Две жены господина Н. - Елена Ярошенко
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
— Мура, что за мизантропия!
— Прости, мне довелось всякого повидать в жизни. Поэтому я могу простить своим близким очень многое. И знаю, что Володька далеко не худший представитель рода человеческого. Так вот, к чему я веду… Я на днях встретила одну знакомую, так она видела недавно Володю в Москве. Говорит, он живет под именем Константина Василькова, мещанина, он ей сам так сказал. Где он живет, она точно не знает, но пару раз столкнулась с ним на Смоленском рынке, и он утверждал, что до дома его рукой подать. Митя, ты все-таки следователь, скажи — у тебя нет каких-нибудь знакомых среди тамошних околоточных или приставов или, не знаю, каких-нибудь сыщиков, знакомых с окрестностями Смоленского рынка? Нельзя ли обратиться к ним с приватной просьбой — пусть разузнают что-нибудь о Константине Василькове?.. Мне очень важно его найти, очень-очень!
— Хорошо, после праздников я постараюсь что-нибудь сделать. Но, честно сказать, окрестности Смоленского рынка — место весьма специфическое. Я не говорю об Арбате, но вот Проточный переулок за рынком — это сплошные ночлежки и трущобы…
— Господи, какое это имеет значение! Да хоть бы там все бродяги России собрались, мне важно только найти брата! У меня же никого-никого больше не осталось на свете, пойми! Я всего лишь увидеть его хочу, в глаза ему глянуть… Ты мне поможешь, Митя? Поможешь, правда?
Глава 15
Март 1906 г.После некоторых колебаний Савин решился послать убийцу к Татаринову домой. Приговор вынесен, и хочешь не хочешь, а надо приводить его в исполнение. Исполнителем вызвался быть Федя Назарьев.
— Федор, а почему ты решил предложить себя на эту роль? — поинтересовался Савин. Он, как руководитель операции, считал своим долгом знать сокровенные побуждения своих людей.
— Но ведь ты говоришь, что Татаринова нужно убить.
— Да, нужно.
— Значит, я пойду и убью!
— Но почему именно ты?
— А почему же не я?
В незатейливой душе Федора все было просто.
Вот так: Татаринов — предатель, и это плохо, значит, его нужно убить, и это будет хорошо.
Савин ждал каких-нибудь иных слов — о преданности партийному долгу, о важности террора, о необходимости уничтожить провокатора ради сохранения организации и продолжения террористической деятельности и о том, что Федор готов пожертвовать всем, чтобы защитить честь партии. У Савина даже мелькнула мысль, что в своих мемуарах, рассказывая о казни провокатора, он непременно напишет, о чем думал и что чувствовал в этот момент Федор, хотя бедняга и не смог сформулировать словами то, что было у него в душе.
— Федор, а родителей его тебе не жалко?
Савин решил зайти с другой стороны, чтобы вынудить Федора откровенно поговорить…
— А что их жалеть, если они такую сволочь вырастили? Да и не люблю я этих униатов… Они веру отцов предали.
— Ты ведь не веришь в бога. Какое же тебе дело до униатов?
— Верю я или не верю, это дело мое. А те русские, кто в бога верует, одну веру должны иметь — православную. А униаты ее предали. И церкви их, униатские, — поганые. Папаша Татаринова — священник в униатской церкви, значит, тоже предатель. А сынок дело наше предал, ведь в революции тоже без веры нельзя. Так что получается? Кого же здесь жалеть? Жалеть не приходится! Пойду и убью.
— Ну что, Федор, тогда бери Татаринова на себя. Мы все сегодня же из Варшавы разъедемся от греха подальше, а ты вопрос с провокатором будешь решать сам. Меньше риска для остальных. Мне еще в Москве нужно дело с казнью адмирала Дубасова закончить. Я на Татаринова отвлекся, а в Москве без меня так толком ничего и не сделают, сам знаешь. Как руководитель отлучится, так все наперекосяк. У нас в России так заведено — за всем хозяйский глаз нужен, за что ни возьмись. Так что я в Москву, ребят обратно в Гельсингфорс отпустим. А ты смотри, хочешь — в Варшаве побудь, а хочешь — в Вильно до убийства укройся, явку туда я тебе дам. Из Вильно до Варшавы рукой подать, в любой момент вернешься. Пусть несколько дней пройдет, все тут поутихнет, Татаринов подумает, что увернулся от нас, успокоится, осторожность потеряет. Тут ты как раз вернешься в Варшаву и возьмешь его тепленьким. Ну что, договорились?
Федор кивнул. Что же, для Савина все складывалось удачно.
В двадцатых числах марта Дубасов опять должен был прибыть на Николаевский вокзал, возвращаясь в Москву из очередной поездки в Петербург. Точную дату возвращения генерал-губернатора никто не знал, его ждали 24, 25 и 26 марта. Снова решено было дежурить на улицах, по которым мог проехать губернаторский экипаж.
