Мы не волшебники, а только учимся - Виктория Баринова

— М-мне все равно. На ваш вкус.

— Думаю, водку ты не пьешь, — рассмеялся он. — Кажется, где-то у меня должна быть бутылочка первоклассного вина.

Владимир Григорьевич полез в бар, и Маринка проворно сунула фотоаппарат к папке. Сидеть на нем было менее удобно, чем на документах, но, по крайней мере, у нее освободились руки.

— Попробуй. — Добрышевский протянул ей стакан с темно-рубиновой жидкостью. — Должно быть вкусно.

Маринка понюхала вино, поморщилась от едкого запаха и осторожно смочила губы. Напиваться при данных обстоятельствах было глупо.

— Предлагаю тост. За самую очаровательную практикантку в мире!

Добрышевский стоял так близко, что Маринка чувствовала его горячее дыхание, смешанное с винными парами. Если бы не папка и фотоаппарат, она давно бы отодвинулась. Но дракон не имеет права покинуть охраняемый им клад, и Маринка стоически терпела.

— Знаешь, я даже рад, что Ленка ничего тебе не сказала, — продолжил Добрышевский после внушительного глотка. — Раз ты ничего не знала, значит, ты здесь по собственной инициативе.

Маринка смиренно улыбнулась.

— Ты не представляешь себе, как это приятно. По сравнению с тобой я старый, потрепанный жизнью человек…

Добрышевский рисовался и напрашивался на комплименты. Маринка понимала, что, как только он закончит говорить, он приступит к действиям, и поэтому попыталась растянуть беседу:

— Что вы, Владимир Григорьевич, не говорите так. Вы очень интересный мужчина. Весь Горечанск от вас без ума.

— Что значит какой-то паршивый городишко по сравнению с твоими глазами? — воскликнул он с пафосом и взял Маринку за подбородок. — Ты самая красивая женщина, которую я когда-либо встречал.

Обольститель из Добрышевского оказался не хуже, чем политик. Все жесты и слова были выверены до секунды. Поворот головы, бархатный взгляд, хватающий за сердце, приличествующая случаю дрожь в голосе… Если бы не обстоятельства, Маринка бы купилась. Но ребро фотоаппарата безжалостно впивалось в ее бедро и не давало пасть жертвой мэра-ловеласа.

— Вы очень добры ко мне, Владимир Григорьевич. Спасибо.

— Я говорю чистую правду.

К Маринкиному облегчению, Добрышевский оставил в покое ее подбородок и схватил за руку. Поднес к губам, поцеловал, не отрывая глаз от лица Маринки. Она всерьез задумалась над тем, с какой силой нужно ударить взрослого мужчину по голове фотоаппаратом, чтобы он (мужчина, а не фотоаппарат) отключился.

— Ты великолепно смотришься на столе, — произнес мэр, подпустив в голос сексуальной хрипотцы. — Я вначале хотел пригласить тебя куда-нибудь, а потом решил, что здесь, в кабинете, будет гораздо романтичнее.

Он придвинулся к Маринке вплотную. Она отклонилась назад так далеко, как смогла.

— Вам не кажется, что мы немного спешим?

— Разве? Мы знаем друг друга целую неделю. Мы взрослые люди. Зачем откладывать на завтра то, что можно сделать сегодня?

— Д-да… но я не могу… так, сразу…

Добрышевский словно не слышал ее.

— Знаешь, я давно мечтал о чем-нибудь в этом духе, — прошептал он, обнимая Маринку за талию. — С тех пор как Клинтон и Моника… Помнишь ту историю?

Парализованная ужасом Маринка смогла только кивнуть.

— Мэр ведь ничем не хуже президента, правда? Это так здорово… разбавить серые рабочие будни…

Добрышевский отодвинул Маринкины волосы и собрался поцеловать ее в шею. Она вздрогнула и уперлась ладонями ему в плечи.

