Ориноко - Аркадий Фидлер

Было душно. Небо затянули низко нависшие опаловые облака ослепительной белизны. Солнце не проникало сквозь них, зато из этого туманного свода над нами, словно из раскаленной печи, на землю дышало невыносимым зноем. Входя в лес, отделявший нашу поляну от Серимы, я бросил взгляд назад, на хижины. За последние недели они стали для меня родными и близкими. Их мирного покоя и счастья я не позволю нарушить ненавистным захватчикам!

Проходя через лес, я указал на опушке позицию Ласаны, сопровождавшей нас до этого места с Арасибо и Коку ем. Им тоже предстояло укрыться здесь, но Арасибо на пятьсот шагов дальше, а Кокую на тысячу шагов — так, чтобы цепь их как бы полукругом охватывала Сериму.

Я не переставал дивиться спокойствию и хладнокровию Ласаны. Мужественная женщина владела собой не хуже опытного воина. В глазах ее я читал безграничное доверие ко мне.

— Я не обману тебя, Чарующая Пальма! — улыбнулся я.

— Я знаю! — ответила она серьезно, без тени улыбки.

Не слишком ли много я обещал?

В Сериме творилось что-то неладное. Это заметно было издалека. Испанцы и индейцы чаима с оружием в руках рыскали среди хижин. Крики мужчин, плач детей, вопли женщин мешались с резкими словами команд, явственно доносившихся до нас. Испанцы на выбор вытаскивали людей из шалашей и сгоняли их на центральную поляну Серимы. Большинство араваков взирало на это молча, опустив руки, ничего не предпринимая для защиты несчастных.

— Кажется, уже началось! — с горькой усмешкой взглянул я на своих спутников. — Друзья! Кто не переносит запаха крови, пусть лучше сразу уйдет в лес помогать там Ласане. Ну! Здесь будет жарко.

— Белый Ягуар! Ты шутишь! — обиженно проговорил Арнак.

— Мы выдержим любую жару! — выкрикнул кто-то из отряда.

— Веди нас, Ян! Нам не страшны испанцы, здесь наша земля! — добавил другой.

— Я горжусь вами, друзья! Но не забывайте: глаза и уши держать открытыми, следите за тем, что делаю я…

ЧЕТЫРЕ ВЫСТРЕЛА В СЕРИМЕ

Едва в Сериме нас заметили, крики тут же стихли, и люди застыли как вкопанные. Все взгляды были обращены к нам. Замерли даже испанцы, вытаращив на нас глаза. Над селением повисла гробовая, тревожная тишина. Несколько сот людей оцепенели в напряженном ожидании новых, необычных событий.

Не обращая внимания на всеобщее изумление, мы не торопясь шли вперед. Под обширным тольдо, навесом без стен, под которым несколько недель назад Конесо приветствовал наше прибытие в Сериму, сейчас стояли старейшины племени и испанский офицер. Мы направились к ним. Вагура во главе девяти воинов остановился в отдалении от тольдо, держа в поле зрения и группу старейшин, и всю площадь до самого берега реки, а Арнак и один из воинов шествовали сзади, прикрывая меня на случай неожиданного нападения.

Когда я приблизился к тольдо на расстояние выстрела из лука, предводитель испанцев вышел мне навстречу и, церемонно поклонившись, еще издалека рассыпался в любезностях:

— Позволь мне, о благородный кабальеро, с должным восхищением приветствовать пришельца, что, не страшась, явился сюда, в этот пустынный край, и чело которого увенчано ореолом славы, славы завидной и… грозной!

Столь нежданно учтивые слова, произнесенные к тому же сердечным тоном, до такой степени поразили меня, что на мгновение я буквально онемел. Но, тут же взяв себя в руки, так же учтиво, как и он, отвесил низкий поклон и ответил:

— Почтительнейше приветствую вашу милость. И мне доставляет удовольствие в этой дикой глухомани иметь честь встретить мужа столь учтивого. Однако ж позволь в ответ на твои проникновенные слова заметить, что попал я в эти края не по доброй воле и не по своей воле обрел ту славу, что ваша милость назвал грозной.

Я произнес эти слова по-испански с ошибками и не столь изысканно, как мне бы хотелось, но дон Эстебан прекрасно меня понял и тут же живо возразил:

— Мне ведомо о выпавших на долю вашей милости испытаниях и злоключениях, и знаю я — не по твоей вине пути испанцев и твои пересекались в недобрый час, родив события печальные, не вполне сообразные с поведением людей доброй воли.

Рассыпаясь в таких любезностях, мы приблизились друг к другу и обменялись рукопожатием. Испанцу было, вероятно, лет тридцать пять. Лицо его так и сияло благожелательностью, а рот уж и вовсе растянулся в широчайшей улыбке. Однако, внимательней присмотревшись к нему, я невольно изумился: глаза его оставались холодными и никак не вязались с любезностью слов и сладостью улыбок. Казалось, они принадлежали совсем другому человеку, и странно-ледяной его взгляд поражал какой-то жуткой жестокостью. Одним словом, глаза выражали нечто совсем иное, чем губы, но что из них выражало подлинные чувства?

Я даже испугался, что так легкомысленно готов был поначалу поверить красивой лжи и клюнул на удочку медоточивых речей. «Уж не волк ли это в овечьей шкуре? — подумалось мне. — А если волк, то глаза явно выдают его истинную натуру».

— Слово чести, я ждал вашу милость, как нетерпеливый влюбленный, — продолжал испанец, улыбаясь и вежливо беря меня под руку. — Мне нужна ваша помощь, без нее дело не двигается с места… Конесо — бессовестный мерзавец, грязный пройдоха и паршивая собака! Дон Хуан согласен со мною?

— Абсолютно.

— Я сразу понял, что мы с вами поладим.

— На мир и лад, сеньор, я всегда готов. Но какой лад ваша милость имеет в виду? — спросил я с невинной миной на лице, слегка приподняв брови.

— Конесо и его люди не хотят выполнять взятых на себя обязательств и крутят хвостами, мошенники! Мало того, что они не собираются выплачивать своих долгов, они еще, канальи, погрязнув в невежестве, не хотят ценить тех великих благ, какие несем мы этим дикарям, и, о неблагодарные, еще сопротивляются!

— Возможно ли? Не хотят благ?

— Вот именно. Племя должно выделить пятьдесят молодых мужчин, которым мы хотим показать в Ангостуре, что есть усердный труд на полях, и научить их правильно обрабатывать землю. Через два года они вернутся сюда и, со знанием дела работая для себя и для племени, приумножат всеобщий достаток и благоденствие.

Сколь красиво звучало это в устах испанцев, и сколь же иначе все выглядело на самом деле! Индейцы слишком хорошо знали, что такое «усердный труд» на испанских гасиендах, во что обернутся эти два года, и не давали себя обмануть.

— Выделить вам пятьдесят молодых мужчин? — присвистнул я от удивления. — А вернувшись из Ангостуры, они сделают араваков самым образцовым и самым счастливым племенем в Венесуэле?

Испанец, внимательно вглядываясь в мое лицо, пытался прочитать, что на нем написано, но, не обнаружив ничего подозрительного, улыбнулся глазами. Впервые в глазах его мелькнули проблески жизни — вот чудеса! Но это была дьявольская улыбка глаз, чуть заносчивая, чуть издевательская и презрительная. Дон Эстебан, видимо, не уловил моей иронии.