Совьетика - Ирина Маленко
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
– Давай я покрашу тебе волосы, Женя, – предложил он вдруг неожиданно, не глядя на меня.- Тебя вообще надо привести в порядок, а ты сама сейчас не справишься.
Кровь прилила мне к щекам. Я хотела завозражать, даже возмутиться, но не могла промолвить ни слова… Последнее, что я помню – как он подхватил меня на руки… и журчание воды…
***
«And it’s down along the Falls Road,
That’s where I want to be,
Lying in the dark
With the Provo company…”
(“My Little Armalite”, североирландская народная песня)
… Я проснулась рано, было еще почти темно. Спросонья посмотрела туда, где у меня обычно стоит будильник: скоро ли вставать на работу. Будильника не было. Позвольте, а почему так странно качаются кровать и стены? И чья это рука?…
Я вскочила как ошпаренная.
– Тихо, тихо…Женя, это я! Тебе плохой сон приснился?
Ойшин лежал в постели, по пояс укрытый простыней, смотрел на меня и тихо, в себя улыбался. У него были по-ирландски веснушчатые плечи и молочно-белая, несмотря на долгое пребывание в тропиках, кожа. Больше всего меня поразили шрамы, которыми оказался покрыт весь его торс.Черные с проседью короткие волосы его были взлохмачены, лицо сонное, но такое умиротворенное, каким я никогда его не видела.
Значит, это все мне не приснилось?…
Я залилась краской до самых ушей и натянула на себя простыню. Я сидела на краешке кровати и пыталась не подавать виду, что помню, что между нами произошло. Честно говоря, я ничего и не помнила. Но сам факт того, что он был здесь. И так смотрел на меня… Конечно, у человека вчера просто сдали нервы, на почве всего, что с нами случилось за последнюю неделю… Возможно, он уже сам сожалеет о том, что так вышло. Я, по крайней мере, сожалею.
Ойшин смотрел на меня как-то странно. Наверно, у меня был очень глупый вид, подумала я. Что же это мы натворили? И я попыталась помочь ему, чтобы он не чувствовал себя виноватым, и расставить все точки над «i».
– Послушай, Ойшин, это ничего, это бывает, я понимаю тебя, такое напряжение… Не переживай, я хорошо помню, что ты почти женатый человек… Может быть, теперь даже уже не почти. И я уважаю твои чувства. Давай будем считать, что ничего не произошло. Меня тоже ждет жених в Корее, и мне, поверь, очень неловко…
– Где? – вдруг разозлился он. – В какой еще Корее? Какой может быть жених? Это после всего, что мы пережили вместе? Разве вместе с ним ты делила крышу над головой и все горести и радости последние почти два года? Разве вместе с ним ты взрывала натовскую базу?
– Нет, вместе с ним я пока еще ничего не взрывала…- чистосердечно и ошарашенно ответила я.
– Ах, пожалуйста, не издевайся!- возмутился Ойшин.- Неужели ты еще не поняла, Женя? Мы же с тобой созданы друг для друга! Понимаешь ты это? Созданы!
Голубчик… Вот ты о чем… Я-то это поняла так давно… Еще лет 7 лет назад. А сейчас я в этом была уже совсем не уверена. Недаром Володя Зелинский так любил повторять: «Поезд уже ушел»
– А как же твоя подруга? – не удержалась я. – Твоя почти жена?
– Нет у меня жены, понимаешь, нет?- он был все еще очень разгневан.
– И не было? – я съехидничала и тут же пожалела об этом.
Лицо у Ойшина стало таким, словно я дала ему пощечину.
– Была, – сказал он медленно. – Бросила меня и ушла вместе с нашей малышкой. Еще вопросы будут?
– Будут. А я, значит, все это время просидела на скамейке запасных? – я знала, что на это он обидится еще больше, но смолчать не могла.- Второй выбор?
– Да кто тебе сказал, что ты мой второй выбор? – вспылил Ойшин, – Ты- выбор, который я не осмелился в свое время сделать! Понимаешь разницу?
Я смотрела на него, ощущая, как все, что я так старательно пыталась вытравить у себя из души за долгие годы, возвращается на прежнее место со страшной скоростью.
И я сделала последнюю отчаянную попытку от всего этого отшутиться
– М-да… – сказала я, чтобы только больше не молчать и, боже упаси, не заплакать! – Такого салюта, как вчера, бриты в Белфасте точно не видели! Есть еще порох в пороховницах у некоторых, а?
Ойшин вдруг весь просиял, такой детской, чистой улыбкой, слегка приподнялся, аккуратно придерживая на талии простыню,чтоб не скатилась – и потянул меня к себе. Сначала легко,потом все сильнее, по нарастающей. Он был в этот момент таким красивым, что я хотела зажмуриться – и не могла: его лицо притягивало меня как магнит.
– Я сейчас покажу тебе салют! – приговаривал при этом он. – Я тебе покажу порох!
