Семя скошенных трав - Максим Андреевич Далин
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Алесь смотрелся понормальнее, но вообще тут вся команда была очень странная. Как будто в КомКоне есть какие-то внутренние подразделения, и я видел совсем других комконовцев, и на Океане-2 работали — ну просто вот принципиально другие, вообще ничего общего. Шалыгин был суровый мужик, армейская косточка. Этот Сомов или Ромов — как его-то бишь? — офисный задрот, смотреть не на что. А Алесь…
Не могу сразу сказать. Только не особо мне понравился.
Впрочем, я ждал. Ждал, что будет худо.
До последнего момента думал, что духу не хватит крикнуть Майорову. Именно потому, что знал, насколько будет худо. Там же шедми.
Не только дети.
С Майоровым же были те шедми, которые с конференции по ВИДу. Спокойный мужик, который собирался авторучку в глаз воткнуть, и девушка. Красивая… волосы — как ртуть. Как у тех. И глазищи чёрные, невозможные.
И оказалось, что на их женщин мне тоже смотреть нестерпимо. Сразу вспоминается… и погано на душе.
Между тем в отеле этот Алесь у меня документы спросил. Я доступ ему открыл к личной базе — и он читал, как детектив. Там много интересного, факт. Особенно когда он до медицинской карты добрался и до допусков к полётам.
— О! — сказал. — Контуженный? В анамнезе — травма позвоночника, черепно-мозговая…
— Просто черепная, — говорю. — Будь там мозги — всё бы иначе вышло.
Он хмыкнул:
— Ну да, ещё бы! Контузия, депрессия, целый букет психических расстройств — ты просто бесценный кадр, что бы мы без тебя делали! Вдобавок это, значит, ты тот самый пилот, который на Океане-2 единственный выжил после первого удара шедми? Знаменитость, однако… И после такого вот тебя потянуло обратно? Чуден свет…
— Ну не лезь, — говорю, — ко мне в душу, контактёр, а?! Мне очень надо на Океан-2. Меня до полётов пока не допускают, но я могу что-нибудь другое. Твой шеф сказал, на погрузчике надо работать, помочь с детьми на станции — так хрен ли для погрузчика здоровая голова? Чем я там поврежу?
Алесь на меня посмотрел — в землю закопал и надпись написал:
— Повредить — просто элементарно. А вот исправить потом может оказаться невозможно. Их мало. И мы ни одним из них рисковать не можем. А что у тебя на уме, я не понимаю. Может, ты мстить решил. За павших товарищей — или как это называется.
А у меня в горле сразу ком, руки сами собой сжались в кулаки. После контузии и впрямь трудновато себя в руках держать, сука! Но я тут же понял: вот разорусь сейчас — и мне скажут, чтобы я валил закатывать истерики в другом месте.
И мне останется только пойти в ближайший скверик и повеситься на ближайшей берёзе.
Я вдохнул и сказал:
— Слушай, брат… вот про павших товарищей и про месть — это очень… Ну очень не в тему было. Совсем не правильно. Там же наши были взрослые все, а у шедми — бельки… Душа болит у меня. Если думаешь, что напортачу — поручи любую работу. Чип слежения поставь… не знаю… обыщи, убедись, что при мне взрывчатки нет! А насчёт товарищей… тамбовский волк нам всем товарищ, если положа руку на сердце.
Кажется, правильно сказал — у него выражение лица сильно изменилось. Он даже вроде усмехнулся слегка:
— Нам платить особо нечем, ты в курсе?
— Корми иногда, — говорю. — Я не за деньгами. Просто — душа болит.
Я бы ему всё рассказал, но с языка не шло. Такое чувство, будто знаешь ужасную тайну. Никто даже не приказывал её хранить, клятв не брал — но всё равно… Потому что последнее дело — когда перестаёшь верить своим, всем своим. И своих у тебя как будто больше и нет.
Я ведь почему сунулся к Майорову… у меня такое чувство было, что и у него своих нет. Алесь — он молодой, он, может, действует по инструкции, а Майоров будто сходу понял.
В общем, они решили. И у меня от сердца отлегло немножко.
Народу, добровольцев, чтоб на Океан-2 лететь, было не слишком много. Некоторые пришли в отель, некоторые — сразу в космопорт, и многих Алесь завернул сразу. В космопорте на нас все глазели, и к Алесю подошли две девушки, совсем молоденькие, сказали, что они — учительницы, и что им жалко бельков. Их просто развернули, моментом. Ещё цеплялись какие-то панки, насчёт которых Алесь, кажется, сомневался и даже отправил их в офис КомКона. На сладкое докопались несколько упёртых из Объединённой Православной Церкви, которые просто за горло Алеся взяли. Там одна тётка особенно на него насела, что у них есть разрешение от патриарха и чуть не от президента — и что-то о морали, общей для всей Вселенной, о воспитании в христианском духе, ещё какую-то дичь несла, очень знакомую мне дичь — даже спине становилось холодно… Алесь отпирался, огрызался, но она говорила и говорила, хватала его за локоть и заглядывала в глаза — а потом шедми подошёл. Остановился в шаге и стал на неё смотреть.
А она так заткнулась, будто это он её за горло схватил.
Шедми даже не шевелился, и морда у него была каменная. Просто стоял, скрестив руки на груди, и внимательно смотрел на неё. Он был одет в комконовскую форму без знаков различия, грива в три хвоста завязана, в общем — он был настолько человекообразный, насколько вообще можно переодеть шедми в человека. Но тётка на него уставилась, на его руки с перепонками между пальцами, на лицо, на крохотного бурого крабика, вросшего в кожу между его бровей… и поняла, кажется.
Что это ей не воскресная школа.
Всего-то дела — что увидели живого шедми. Но этим самым активистам сразу перехотелось лететь. Одно дело — рассуждать на Земле об обращении в христианство инопланетных дикарей, а другое — в глаза шедми заглянуть. Не для слабонервных, мягко говоря.
Тётка что-то ещё вякнула, мол, ей благословение нужно чьё-то — и они все ушли.
А Алесь разулыбался и обнял шедми за плечо — я это первый раз в жизни увидел, как человек до ксеноса дотрагивается вот так… по-братски, что ли.
Алесь сказал:
— Молодчина, Бэрей! Только их нам не хватало — они ведь понятия не имеют, куда суются.
Шедми ухмыльнулся. Клыки ему мешали, но было видно по глазам, что это не оскал, а ухмылка. И сказал по-русски:
— Ты горячий, Алэсь, а
