Дикая - Шерил Стрэйд

— К шести часам все вместе поедем ужинать в Grumpie’s, — проговорил Эд, глядя на свои часы. — У нас есть еще пара часов. Я отвезу всех в своем грузовике, — он взглянул на Тома и Дуга. — А тем временем с удовольствием приготовлю вам, ребятки, что-нибудь перекусить.

Мужчины уселись за стол, поедая приготовленную Эдом жареную картошку и холодные печеные бобы, разговаривая о том, почему они выбрали именно такие рюкзаки, и обсуждая все «за» и «против» каждого. Кто-то принес колоду карт, и завязалась игра в покер. Грэг листал свой путеводитель, сидя на ближайшем ко мне конце стола, а я все стояла возле своего рюкзака, восхищенная его волшебной трансформацией. В карманах, которые прежде едва не разрывались, теперь образовались небольшие области пустого пространства.

— Ты теперь практически «Джарди-наци», — поддразнивая меня, проговорил Альберт, видя, как я пожираю взглядом свой рюкзак. — Это верные ученики Рэя Джардина[23], если вдруг не знаешь. У них совершенно особенные взгляды на то, сколько должен весить рюкзак.

— Это тот парень, о котором я тебе рассказывал, — вставил Грэг.

Я с умным видом кивнула, пытаясь скрыть свое невежество.

— Пойду подготовлюсь к ужину, — сказала я и двинулась к краю нашего палаточного городка. Я поставила палатку и заползла внутрь, растянувшись на своем спальном мешке, и лежала на нем, глядя на зеленый нейлоновый потолок, прислушиваясь к рокоту мужских голосов и периодическим взрывам смеха. Я собиралась в ресторан с шестерыми мужчинами — и мне было нечего надеть, кроме того, что уже было на мне: футболки поверх спортивного лифчика и шортов, под которыми ничего не было. Я вспомнила о свежей футболке из коробки с новыми припасами, села и натянула ее. Вся спинка той футболки, которую я носила, начиная с Мохаве, теперь приобрела буровато-желтый цвет от бесконечных купаний в поту. Я скатала ее в ком и сунула в угол палатки. Выброшу ее попозже, когда окажусь возле магазина. Единственной иной одеждой, которая у меня была, оставалась та, которую я взяла для холодной погоды. Я вспомнила о кулоне, который носила до тех пор, пока цепочка не стала нагреваться так, что терпеть ее на коже было невыносимо. Я отыскала его в зиплок-пакете, где хранила свои водительские права и деньги, и надела. Кулоном служила маленькая серьга из серебра и бирюзы, которая некогда принадлежала моей матери. Я потеряла вторую сережку, поэтому, вооружившись плоскогубцами с тонкими кончиками, превратила оставшуюся в кулон на тонкой серебряной цепочке. Я взяла его с собой потому, что сережка принадлежала моей матери; для меня было важно то, что она со мной. Но сейчас я была рада, что это украшение у меня есть, просто потому что чувствовала себя в нем красивее. Я пробежала пальцами по волосам, попытавшись придать им какую-то форму с помощью крохотной расчески, но в итоге сдалась и заправила их за уши.

Я прекрасно понимала, что могла с тем же успехом позволить себе выглядеть, пахнуть и чувствовать себя так, как я уже выглядела, пахла и чувствовала себя. В конце концов, я была, как выразился Эд, «единственной девушкой в лесу», в окружении целой компании мужчин. Я чувствовала, что в силу необходимости, находясь здесь, на маршруте, мне необходимо сексуально нейтрализовать мужчин, которых я встречала, стараясь по возможности быть «одной из них».

В обычной жизни я такой не была, никогда не взаимодействовала с мужчинами с тем ледяным равнодушием, которое подразумевает словосочетание «свой парень». Мне было не так легко это вынести, и я думала об этом, сидя в своей палатке, пока мужчины играли в карты. В конце концов, я всегда была девушкой, хорошо осведомленной о своих природных возможностях и полагавшейся на них. Подавление этих возможностей и способностей вызывало у меня какое-то мрачное покалывание в желудке. Быть своей среди парней означало, что я больше не могу быть женщиной, которой я в совершенстве научилась быть в среде мужчин. А ведь это была та самая версия меня самой, вкус которой я впервые почувствовала, когда была девочкой одиннадцати лет, когда ощутила тот щекочущий поток собственной силы, когда взрослые мужчины оборачивались, чтобы посмотреть на меня или присвистнуть, и говорили: «Эй, маленькая красотка» — совсем негромко, так что я едва могла расслышать. Это была та версия меня, на которую я делала ставки всю среднюю школу, моря себя голодом, чтобы похудеть, разыгрывая из себя хорошенькую дурочку, чтобы быть популярной и любимой. Та версия, которую я пестовала всю свою юность, примеривая на себя разные костюмы — земная девушка, девушка-панк, девушка-ковбой, девушка-бунтарка, пробивная сучка. Та самая, для которой за каждой парой эротичных сапожек, или сексуальной юбочкой, или пышным облаком волос скрывался неприметный люк, ведущий в обиталище наименее истинной версии меня.

Я собиралась в ресторан с шестерыми мужчинами — и мне было нечего надеть, кроме того, что уже было на мне: футболки поверх спортивного лифчика и шортов, под которыми ничего не было.

А теперь осталась только одна версия. На МТХ у меня не было никакого другого выбора, кроме как жить на нем полностью, показать мою чумазую рожицу всему широкому миру. Который — по крайней мере, пока — состоял всего из шести мужчин.

— Ше-ри-ил, — тихонько произнес голос Дуга совсем близко, на расстоянии пары десятков сантиметров. — Ты там?

— Ага, — отозвалась я.

— Мы собираемся на реку. Пойдем, потусуешься с нами.

— Ладно, — ответила я, против воли чувствуя себя польщенной. Когда я села, презерватив в моем заднем кармане издал тихий скрип. Я вынула его и засунула в аптечку первой помощи, выползла из палатки и пошла к реке.

Дуг, Том и Грэг бродили босиком в той мелкой заводи, в которой я умывалась несколько часов назад. За их спинами бушевали потоки воды, прыгая по камням размером с мою палатку. Я подумала о том снеге, с которым скоро встречусь, если пойду дальше — с ледорубом, которым я до сих пор не умела пользоваться, и белой лыжной палкой с хорошенькой розовенькой петелькой-темляком, которая досталась мне по чистой случайности. Я еще даже не начинала думать о том, что будет дальше на маршруте. Я только слушала и кивала, когда Эд рассказывал мне, что большинство туристов, которые проходили через Кеннеди-Медоуз за те три недели, что он стоял здесь лагерем, решали сойти с маршрута в этой точке из-за рекордных снежных завалов, сделавших тропу практически непроходимой на протяжении следующих 650–800 километров. Они ловили попутки и садились в автобусы, чтобы снова выйти на маршрут дальше к северу, у тех вершин, что пониже, сказал Эд. Некоторые намеревались позже летом сделать петлю, чтобы пройти тот участок, который пропустили; другие решали совсем пропустить его. Эд говорил, что некоторые завершили свой поход, как рассказывал мне раньше и Грэг, решив пытать счастья в другой, не такой рекордно снежный год. И лишь совсем немногие устремлялись вперед, полные решимости пробиться сквозь снег.