Борис Гноровский, дежурство которому назначили на Домниковке, почему-то был абсолютно уверен, что в этот раз Дубасов проедет именно здесь и именно ему, Гноровскому, суждено свести с ним счеты.
Но, конечно же, смерть генерал-губернатора будет и его, Гноровского, смертью. Каждое утро он торжественно прощался с товарищами, особенно тепло с Борисом Савиным, потом брал тяжелую шестифунтовую бомбу, завернутую в бумагу из-под конфет, и шел к назначенному месту, откуда потом приходилось ни с чем возвращаться обратно.
Попервости все боевики впали в торжественное настроение и прощались с ним словно бы навсегда, причем каждый искренне полагал, что Борис Гноровский идет сейчас совершать подвиг. Но подвиг совершить все как-то не удавалось и не удавалось, и ежедневные сентиментальные прощания стали всех раздражать.
Прощаясь с Гноровским в третий раз «навсегда», Савин решил, что лучше поговорить на какие-нибудь бытовые темы, чем в очередной раз выслушивать его напыщенные заветы товарищам по партии.
— Скажите, а вы не устали? — спросил он Гноровского. — Бомба тяжелая, на улице опять похолодало, гололед, вы целый день на ногах, к тому же ночами не спите…
— Да нет, я сплю, — пролепетал Гноровский, не ожидавший такого разговора на прощание. — А вот гололед, это да. Скользко, а я без галош. Того и гляди, упаду.
Савин уже ругал себя, что затронул скользкую тему. Не дай бог, Гноровский прицепится сейчас к какой-нибудь ерунде и попросит себе замену. А менять человека в последний момент всегда трудно — не самому же идти!
— Ничего, не упадете, — сухо отрезал он.
— Я тоже так думаю, — жалко улыбнулся Гноровский. — А все-таки страшно. Вдруг шлепнешься на льду? А в руках бомба… Да и рука устает, все время несешь ее на весу. Шесть фунтов как-никак…
Нет, что ни думай, а эти разговоры неспроста. Что ж, можно спросить его прямо, чего он хочет (только вопрос нужно сформулировать так, чтобы Гноровскому самому неудобно было бы попросить замену).
— Если вам угодно, мы можем послать вместо вас другого человека. Только я сейчас так сразу и не соображу, кого же отправить на Домниковку… Как бы не сорвалось дело!
— Нет-нет, ничего. Я справлюсь, просто я устал немного…
Ну что за хлюпик! Как бы и вправду не хлопнулся на тротуар и не взлетел на собственной бомбе, не дождавшись Дубасова.
— Послушайте, Гноровский, а если Дубасов поедет в экипаже с женой? — спросил вдруг Савин.
Это был хороший вопрос на проверку. Ответ на него позволял отделить сильных людей от слабаков.
— Ну тогда я бомбу не брошу, — подумав, тихо ответил Гноровский.
— И, значит, провалите все дело, упустите Дубасова и будете еще много раз его караулить заново, без всякой надежды на успех?
— Все равно, в женщину я бомбу не брошу!
Так и есть — жалкий хлюпик! Какие-то сентиментальные глупости ему важнее революционных интересов. Какое значение имеет эта дубасовская мадам, эта никому не знакомая и наверняка неприятная тетка, если нужно сделать важное дело! Вот из-за таких слюнтяев все и идет так трудно! Но сейчас совершенно неподходящий момент, чтобы в глаза заявить слюнтяю, что он — слюнтяй…
— Что ж, не буду вам возражать. Пожалуй, я с вами согласен, — сказал Савин.
Гноровский напрасно ежедневно прощался с товарищами, отправляясь караулить на Домниковке экипаж генерал-губернатора. Попытка покушения снова не удалась. По воздуху, что ли, адмирал перелетает с вокзала к себе на Тверскую? А может быть, кто-нибудь предупреждает его о готовящихся покушениях и засадах? Да нет, в такой маленькой группе проверенных людей не может быть провокатора, наверняка все дело в несчастливом стечении обстоятельств.
Была еще надежда перехватить Дубасова по пути на вокзал, когда он вновь собрался в Петербург 29 марта. (И что он мотается туда-сюда? В Москве бы делом занялся! Впрочем, боевикам это было только на руку — появлялись новые шансы на удачу.)
29 марта, казалось бы, учли все, рассчитали покушение по минутам, но проклятый адмирал вновь как заговоренный остался жив. Ведьма какая ему ворожит, не иначе…
Савин, измотанный бесплодными попытками провести этот проклятый теракт, впал в состояние бессильной ярости и тревоги и в тот же вечер сорвался из Москвы в Гельсингфорс к Азесу.
