Комедия войны - Пьер Дрие ла Рошель

«Немцы долго не показывались. Работала только их артиллерия. Только в середине дня они двинулись в надежде, что найдут одни наши трупы. Но в это время открыла пальбу наша только что прибывшая артиллерия и отогнала их. Я видел, как по насыпи мчались два полка нашей артиллерии. Это была дикая скачка коней Апокалипсиса.

«Кто были люди, сидевшие в подземелье? Я не знал их. Мы на Сомме потеряли много народу, и теперь здесь все были новички, явившиеся с пополнением. Я их не знал. Солдат, перебегавший двор под железной грозой, втянул плечи, как провинившийся школьник. Добежав до двери, у которой я стоял, он закурил от моей папиросы и прислонился к косяку. Я оказался позади него. Мой подбородок упирался в его плечо. Вдруг вселенная лопнула. Полет снаряда был тяжел, и снаряд этот был необъятен, как вселенная. Он заполнил собой весь мир. Земной шар содрогался в медленной конвульсии. Сначала он двигался почти с такой же быстротой, как сверкание молнии. Я успел увидеть его приближение, но тотчас же вслед за этим все было кончено. Человек, который встал впереди меня, как будто для того, чтобы спасти мою жизнь, был ранен в живот. Он повалился на меня. Я опрокинулся и упал в подвальную камеру. Дверь обрушилась, и камера превратилась в живую могилу. Я рычал и выл. Все сидевшие в камере вскочили. Мой крик был страшен. Он принес им еще больше ужаса, чем самый снаряд. Люди бросились к тому месту, где раньше была дверь. Теперь здесь возвышалась черная стена. Они переступали через меня. Меня топтали ногами с таким остервенением, как будто это было утешением для этих заживо погребенных людей. Топтавшие меня каблуками обрушивались на мою грудь, как горы. Они меня душили. Ужас охватил меня. Я умирал, я чувствовал себя на самом дне мира. Вся вселенная была против меня, — и немцы, и французы одинаково. У них у всех на башмаках толстые гвозди. Ужас заполнил мою душу. Я лежал неподвижно, как во сне.

«Но судьба послала мне спасение. Произошел еще один обвал, и раскрылась другая дверь. Топтавшие меня ноги исчезли, и я свободно вздохнул. Мое разбитое тело собрало все силы. Оно встало на ноги. Оно бросилось во двор. Я побежал вслед за обезумевшими солдатами. Но во дворе огромный снаряд разворотил землю, и я упал в образовавшуюся пропасть. Мое омертвевшее тело не почувствовало новых ушибов, и, безуспешно стараясь выбраться из ямы, я взглянул наверх. Решётка оставалась нетронутой. Одна из ее сторон невинно раскрывалась над моей ямой. Люди уже вылезали на поверхность и удирали, оставляя меня гибнуть в яме. Из глубины я увидел торчащую ногу. Это останки того солдата, который нечаянно защитил меня своим телом. Его нога торчит из развалин. Неумолчно воя, я вылез наконец из ямы.

«Покинувшие меня люди вскоре пожалели, что оставили бетонированную камеру. Под открытым небом мы все были целиком отданы во власть железного вихря. Вскоре беглецы вернулись в свою полуразрушенную берлогу. Я снова, как часовой, встал у дверей.

«Ничего особенного в этот день так и не произошло.

«Я стыдил себя. Мое поведение было позорно. Это ужасно! Как могло случиться все это со мной, солдатом? Но солдат, это — человек. Человек, это — тело. Что же сделалось с моим телом? Я не чувствовал власти над своим телом. Оно было отдано на тяжелую, глухую и долгую муку, отвратительную и медленную, как дни болезни. Мне не надо двигать ни руками, ни ногами. Мои мускулы ни за чем не нужны мне. Мне не нужно командовать, отдавать приказания. Эта главная часть моего я, лежащая между моей душой и моим телом, тоже ни к чему мне не нужна. Мои люди сидели и ждали. Если они сохранили способность испытывать какое-либо чувство, то только чувство активного страха.

«Особенно сильно действовало отсутствие неприятеля. Врага не было видно, и это расшатывало во мне последние остатки человеческого. Я не мог найти какого бы то ни было смысла в чувстве храбрости, Какая бы то ни была четкость, точность делались бесполезны. Всякая возможность деятельности, проявления воли были парализованы.

«Зачем я здесь? Что я тут делаю? Я — человек. Я пришел в мир людей и животных. Неужели наши предки для этого трудились над созданием культуры, чтобы мы все внезапно оказались беспомощными, чтобы все наши движения стали машинальными, слепыми и бессмысленными? Что такое машина, пушка, стреляющая безостановочно? Это не человек, не зверь, не бог. Это—неправдоподобное существо, живущее по своим собственным законам, на основании неведомых вычислений, само прокладывающее свою траекторию над миром. Как жутка власть неодушевленных предметов над живой жизнью. Материя живет своей механической жизнью. Абсурдные слова «механизм», «материализм» наполняются новым, неведомым смыслом.

«Какое страшное и неожиданное течение событий! Изобретая первые машины, человек продал душу дьяволу. И вот теперь дьявол заставляет человека расплачиваться.

«Я смотрел по сторонам. Дела у меня нет. Бомбардировка продолжается. Сражаются между собой не живые люди, а заводы. Пехота — это сборище беспомощных представителей человечества — гибнет, раздавленная промышленностью, торговлей и наукой. Люди разучились творить, создавать оперы и статуи. Они умеют только швырять глыбы железа и взрывать их на мелкие куски. Они бросают друг в друга грозы и землетрясения. Они не становятся от этого богами, но они уже не люди.

«Какая тоска! Мой разум, мое мужество, — разве они нужны здесь?

«Я тоскую. Как безобразно все вокруг: человечество и природа смешались в небытии...»

... Мы оба, стрелок и я, шагали по незнакомому городу, находящемуся далеко от фронта. Время от времени мы обменивались замечаниями о погоде. И в этих незначительных словах мое сознание, — и, вероятно, его сознание также, — с молниеносной быстротой схватывало мелкие подробности, которые помогали нам познать самих себя.

—Нас обстреливала не только чужая, но и наша собственная артиллерия, — пробормотал он. — Они обе обрушились на нас. Атаки и контратаки были похожи на восстания паралитиков, на ползание гусениц, на бессильные замыслы сумасшедших.

— Но гранаты — это уже кое-что, — сказал я.

— Гранат было сравнительно немного.

— Вы преувеличиваете.

— А вы?

Мы оба грубо и цинично рассмеялись. Этот смех раскрыл предо мной моего спутника до такой глубины, которая удивила меня.

— Верден! —сказал я. — Ни деревьев, ни домов, ни животных на пять миль кругом.

— Целые дивизии гибли, не успев даже дойти до первой линии.

— Люди умирают и убивают, не видя