Казнить нельзя помиловать - Галия Мавлютова

Пришлось смириться со своим положением. Я замолчал и стал разглядывать окружающий мир. Мир существовал отдельно от меня, я висел вниз головой, а мир бежал и спешил по своим житейским делам. Внизу шли редкие прохожие, сверху они напоминали муравьев, такие же шустрые и неутомимые. Пробежит муравейчик и исчезнет, и тут же появляется второй, с авоськой и пакетами, нырк — и нет его.

Девятый этаж — это вам не фунт изюму. Я не стал злиться на себя, что так и не вспомнил, сколько весит этот самый фунт, сейчас мне было не до фунтов.

Я зацепился ногой за подоконник, не очень-то доверяя двум парням, белесому Гурову и другому, с крутыми бицепсами: вдруг им надоест меня держать вниз головой и они отпустят меня на свободу? Глазами я осмотрел стену — никакой зацепки. Абсолютно взяться не за что, да и руки у меня связаны. Ковалев перегнулся через окно и спросил, ухмыляясь:

— Как настроение?

— Зер гут, милорд! — в тон ему снизу крикнул я, поболтав одной ногой и пытаясь дотянуться до Ковалева. А что мне оставалось делать?

— Ты повиси, повиси, может, умнее станешь. — Ковалев, смеясь, отвалился от окна.

Упырь проклятый! Я злился на Ковалева, на себя, на Стрельникова, на тетю Галю, на маму, в общем, я злился на весь мир, спешащий по своим делам.

Им всем нет до меня никакого дела, никто не спросит, каково живется мне в их мире, мире, созданном странными людьми, людьми без чувств и совести. Все спешат, спешат и не замечают, что над ними вниз головой болтается вполне интеллигентный юноша, почти что дипломированный специалист, без пяти минут офицер милиции. А пока что стажер с семисотрублевым окладом и туманными перспективами на будущее.

Ногами я почувствовал, что руки двух упырей, рангом пониже Ковалева, устали; одно нечаянное движение — и они выпустят меня. То, что я упорно цеплялся ногами за подоконник, не спасет меня, внизу асфальт, до газона мне точно не долететь.

Девятый этаж, тьфу, черт, опять этот фунт изюму! Я чертыхнулся и дернулся всем телом. Руки упырей обмякли от неожиданности, и я нырнул вниз, но кто-то сильный и крепкий подхватил мои ноги где-то у коленей.

Наверное, Ковалев сподобился и помог своим товарищам в их непосильном труде, вяло подумал я и скривился. По крайней мере кривиться, сплевывать и чертыхаться мне пока еще можно, голова вроде не затекла, мозги не капают вниз, все в порядке. Пока все в порядке!

— Давай его сюда.

Ковалев отпустил цепкую хватку, и я опять едва не рухнул вниз, скользнув добрых полтора сантиметра по стене.

Скоро счет пойдет на миллиметры, весело подумал я, да и было чему радоваться: сам Ковалев приказывал втащить мое бренное тело обратно.

— Брось его в угол!

Он здесь самый главный, командует, распоряжается, а эти два ублюдка слушаются его, как верные псы, подчиняются, исполняют его приказы. Неужели Ковалев — главарь банды? Вот почему так долго мы не могли выйти на них, ведь он блокировал все разработки, предупреждал любые шаги, первым выезжал на места происшествий. Вот почему не было никаких следов, Ковалев подчищал любую мелочь, гнида!

Примерно так, вполне интеллигентно рассуждал я, валяясь на полу со связанными руками.

Я слушал удаляющиеся шаги моих истязателей. Стукнула дверь квартиры, послышался лязг замка, шаги стихли, разговоры умолкли. Но в квартире кто-то остался, я чувствовал, что я не один. Да и не могли они бросить меня одного — а вдруг меня выкрадут товарищи из отдела? Я представил, как меня крадут из преступного притона Василий Петрович и Виталий Юрьевич под чутким руководством Сергея Петровича, и, честно говоря, громко заржал.

А что мне оставалось делать?

Дверь снова щелкнула, послышался лязг замка. В нашем полку прибыло, обрадовался я, растирая руки до крови.

В какой-то момент я почувствовал, что ремни ослабли, слишком рьяно я двигал конечностями. Жажда жизни — это вам не хухры-мухры!

— Это нас профурсетка сдала. Точно говорю, — услышал я громкий шепот. Разрази меня гром, но это голос Ковалева. Вернулся, значит.

— Этот идиот не мог выйти на нас, у него мозгов совсем нет.

Это про меня, значит, в отделе меня держали за идиота. Весьма любопытно, в паспортно-визовой службе я прослыл героем местного значения, а в уголовном розыске — беспробудным идиотом.

Многообразие мира в очередной раз потрясло меня, и я задвигал конечностями с утроенной силой. Неужели наши, российские, ремни такие крепкие?

