мол, там, на небесах?

Я лишь мычал, наркозом оглушённый,

Но с той поры, хоть столько лет прошло,

Мне снится запах операционной

В сопровожденьи непечатных слов.

Да я-то ладно, мне господь отмерил

За тех парней, что к звёздам вознеслись,

Обидно вот, что те, кому я верил

От нас так суетливо отреклись…

Но навсегда со мной, как запах хлеба,

Тот сон, в котором, всем смертям назло,

Мой самолёт в тропическое небо

Вонзается серебряной стрелой…

И, чуть помедлив, певец закончил:

Си-и-иние

Небеса над Росси-и-ею,

Облака в белом инее

И закаты в росе-е-е!

Горько-о-о нам:

В царстве неба жестоко-ого

Тридцать пять было соколов,

Уцелело лишь семь…[4]

Утих последний аккорд, и мужик, сняв замызганную кепку, пошел по проходу между сидений.

— С-сукин сын! — с восхищением пробормотал старик, торопливо нашаривая в карманах мелочь. Две или три разнокалиберных монетки там все-таки нашлось. Отыскалось несколько монет и у парней.

— Ты откуда эту песню знаешь? — поинтересовался старик, когда певец подошел к ним.

— Напели как-то, — пожал плечами парень. — А я запомнил…

— Хорошая песня… — сказал старик, опуская рубли в кепку. — Спасибо, сынок.

— Не за что, отец. С наступающим! — певец пошел дальше. Звякали монеты, шелестели мелкие купюры, которые ему щедро накидали в кепку остальные пассажиры.

— Простите… вы летчик? — спросил парень в очках. — Летали во Вьетнаме?

— Да, летал, — кивнул старик. — Я был инструктором. Вьетнамцев на МиГ-21 учил летать.

— А с «Фантомами» встречались? — спросил второй.

— Было пару раз. Но случайно. Тренируешь, к примеру, курсанта, отрабатываешь атаку воздушных целей ракетами. Взлетаешь, значит, с ним на «спарке», две ракеты у тебя есть. А тут на тебе, «Фантом»-разведчик идет мимо аэродрома. Ну, и пускаешь… а там уже как получится.

— А сбивать удавалось? — уточнил парень в очках.

— Один раз видели, как он потом упал. Этого вот засчитали. А другой раз американец ушел.

— Здорово! — парни переглянулись. Потом тот, что был в черной куртке, спросил:

— А награды у вас есть за эту войну?

— Есть. Орден потом дали, — ответил старик. — А вы сами, я гляжу, в авиации понимаете. На кого учитесь?

— Я на авиатехника, — сказал парень, — а он — на психолога.

— Понятно, — усмехнулся старик. — А я думал, вы оба — авиаторы.

— Да не, — поправил очки второй. — Я скорее любитель. Просто нравятся самолеты.

— Понимаю. У меня с этого же начиналось, — улыбнулся старик. — Правда, в мои годы попроще было стать летчиком, но у вас еще все впереди.

— Я думаю, со временем получится и у меня, — ответил юноша.

Всю дорогу они разговаривали о том, о сем, изредка переключаясь на тему вьетнамской войны и авиации. Потом, когда голос машиниста возвестил с потолка, что поезд прибыл на конечную станцию, выяснилось, что им в разные стороны: парни направлялись в авиационный музей, а старик — в гости к своему сослуживцу. Тепло попрощавшись, они разошлись.