Голодомор: скрытый Холокост - Мирон Долот

Мы пошли к зданию вокзала. Здесь тоже было много народа. Все эти люди пришли сюда из окрестных сёл и деревень в последней надежде найти пропитание. Они надеялись, что из чувства сострадания какие-нибудь пассажиры бросят им кусок хлеба из окон походящего поезда. Кое-кто мечтал найти заработок. Были и такие, кто принёс последнее, что имел, с целью обменять на хлеб или продать за деньги. Они сидели прямо цементной платформе, влажной от снега, выставив на обозрение «товар»: национальные украинские костюмы, украшенные прекрасной ручной вышивкой, домотканые скатерти с вышивкой, вышитые полотенца и коврики. Некоторые из этих вещей годами хранились в сундуках в качестве наследства. Но сёйчас на эти ценные предметы не находилось покупателей. Проходящих поездов было немного, а местные жители хотели купить только что-нибудь съестное. Все, за исключением партийных и государственных служащих, а также дельцов чёрного рынка, страдали от голода.

Большинство людей, заполнивших зал ожидания, стремилось купить билеты куда-нибудь севернее Украины, в Россию, где не лютовал голод. Но всё было напрасно. Власти запретили продавать билеты на поезда, идущие в Россию, украинским крестьянам, за очень редким исключением. Только обладатели специальных справок, разрешавшим их владельцам доехать до конкретного населённого пункта, могли приобрести билет в Россию. Тем не менее, люди испытывали судьбу. Им уже терять было нечего и сделать ничего нельзя, особенно в зимнее время, когда поля реки и леса стояли покрытыми толстым снежным покровом. И они стекались на вокзалы и железнодорожные станции, потому что в каждом проходящем поезде им виделся лучик надежды и доброй новости. Кроме всего прочего, оставалась возможность, что, несмотря на все запреты, кому-нибудь повезёт, и он сумеет пробраться на поезд, идущий на север. Их мечтам не суждено было осуществиться. Таких людей ловили и снимали с крыш вагонов, из-под вагонов, с подножек, с платформ и с бамперов.

Толпы народа, скопившиеся внутри вокзала и вокруг него, периодически окружались нарядами милиции и ГПУ. Людей, словно бездомных животных, сажали на грузовики и вывозили куда-нибудь за пределы города.

Нам повезло больше, потому что мы покупали билет не на север, а на юг. Вскоре поезд уже вёз нас по направлению к дому, но нас не переставали преследовать ужасные свидетельства голода.

В вагоне набралось совсем немного людей, ехавших в южном направлении, на Украину. Было много свободных мест. Как только мы с мамой заняли свои места, в купе зашла женщина с двумя маленькими худенькими мальчиками. Как жалко они выглядели! Их истощённые лица словно были обтянуты кожей, их выпученные глаза казались потухшими. Они имели неопрятный вид, одежда была сильно заношенной, рваной и грязной.

Когда они сели, я заметил, что под пальто у груди женщина держала ребёнка, и что ребёнок был мёртв.

— «Это девочка» — произнесла она спокойно, не проявляя никаких эмоций. — «Она умерла вчера. Бедная моя малютка, она так хотела есть и всё время кричала… и вдруг затихла… Мы провели ночь на улице. Они выгнали нас из зала ожидания. Было очень холодно. Мальчики спрятались ко мне под пальто как цыплята…»

Мы не знали, что её ответить и продолжали молча смотреть на неё с грустью и сочувствием. Она положила мёртвого ребёнка к себе на колени и начала разворачивать грязную рванину, в которую было завёрнуто маленькое тельце. Затем, словно вспомнив, что ребёнок мёртв, она завернула его снова, крепко прижала к себе и нежно прикоснулась своей щекой к холодному и застывшему личику ребёнка. Она заплакала:

— «Прости меня» — всхлипывала она, её слёзы катились по лицу и капали на ребёнка. — «Я не виновата. Господь видит, я делала всё, что могла… Они сказали, что я враг народа… Они выгнали нас из дома».

Несчастная женщина начала нежно целовать ребёнка, его лобик и щёчки.

— «Не бойся, маленькая, ты не долго будешь одна. Скоро к тебе придут твои мама и братики».

Мама больше не могла вынести этих страданий и, боясь разрыдаться, она резко поднялась и указала мне следовать за ней. Оказавшись в коридоре, она дала волю своим чувствам. Плача, она попросила меня отломить три кусочка хлеба и отдать женщине и её мальчикам. Мы вернулись в купе, и я протянул им хлеб. Никакими словами нельзя описать удивление этих изголодавших человеческих существ при виде хлеба.

