Отдел убийств: год на смертельных улицах - Дэвид Саймон
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Причем дело не в нищете: любой коп, поработавший с год на улицах, насмотрелся на нищету, а некоторые вроде Брауна и Черути сами родились в суровых условиях. И не в преступности, несмотря на длинные списки судимостей, на заявление об изнасиловании шестилетней и на подростков, нюхающих чистящие средства прямо в гостиной. Любой коп, побывавший в 702-м, ежедневно имеет дело с преступным поведением и уже смотрит на злодеев без лишних эмоций – почти как на неизбежных клиентов, таких же обязательных в балтиморском моралите, как юристы и судьи, инспекторы по УДО и тюремные охранники.
Презрение к обитателям дома 702 коренится глубже, растет из какого-то внутреннего требования планки: мол, да, есть нищие, есть преступники, но нельзя же и в худших американских трущобах падать ниже дна. Детективам балтиморского отдела убийств приходится через день ездить в какую-нибудь богом забытую кирпичную развалину с трехметровой жилой площадью, где больше никогда не поселится ни один налогоплательщик. И заляпанный гипсокартон там сгнил, и половицы покоробились и расщепились, и кухня набита тараканами, которые уже не боятся электрического света. Но несмотря ни на что, чаще всего лишения сопровождаются какими-никакими символами человеческой надежды, борьбы древней, как само гетто: приколотые к стене спальни полароиды с мальчиком в хэллоуинском костюме; валентинка ребенка для матери; меню школьных обедов на допотопном холодильнике с круглым конденсатором на крышке; собранные в одной рамочке фотографии десятка внуков; новенький диван с пластиковым чехлом, одиноко стоящий в гостиной посреди обшарпанного и грязного хлама; вездесущая репродукция «Тайной вечери», или Иисус с нимбом, или напыленные портреты Мартина Лютера Кинга-младшего – на фанере, на бумаге, даже на черном бархате: очи воздеты, глава увенчана цитатами из его мартовской или вашингтонской речей. Это хозяйства, где мать все еще выходит поплакать на крыльце, когда снаружи останавливается автозак; где детективы обращаются на «вы»; где патрульные спрашивают подростка, не жмут ли наручники, и, сажая на заднее сиденье, прикрывают ему голову рукой.
Но в доме на Ньюингтон-авеню два десятка человек привыкли оставлять еду там, где упала, сваливать немытую одежду и подгузники в угол, валяться удивительно неподвижно, пока по простыням ползают паразиты, опустошать бутылку «Мэд Дога» или «Ти-Берда», а потом выссывать ее обратно в пластмассовое ведро у кровати, считать средство для чистки ванной и целлофановый пакет вечерним развлечением. Историки говорят, когда жертвы нацистского холокоста слышали, что армия Союзников находится в нескольких милях от лагеря, некоторые отскабливали и отмывали свои бараки, чтобы показать миру: здесь жили люди. Но на Ньюингтон-авеню все рубиконы человеческого существования давно пройдены. Здесь насмехаются над самой идеей борьбы, а безусловное поражение одного поколения вбивают в головы следующему.
Для детективов, находящихся в доме, презрение и даже гнев – лишь естественная реакция. Ну или так они считают до самого утра, пока из стада людей в средней комнате не выходит десятилетний мальчонка в чумазой толстовке «Ориолс», чтобы дернуть Эдди Брауна за рукав куртки и попросить разрешения взять что-то из комнаты.
– А что надо-то?
– Домашнюю работу.
Браун недоверчиво осекается.
– Домашнюю работу?
– Она у меня в комнате.
– Это в какой?
– Наверху, спереди.
– Что именно надо? Я принесу.
– Учебник и пара страничек, но я не помню, куда положил.
Так Браун идет за мальчиком в самую большую спальню второго этажа и наблюдает, как он забирает с заваленного стола учебник и рабочую тетрадь третьего класса.
– По какому предмету?
– Грамматика.
– Грамматика?
– Да.
– И как учишься?
– Нормально.
Они спускаются – и мальчик пропадает, растворяется в кишащей массе в средней комнате. Эдди Браун смотрит вслед в дверной проем, словно на другой конец длинного туннеля.
– Вот серьезно, – говорит он, закуривая, – староват я уже для этого.
3
Среда, 10 февраля
Прошло уже 111 дней с тех пор, как в Джина Кэссиди стреляли на пересечении улиц Эпплтон и Мошер, и 111 дней Терри Макларни ходит с грузом всего Балтиморского полицейского департамента на плечах. Никогда еще в Балтиморе не было открытого дела по убийству или ранению сотрудника полиции; никогда еще не было проигранного суда. Но Макларни, как и любой другой коп, знает: день расплаты грядет. Уже много лет городские коллегии присяжных готовы выносить за нападения на полицейских вердикты об убийстве второй степени; пацан, выстреливший Бакману шесть раз в голову, получил вторую степень и уже давно вышел по УДО. Торчок, убивший Марти Уорда, – выстрелил ему в грудь во время неудачной наркооблавы, – тоже отделался второй степенью. Макларни, как и любой другой детектив, знает: только вопрос времени, когда случится немыслимое и преступник уйдет безнаказанным. И Макларни говорит себе: только не в его смену, только не в случае Кэссиди.
Но дни идут, а новых улик – или чего угодно, что укрепит дело, которое прокуроры все еще зовут слишком хлипким для присяжных, – так и нет. Папка по ранению Кэссиди пухнет от служебных рапортов, но, сказать по правде, у Макларни не больше улик на подозреваемого, чем было в октябре. Даже меньше. В октябре он хотя бы верил, что поймал истинного виновника.
Сейчас уже не может быть уверен. Теперь чем ближе дело к назначенному на май разбирательству, тем чаще он ловит себя на мысленной молитве. Его обращения короткие и без экивоков, возносятся на уличных углах или в офисной комнате отдыха, – молитвы римско-католическому богу, что не услышал Терри Макларни, когда тот сам истекал кровью на Аруна-авеню. А сейчас детектив нет-нет да пробормочет под нос простую просьбу, которыми Он наверняка завален и так. Господи, помоги мне засадить того, кто стрелял в Джина, и, можешь не сомневаться, больше я тебя своими неприятностями не побеспокою. С уважением, сержант Т. П. Макларни, отдел убийств, уголовный розыск, Балтимор, штат Мэриленд.
От поздних звонков Джина лучше не становится. Непривычный к постоянной тьме, Кэссиди иногда просыпается посреди ночи и не знает, утро сейчас или день. И тогда он звонит в отдел убийств, чтобы узнать, что там нового, что еще накопали на этого Оуэнса. Макларни говорит ему правду, говорит, что все дело против Энтони Оуэнса – по-прежнему двое не пышущих энтузиазмом несовершеннолетних свидетелей.
– Сколько ты хочешь, Джин? – спросил однажды Макларни.