– Ах! – только и смогла выдохнуть я, падая на одеяло. Ойшин упал сверху, cжал словно в замке оба моих запястья у меня над головой и горячо зашептал мне в ухо:
– Никому, никогда не отдам тебя теперь, слышишь? Никому – ни корейцу, ни русскому, ни папуасу! Ни самому Чавесу! Ну, говори, кого ты хочешь для начала – девочку или мальчика?
Честно говоря, я здорово перепугалась – настолько это было не похоже на сдержанного, строгого Ойшина, которого я знала. Какой Чавес? При чем здесь Чавес? Какие девочки с мальчиками? Да что это с ним?
– Радость моя… вот так… и не надо никаких корейцев… – повторял он, прижимая меня к себе все крепче и крепче. – Чем тебе не нравится фамилия Рафферти?
– Фамилия прекрасная, но я ведь… Ойшин!…
– Я так долго ждал, Женя… всю ночь ждал, когда ты наконец проснешься…
– Как «ждал»? Так значит, мы не…
– За кого ты меня принимаешь, Женя? Ты же спала.
И я вдруг начала дрожать – как от озноба, всем телом, и стучать зубами, и никак не могла остановиться. Ойшин переменился в лице.
– Почему ты так дрожишь? Что-нибудь не так? Что-нибудь случилось?
Еще бы не случилось, а?! Он еще спрашивает!
– Между прочим, я всегда дрожала, когда ты был рядом… Только ты этого упорно не замечал… – только и смогла промолвить я тихо, пряча лицо в подушку.- Но почему теперь вдруг, почему только теперь?
– Well, I’m a late learner , – сказал Ойшин, смущенно улыбаясь. И тут же сам понял, насколько двусмысленно звучит сказанное, и покраснел до корней волос.
В эту секунду все перестало для меня существовать на свете, кроме него…
***
…Потом я не удержалась и спросила его:
– Послушай, Ойшин, так при чем здесь все-таки Чавес?
Ойшин опустил глаза:
– Я иногда ревновал тебя к нему потихоньку. Мне казалось, что ты в него ужасно влюблена!
***
…А под вечер на меня накатила ответная реакция. Я выбежала из каюты, пока Ойшин отсыпался, и долго и безутешно плакала, уткнувшись лицом в какие-то старые мешки на палубе. Было уже темно, и никто меня не видел, так что можно было дать волю своим эмоциям.
Вся боль, причиненная Ойшином мне в прошлом, казалось, нахлынула на меня с новой силой. И зачем мне его любовь теперь, когда жизнь только-только стала наконец приобретать оттенок нормальности? Разве не умница была Татьяна Ларина, что сумела отказать Онегину? А я…. А как же Ри Ран? Как я только могла совершить такую подлость по отношению к Ри Рану? Тем более что Ри Ран – это даже вовсе не Татьянин Гремин. Мне вовсе не «все были жребии равны». Мне выпал такой жребий – почти что сказка. Может, в этом-то все и дело: в том, что мне так нелегко было поверить в него?…
Но это не оправдание. И неважно, почему Ри Ран так давно не писал мне: было бы элементарной подлостью успокаивать себя тем, что раз от него нет писем, то я имею право вести себя подобным образом.
Минутное наваждение прошло. И можно было оправдывать его чем угодно: памятью о былых чувствах, напряженными нервами, еще тысячью причин, но, если быть честной с самой собой до конца… Нет, я не люблю Ойшина. Я восхищаюсь им, силой его духа, его боевыми качествами, он мой товарищ в полном социалистическом смысле этого слова, но… Но это все-таки не любовь.
Не хочу, не могу больше видеть его! Мне захотелось спрятаться в одном из этих мешков на палубе и просидеть там до конца нашего рейса.
Океан шумел так, что вполне можно было реветь в голос – все равно бы никто не услышал. Я вспоминала его теплые и застенчивые прощальные поцелуи в губы в течение 9 месяцев, которые ввели меня в свое время в такое позорное заблуждение. А его холодно-испуганное «Что ты! Я же почти женатый человек! » до сих пор звучало у меня в ушах – оскорбительное, как будто бы я сама начала все это, не имея для того никакого повода -, и боль перехлестывала просто через край.
Да, мы давно уже могли бы быть вместе с Ойшином. Мои дети могли бы быть и его детьми. Не было бы всего того, что мне пришлось пережить после этого. Не было бы глупостей – почти и больше чем почти совершенных.
Но ведь не было бы и Кореи. И…. При одной только мысли об искрометной веселости Ри Рана, о его спокойной уверенности в победе нашего общего дела, о его трепетно-уважительном отношении к серьезным чувствам, которое напоминало мне советские фильмы 50-х годов я почти заскрежетала зубами. Нет, никогда мне больше не встретить никого, ему подобного! Да мне и не нужен никто подобный. Только он. Вот только какое моральное право имею я говорить об этом теперь?…