— Профурсетку надо достать и наказать. В прошлый раз она выкрутилась, но в этот раз ей не отвертеться. — Ковалев с удовольствием выматерился и громко сплюнул.

В моей памяти навсегда отложился первый день работы в отделе. Я смотрю на сотрудников уголовного розыска, в глубине души застывая от восхищения. В каждом я вижу героя, настоящего, не из сериала. Офицеров в серых шинелях, с чистыми руками и стальным сердцем. Ковалев приглянулся мне, он показался храбрым офицером, способным совершить подвиг, обезвредить преступника без оружия и даже победить мафию международного значения.

А я — идиот! Я абсолютно не умею разбираться в людях.

Устав бороться с ремнями, я затих. Мне вообще расхотелось с чем-либо бороться, а уж с кем-либо и подавно. Неожиданно меня посетила очередная гениальная мысль — сегодня вообще день гениальных озарений. Не иначе, звезды устроили парад планет.

Я мог запросто не распознать в Ковалеве оборотня. Ну, а Стрельников? Вербный? Сударенков? Резвый, в конце концов? Прежде всего я искренне верил в преданность общему делу Резвого, а уже потом всех остальных из этой компании. Но и он с его подозрительностью и знаменитым нюхом не смог учуять в Ковалеве врага? Куда уж мне, недоучившемуся стажеру, и нечего лезть в калашный ряд с суконным рылом.

Вспомнив древнюю, как мир, пословицу, я обрадовался и задвигал руками, пытаясь разорвать ремни ногтями. Если бы я мог, я бы их поджег, съел, сжевал, короче, сделал бы все возможное, чтобы высвободить руки. Неприятное ощущение, когда ты не свободен, ну, ты сам или твои конечности. Чувствуешь себя настоящим идиотом.

— Поехали, достанем эту тварь!

— Ковалев, с тобой хорошо дерьмо жрать, — спокойно возразил Ковалеву чей-то голос.

Я напряг память, пытаясь вспомнить, кому из троих принадлежит этот голос. Но так и не вспомнил, точнее, не сопоставил. Это целая наука — идентифицировать однажды услышанный человеческий голос с чьей-то физиономией. А идиоту с «суконным рылом» не дано постичь новейшие научные исследования. Особенно если этот идиот не может разгрызть ремень!

— Почему? — взревел Ковалев.

— А ты всегда вперед рвешься! — так и не идентифицированный мной голос надрывно заржал.

— Сам ты дерьмо! — обозлился Ковалев. — Она сейчас заяву пишет. Понимаешь, мы загремим, если не успеем вовремя.

— Успеем! — уверенно заявил надменный голос.

Все-таки Ковалев не главарь банды, он обычная «шестерка». Кто-то другой верховодит. Слава богу, что Ковалев не главный в банде. А то совсем обидно — первый в жизни наставник оказался главарем банды. Ковалев — «шестерка», пособник, подстрекатель, соучастник, и еще с ним удобно дерьмо кушать, он всегда торопится и все съест первым. Как смешно!

Я дернулся от злости, и в этот момент ремень лопнул с каким-то диким треском. Я весь сжался в комок, мне показалось, что он издал страшный шум и сейчас на кухню прибегут эти гнусные бандиты, вяло перебранивавшиеся в коридоре. Но перепалка набирала обороты, командный голос незнакомца высоко вибрировал и напоминал скрежет металлической музыки.

Вообще-то я не люблю железный рок, меня от него тошнит. Но я всегда делаю вид, что безумно наслаждаюсь этой какофонией звуков.

Почему я это делаю? Потому что я — конформист. Меня так тетя Галя прозвала. Она любой мой поступок долго анализирует, осмысливает и подвешивает ярлык: дескать, ты, Денис Белов, — конформист, идеалист, романтик, бездельник, разгильдяй, обалдуй, оболтус, лодырь, и еще много чего другого придумывает. Но она обзывает меня вполне беззлобно, любя, и я дружелюбно соглашаюсь с ее оценками.

Да, я — идеалист, романтик, и я согласен со всеми остальными эпитетами.

В добавление ко всему, я — одинокий солдат в пустыне. Только про это никто не знает. Даже моя мамуля.

Просто в двадцать первом веке все пустыни стали похожи на коммунальные квартиры, там такие же дрязги, склоки и перестрелки. Куда деваться одинокому солдату?

Если они не зайдут в кухню, уедут по-английски, я спасен. Если вздумают «позаботиться» о моем здоровье и придут попрощаться со мной, я пропал.

Сразу вспомнилась дурацкая песенка: «Я пропал, я пропал, я пропал!»

Да я и так пропал, лежу тут на грязном полу, слушаю разные гадости и не могу пошевелиться. Если шевельнусь, эти упыри прибегут и прикончат меня, такого одинокого и несчастного, испытавшего однажды в жизни миг торжества над врагом.