Откусив небольшой кусочек хлеба и отложив остальное для сыновей, женщина немного успокоилась и поведала нам свою историю. Это была типичная судьба украинских крестьян того времени, не понятная тому, кто не пережил тех трагедий и страданий.

Мы узнали, что год назад муж этой женщины был объявлен «врагом народа» и сослан куда-то на север. С тех пор она не имела о нём никаких известий. Он так и не увидел свою дочку, которая родилась позже и сейчас мёртвой лежала на руках матери. Женщина много и тяжело работала в колхозе, но получала только несколько килограммов зерна и немного овощей, и всё это оказалось съеденным ещё до наступления зимы. Страдавшая от голода и холода, без надежды получить пропитание и дрова, эта женщина где-то прослышала, что в России нет голода.

У неё оставалось немного денег, и она решила поехать с детьми на север, в Россию. Преодолев все трудности, она, наконец, добралась до железнодорожной станции и в течение двух дней пыталась купить билет в русский город, куда недавно удалось уехать её соседям. Они прислали ей письмо, в котором написали, что голода в России действительно нет. Однако купить билет ей не удалось, потому что у неё не было необходимой справки из колхоза. Теперь, после смерти своей маленькой дочки, она решила перебраться в другой город, недалеко от её села. Она слышала, что там есть детский приют, и надеялась оставить в нём своих мальчиков. Её собственная судьба после этого для неё не имела значения. Единственно, что заботило эту женщину, чтобы её мальчики остались в живых.

Я вышел в коридор и стал смотреть в окно. Поезд монотонно постукивал по рельсам. Мимо проносились заснеженные поля, деревья и телеграфные столбы. Но даже эта, казалось бы, мирная картина была нарушена: вдоль железнодорожного полотна стояли, сидели и лежали группами и поодиночке голодающие люди. Они преодолели длинный путь до железной дороги, надеясь на чудо, может быть, кто-нибудь из проходящего мимо поезда выбросит им кусочек хлеба. Я не мог слышать голосов, но видел их протянутые руки. Некоторые держали на руках детей. Они поднимали вверх, чтобы пассажиры могли видеть их истощённые маленькие тела, как если бы они кричали: «Пожалуйста, крошку хлеба! Не для меня, для моего ребёнка!».

Непроизвольно я опустил руку в свою котомку и достал нашу последнюю буханку хлеба. Впереди я увидел женщину с двумя маленькими детьми. Они ждут чуда, подумалось мне. Я открыл окно, и когда поезд поравнялся с ними, я бросил им буханку хлеба. Я не мог видеть, что произошло дальше, потому что слёзы застилали мне глаза.

Вскоре мы прибыли на свою станцию. Перед тем, как идти дальше, мне захотелось найти какую-нибудь палку, чтобы мама могла на неё опираться, и дорога бы не стала для неё очень трудной. Ища что-нибудь подходящее, я обошёл строение, примыкавшее к зданию станции. То, что я увидел, повергло меня в ужас. Даже теперь, пятьдесят лет спустя, я не могу без содрогания вспоминать увиденное. Прямо напротив меня штабелями лежали обмёрзшие человеческие тела. Некоторые из них были совершенно раздеты, на других имелись какие-то лохмотья и многие оказались разутыми. Из-под снега во все стороны торчали человеческие руки и ноги. Я застыл на месте, охваченный страхом. Какое-то время я, как загипнотизированный, стоял, уставившись на эти человеческие тела, с вытянутыми закоченевшими руками, словно они продолжали умолять о хлебе и сострадании. Затем я побежал обратно к маме с найденной палкой, дрожа от страха, и понемногу успокоился только в её присутствии.

Когда мы подходили к дому, уже темнело. Однако наши приключения на этом не закончились. Всю дорогу мама казалось чем-то обеспокоенной. Я спросил о причине, и она призналась, что её сильно волнует та форма, которую мы заполнили в конторе Торгсина. Я сразу понял, в чём дело.

Сельские жители часто не считались с указом, запрещавшим обращение золотых монет и иностранной валюты, что заканчивалось арестами и пытками в застенках ГПУ. Мы не нарушили этот указ в случае с медальоном, поскольку он не попадал под категорию монет и валюты. Но мы сделали ошибку, записав медальон в графе «монета» на официальном бланке. Эта «маленькая» оплошность могла обернуться для нас «большим» государственным преступлением.

Наши тревоги скоро стали реальностью. Однажды днём вскоре после нашего хождения в город к нам в дом заявилась большая группа представителей власти. Они состояли из уже хорошо знакомых нам членов хлебозаготовительной комиссии, но на этот раз их сопровождали вооружённый милиционер и председатель сельсовета. Милиционера мы видели впервые, вероятно, он был прислан из города районным руководством. Присутствие всех этих людей указывало, что мы попали в серьёзный переплёт.