— Не забудьте, чем это закончилось для Клинтона!

— Ну, мне это не грозит, — засмеялся он. — Ты же не побежишь в суд, да?

— Вдруг кто-нибудь услышит? — настаивала Маринка.

— Кто, например? Здесь хорошая звукоизоляция. За дверью стоят мои ребята. Так что не волнуйся, моя дорогая, нас никто не потревожит. Иди ко мне…

Это был конец. У Маринки больше не осталось аргументов, а у Добрышевского — желания разговаривать. Он тяжело задышал и потянул девушку к себе. Бумаги под Маринкой предательски поползли к краю стола.

Она зажмурилась в страхе перед тем, что сейчас произойдет, не зная, чего бояться сильнее — ласк Добрышевского или разоблачения. Впрочем, разоблачение в любом случае было неминуемо. Вряд ли ей удастся настолько заморочить голову мэру, что он не заметит ни фотоаппарата, ни папки с компроматом. А раз она все равно провалила задание, лучше во всем признаться и понести наказание, чем терпеть на себе руки Добрышевского.

План побега вспыхнул перед Маринкой как эпизод боевика. Оттолкнуть Добрышевского. Схватить фотоаппарат. Побежать к двери.

Нет, лучше по-другому. Схватить фотоаппарат, шмякнуть Добрышевского чем-нибудь тяжелым. Выскочить в приемную, сообщить охранникам, что мэру плохо. И сбежать.

Или можно…

— Владимир Григорич, там чепэ случилось!

Дверь с грохотом ударилась об стену, и в кабинет влетел один из телохранителей. Невысокий, коренастый, с толстой шеей и коротким ежиком светлых волос, он показался Маринке ангелом. Или принцем — спасителем прекрасной девы. Или магом — исполнителем желаний.

— Что там у тебя? — недовольно рявкнул Добрышевский.

— Владимир Григорич, простите, ради бога… с охраны только что звонили. Какой-то маньяк поливает бензином вашу машину и грозится сжечь ее вместе с собой, если вы не подойдете и не поговорите с ним. Репортеры вот-вот набегут. Вы бы посмотрели сами…

Добрышевский энергично выматерился, а Маринка мысленно послала благословение неведомому маньяку.

— В милицию позвонили? — рявкнул Добрышевский, надевая пиджак.

— Да, — кивнул охранник. — Но они могут все испортить. У этого придурка в руках зажигалка.

Мат Добрышевского опять прозвучал для Маринки сладкой музыкой. Конечно, она не желала зла ни ему, ни его машине, но как же приятно было сознавать, что еще немного, и они с фотоаппаратом будут в полной безопасности!

— Ладно, идем. — Добрышевский одернул пиджак, трезвея на глазах.

— Мне с вами? — пискнула Маринка.

Она волновалась, чувствуя на себе изучающий взгляд телохранителя. То-то он, наверное, удивляется, почему избранница мэра в данных обстоятельствах все еще сидит на столе, изогнувшись, как кошка.

— Здесь сиди, — кинул Добрышевский. — Безопаснее будет. Санек за тобой присмотрит.

Молчаливый крепыш наклонил голову в знак того, что все понял.

Маринка чуть не застонала.

Добрышевский выбежал из кабинета, Санек за ним.

— Я в приемной буду, — буркнул он, глядя мимо Маринки. — Если что нужно, зовите.

Двери Маринкиной темницы захлопнулись, отодвигая спасение на неопределенный срок. Она спрыгнула со стола, засунула папку обратно в шкаф, а фотоаппарат — в рюкзачок, залпом допила вино из своего стакана (для храбрости) и приготовилась драться с каждым, кто вздумает покуситься на ее честь. Теперь, когда немедленное разоблачение ей больше не угрожало, она решила не щадить чувства Добрышевского и признаться, что Клинтон из него никудышный, а ее лично роль Моники Левински никогда не прельщала.